Русский реализм конца XIX – начала XX века и его развитие. Неореализм и реализм в русской литературе – это: черты и основные жанры

Как вы уже знаете, на рубеже XIX-XX веков существенно обновилась эстетическая система русского реализма. Традиционный реализм в том виде, как он сложился в предшествующем веке, был охвачен кризисными явлениями. Ho кризис был в данном случае плодотворным, и реалистическая эстетика вышла из него обновленной. Реализм XX века изменил традиционную систему мотивации характера. Предельно расширилось понимание среды, формирующей личность: в качестве типических обстоятельств теперь выступала история, глобальные исторические процессы. Человек (и литературный герой) оказывался теперь один на один с самой историей. В этом сказалось доверие художников-реалистов к личности. Одновременно в процессе художественного освоения менявшегося мира открылись опасности, стоявшие перед личностью. Под угрозой оказалось самое главное для человека: его частное бытие.

В XX веке право частного бытия было подвергнуто сомнению. Человек оказался втянутым действительностью в круговорот исторических событий - часто против собственной воли. Сама история как бы формировала типические обстоятельства, агрессивному влиянию которых подвергался литературный герой.

В литературе XIX века право частного бытия декларировалось как естественное и неотъемлемое: ведь его и утверждал своей судьбой и социальным поведением «лишний человек», подобный Онегину или Печорину; его утверждал Илья Ильич Обломов, предпочтя диван в доме на Гороховой улице перспективе государственной службы; его утверждал Федор Иваныч Лаврецкий, уединившийся в дворянском гнезде от обрушившихся на него невзгод.

Большую роль в развитии реализма в начале XX века сыграл М. Горький. Пожалуй, впервые в русской литературной истории этот писатель лишил своего литературного героя права быть Робинзоном - быть в обществе и одновременно вне общества. Историческое время стало в горьковском эпосе важнейшим фактором, воздействующим на характер. Взаимодействия с ним - то позитивного, то губительного - не смог избежать никто из его героев. Еще у Толстого были персонажи, которые как бы не замечали окружающего, ступая по лестнице карьеры: Берги, Друбецкие, Элен. Ho если Берги и Курагины могли замкнуться в пределах своего социального клана, то Горький уже не оставлял своим героям такого права. Его персонажи не могут уйти от действительности, даже если они очень этого хотят.

Клим Самгин, герой четырехтомной эпопеи «Жизнь Клима Самгина», испытывает на себе давящую силу социальных обстоятельств, настоящее насилие исторического процесса, войны, революции. Ho это историческое «насилие», исследованное писателем, как раз и стало фактором, видоизменившим реализм, давшим ему новые и очень мощные импульсы самообновления. Пережив мучительный кризис рубежа веков, реализм вовсе не сдал свои позиции в литературе, напротив, привел к удивительным художественным открытиям, без которых немыслима не только русская, но и европейская культура нового века. Ho реализм стал совсем иным, чем в прошлом столетии. Обновление реализма проявилось прежде всего в трактовке исконного для этого литературного направления вопроса взаимодействия характеров и обстоятельств.

Это взаимодействие становится по-настоящему двунаправленным. Теперь не только характер испытывает на себе воздействие среды: утверждается возможность и даже необходимость «обратного» воздействия - героя на среду. Формируется новая концепция личности: человек не рефлектирующий, но созидающий, реализующий себя не в сфере частной интриги, но на общественном поприще.

Перед героем и перед художником открылись перспективы благого пересоздания мира. Ho этим надеждам далеко не всегда суждено было реализоваться. Возможно, будущие историки русской литературы назовут период 20-30-х годов периодом несбывшихся надежд, горькое разочарование в которых пришлось уже на вторую половину века. Утверждая права личности на преобразование мира, новая литература утверждала и права личности на насилие в отношении к этому миру - пусть и осуществлялось оно в благих целях.

Суть в том, что в качестве наиболее доступной и естественной формы этого преобразования мыслилась революция. Следующим логическим шагом было оправдание революционного насилия не только по отношению к другому человеку, но и по отношению к общим основам бытия. Насилие оправдывалось высокой целью: на руинах старого несправедливого мира предполагалось создать мир новый, идеальный, мир, основанный на добре и справедливости.

Подобное изменение реалистической эстетики было связано с попыткой реализма адаптироваться к мироощущению человека XX столетия, к новым философским, эстетическим, да и просто бытовым реальностям. И обновленный реализм, как мы условно его назовем, справился с этой задачей, стал адекватным мышлению человека XX века. В 30-е годы он достигает своей художественной вершины: появляются эпопеи М. Горького «Жизнь Клима Самгина», М. Шолохова «Тихий Дон», А. Толстого «Хождение по мукам», романы Л. Леонова, К. Федина и других реалистов.

Ho рядом с обновленным реализмом в 20-е годы возникает отличная от него эстетика, генетически, однако, тоже восходящая к реализму. В 20-е годы она еще не доминирует, но активно развивается как бы в тени обновленного реализма, становление которого дает несомненные художественные результаты. Ho именно новое направление принесло в литературу, в первую очередь, антигуманистический пафос насилия над личностью, обществом, желание разрушить весь мир вокруг себя во имя революционного идеала.

Исследовательские функции, традиционные для реализма, уступают место функциям сугубо иллюстративным, когда миссия литературы видится в создании некой идеальной модели социального и природного мира. Вера в завтрашний идеал настолько сильна, что человек, пораженный утопической идеей, готов пожертвовать прошлым и настоящим лишь потому, что они не соответствуют идеалу будущего. Изменяются принципы художественной типизации: это уже не исследование типических характеров в их взаимодействии с реалистической средой, но утверждение нормативных (долженствующих быть с позиций некоего социального идеала) характеров в нормативных обстоятельствах. Эту эстетическую систему, принципиально отличную от нового реализма, мы будем называть нормативизмом.

Парадоксальность ситуации состояла в том, что ни в общественном сознании, ни в литературно-критическом обиходе две эти тенденции не различались. Напротив, и обновленный реализм, и нормативизм осмыслялись нерасчлененно - как единая советская литература. В 1934 году это неразличение закрепляется общим термином - социалистический реализм. С тех пор две различные эстетические системы, нормативная и реалистическая, во многом противостоявшие друг другу, мыслились как идейно-эстетическое единство.

Более того, порой они соседствовали в творчестве одного и того же автора или даже в одном и том же произведении. Примером последнего может служить роман А. Фадеева «Разгром» (1927).

Подобно горьковскому Павлу Власову любимые персонажи Фадеева проделывают путь нравственного возрождения. Видевший в жизни только плохое и грязное, Moрозка пошел в партизанский отряд, как он сам говорит, не ради прекрасных глаз командира, а для того, чтобы построить лучшую, праведную жизнь. К концу романа он избавляется от присущего ему анархизма, впервые испытывает неожиданное чувство любви к Варе. Коллектив стал ему родным, и Морозка, не задумываясь, отдает свою жизнь за товарищей, предупреждая отряд об опасности. Разведчик Метелица, считавший, что ему глубоко безразличны люди, вступается за пастушонка и перед смертью открывает для себя, что любит окружающих его людей.

Роль активного воспитателя масс А. Фадеев доверяет командиру отряда Левинсону, за тщедушной внешностью которого он видит духовную силу, убежденность в необходимости революционным путем преобразовать мир.

Вполне традиционно для русской реалистической литературы развенчивает А. Фадеев индивидуалиста Мечи-ка. Романтический максимализм Мечика, его парение над действительностью, постоянные поиски исключительного - в частной ли жизни или в социальной - приводят его к отрицанию реального бытия, проявляют невнимание к насущному, неумение его ценить и видеть красоту. Так он отвергает любовь Вари во имя прекрасной незнакомки на фотографии, отвергает дружбу простых партизан и в итоге остается в гордом одиночестве романтика. В сущности, автор наказывает его предательством именно за это (так же, впрочем, как и за его социальную чуждость простым партизанам).

Характерно, что самые сильные места романа содержат психологический анализ поведения персонажей. He случайно критика дружно отметила влияние на молодого советского писателя традиций Л. Толстого.

Вместе с тем идея «социального гуманизма», когда во имя высшей цели можно жертвовать человеком, личностью, сближает роман А. Фадеева с нормативизмом.

Если революция делается от имени и для трудящегося народа, то почему приход отряда Левинсона сулит крестьянину-корейцу и всей его семье голодную смерть? Потому, что высшая социальная необходимость (накормить отряд и продолжить путь к своим) важнее «абстрактного гуманизма»: жизнь членов отряда значит больше, чем жизнь одного корейца (или даже всей его семьи). Да тут же арифметика! - хочется воскликнуть вслед за Раскольниковым.

Доктор Сташинский и Левинсон приходят к мысли о необходимости добить раненого партизана Фролова. Его смерть неизбежна: рана смертельна, а нести его с собой невозможно - это замедлит движение отряда и может погубить всех. Оставить - попадет к японцам и примет еще более страшную смерть. Облегчая своему герою решение, Фадеев заставляет самого Фролова принять яд, что выглядит почти как самоубийство.

В этой части романа Фадеев порывал с гуманистической традицией русского реализма, заявляя принципиально новую этическую систему, основанную на жестко рациональном отношении и к человеку, и к миру в целом.

He менее двусмысленно звучит и финал романа. Левинсон останется жить «и исполнять свои обязанности». Для того чтобы из далеких пока людей, которых он видит уже после гибели отряда, людей, работающих на земле, обмолачивающих хлеб, собрать еще один отряд. Фадееву кажется бесспорной идея Левинсона «сделать [этих крестьян] такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом» и повести их по дорогам Гражданской войны - к новому разгрому, ибо в такой войне победителей не бывает и финальный общий разгром неизбежен.

Впрочем, не исключено, что художник восторжествовал в Фадееве-политике. Ведь роман назван «Разгромом», а не «Победой».

Если книга А. Фадеева несет в себе как черты подлинного реализма, так и нормативизма, то повесть Ю. Либединского «Неделя» (1922) написана исключительно в традициях нормативизма и утопизма. Один из ее героев, большевик Стельмахов, произносит следующий монолог-исповедь: «Возненавидел я в революции раньше, чем полюбил... И потом только, после того, как меня избили за большевистскую агитацию, после того, как я в Москве, в октябре, штурмовал Кремль и расстреливал юнкеров, когда я еще в партии не был и политически ничего не понимал, тогда в минуты усталости стал мне мерещиться впереди далекий отдых, вот как царство небесное для христьянина, далекий, но непременно обещанный, если не мне, так будущим людям, сынам или внукам моим... Это-то и будет коммунизм... Какой он - не знаю...»

На службу прекрасному, но совершенно неясному мифическому будущему отдают все силы герои повести. Эта идея дает им силы переступить через естественные человеческие чувства, такие, например, как жалость к поверженному врагу, отвращение перед жестокостью, страх убийства: «Ho когда голову мутит от усталости или работа плохо идет, или расстреливать нужно кого, тогда я в уме подумаю мое теплое слово - коммунизм, и ровно кто мне красным платком махнет».

За этой чудовищной исповедью, которую герой и автор воспринимают как возвышенно-романтическую, стоит утопическое мироощущение в наиболее страшной и жестокой его форме. Именно оно стало идеологическим обоснованием соцреализма.

Реальность в новой эстетике воспринималась как враждебное, косное, консервативное начало, нуждающееся в коренной переделке. Высшей ценностью для писателя нового направления оказывалось будущее, идеальное и лишенное противоречий, существующее, естественно, лишь в проекте. Этот проект к тому же был слабо детализирован, но оправдывал любое насилие над настоящим.

Как происходило формирование нового взгляда на мир в социалистическом реализме? В первую очередь необходимо отметить, что в литературе 20-х годов сложилась новая концепция личности. Включенность человека в исторический процесс, утверждение его прямых контактов с «макросредой» парадоксальным образом обесценивает героя, он как бы лишается самоценности и оказывается значим лишь постольку, поскольку способствует историческому движению вперед. Такая девальвация возможна из-за финалистской концепции истории, все более и более распространяющейся в обществе. История в такой трактовке получает смысл и значение лишь постольку, поскольку движется к «золотому веку», локализованному где-то далеко впереди.

Мало того, сам герой осознает абсолютную ценность грядущего и весьма относительную ценность собственной личности, готов сознательно и совершенно спокойно жертвовать собой. Крайнюю форму такой антигуманистической позиции воплотил (вполне сочувственно в отношении к идеям героя) писатель А. Тарасов-Родионов в повести «Шоколад», рассказывающей о том, как чекист Зудин принимает решение пожертвовать своей жизнью, но не бросить и малой тени на мундир ЧК. Обвиненный во взяточничестве, Зудин приговорен к расстрелу. И для его товарищей, уверенных в его невиновности, но вынесших тем не менее смертный приговор, и для него самого это решение представляется единственно верным: лучше пожертвовать жизнью, чем дать хоть малейший повод для обывательских слухов.

Романтизация будущего, его резкое противопоставление настоящему, создание в конечном счете мифа о «золотом веке» - важнейшая черта эстетики социалистического реализма. В наиболее обнаженном виде эта идея заявлена А. В. Луначарским в статье «Социалистический реализм».

Только будущее, с точки зрения теоретика-марксиста, является единственным достойным предметом изображения. «Представьте себе, - говорит А. В. Луначарский, как бы обосновывая эстетические принципы «золотого века», - что строится дом, и когда он будет выстроен, это будет великолепный дворец. Ho он еще недостроен, и вы нарисуете его в этом виде и скажете: «Вот ваш социализм», - а крыши-то и нет. Вы будете, конечно, реалистом, вы скажете правду: но сразу бросается в глаза, что эта правда в самом деле неправда. Социалистическую правду может сказать только тот, кто понимает, какой строится дом, как строится, кто понимает, что у него будет крыша. Человек, который не понимает развития, никогда правды не увидит, потому что правда - она не похожа на себя самое, она не сидит на месте, правда летит, правда есть развитие, правда есть конфликт, правда есть борьба, правда - это завтрашний день, и нужно ее видеть именно так, а кто не видит ее так, - тот реалист буржуазный, и поэтому пессимист, нытик и зачастую мошенник и фальсификатор, и во всяком случае вольный или невольный контрреволюционер и вредитель».

Приведенная цитата очень важна для понимания основной идеи соцреализма. Прежде всего утверждаются новые по сравнению с традиционным реализмом функции искусства: не исследование реальных конфликтов и противоречий времени, а создание модели идеального будущего, модели «великолепного дворца». Исследовательская, познавательная функция литературы уходит на второй или даже на третий план; главной же оказывается функция пропаганды того, какой прекрасный дом будет когда-нибудь построен на месте реальных, ныне существующих жилищ.

Эти идеи, сразу же заложенные в программу нового направления, пробуждаясь и все более активно развиваясь, оказались своего рода «раковыми клетками» нового искусства. Именно они привели к перерождению нового реализма в нормативную нереалистическую эстетику на протяжении 20-50-х годов. Именно приказ видеть не реальность, а проект, не то, что есть, а то, что должно быть, приводит к утрате реалистических принципов типизации: художник теперь не исследует характеры, а создает их в соответствии с предписанной нормой и тем самым превращает их в примитивные социальные маски (враг, друг, коммунист, обыватель, крестьянин-середняк, кулак, спец, вредитель и т. п.).

Нормативность трансформирует само понятие художественной правды. Монополия на правду принадлежит теперь тому, кто может прозреть «правду завтрашнего дня». А тот, кто не может сделать этого, изображает действительность такой, какова она есть, - «зачастую мошенник и фальсификатор и во всяком случае вольный или невольный контрреволюционер и вредитель». Нормативность трактуется уже не только как эстетическое, но и как политическое требование.

Таким образом, искусство оказывается орудием создания художественного мифа, способного организовать общество, отвлечь его от реальных проблем жизни. Его цель точно определена: это насилие над действительностью с целью ее переустройства, «воспитания нового человека», ибо «искусство имеет не только способность ориентировать, но и формировать». Это положение позднее, в 1934 году, в измененном виде войдет в Устав Союза писателей СССР: в качестве важнейшей для социалистического реализма будет заявлена «задача идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма».

Особое место в нормативной эстетике занял вопрос о творческой свободе художника. «Социалистический реализм обеспечивает художественному творчеству исключительную возможность проявления творческой инициативы, выбора разнородных форм, стилей, жанров», - было сказано в Уставе Союза писателей. Характерно, что свобода художника локализована лишь в сфере формы - но не содержания. Содержательная же сфера жестко регламентирована представлениями о функциях искусства, которые видятся в создании идеализированного образа будущего. Такая сверхзадача определяет и стиль конкретного произведения, всю его поэтику. Заранее определен конфликт, пути его разрешения. Заранее расписаны социальные роли героев: руководитель, спец, коммунист, крадущийся враг, женщина, обретающая свое человеческое достоинство...

Долгое время в литературоведении господствовало утверждение, что в конце XIX столетия русский реализм переживал глубокий кризис, период упадка, под знаком которого развивалась реалистическая литература начала нового века вплоть до возникновения нового творческого метода — социалистического реализма.

Однако состояние самой литературы противится данному утверждению. Кризис буржуазной культуры, резко проявившийся в конце века в мировом масштабе, нельзя механически отождествлять с развитием искусства и литературы.

Русская культура этого времени имела свои негативные стороны, но они не были всеобъемлющими. Отечественная литература, всегда связанная в своих вершинных явлениях с прогрессивной общественной мыслью, не изменила этому и в 1890—1900-е гг., ознаменованные взлетом социального протеста.

Рост рабочего движения, показавшего появление революционного пролетариата, возникновение социал-демократической партии, крестьянские волнения, всероссийский размах студенческих выступлений, участившиеся выражения протеста прогрессивной интеллигенции, одним из которых была демонстрация у Казанского собора в Петербурге в 1901 г., — все это говорило о решительном переломе общественных настроений во всех слоях русского общества.

Возникла новая революционная ситуация. Пассивность и пессимизм 80-х гг. были преодолены. Все были охвачены ожиданием решительных перемен.

Говорить о кризисе реализма в пору расцвета чеховского дарования, появления талантливой плеяды молодых писателей-демократов (М. Горького, В. Вересаева, И. Бунина, А. Куприна, А. Серафимовича и др.), в пору выступления Льва Толстого с романом «Воскресение» — невозможно. В 1890—1900-е гг. литература переживала не кризис, а период интенсивных творческих поисков.

Реализм видоизменялся (менялась проблематика литературы и ее художественные принципы), но не терял своей силы и своей значимости. Не иссяк и его критический пафос, достигший в «Воскресении» своей предельной мощи. Толстой дал в своем романе всесторонний анализ русской жизни, ее общественных институтов, ее морали, ее «добродетели» и всюду обнаружил социальную несправедливость, лицемерие и ложь.

Г. А. Бялый справедливо писал: «Обличающая сила русского критического реализма в конце XIX века, в годы непосредственной подготовки первой революции, достигла такой степени, что не только крупные события в жизни людей, но и мельчайшие бытовые факты стали выступать как симптомы совершенного неблагополучия общественных порядков».

Не успела еще «уложиться» жизнь после реформы 1861 г., а уже становилось ясно, что капитализму в лице пролетариата начинает противостоять сильный противник и что социальные и экономические противоречия в развитии страны все более усложняются. Россия стояла на пороге новых сложных перемен и потрясений.

Новые герои, показ того, как рушится старое мировоззрение, как происходит ломка устоявшихся традиций, основ семьи, взаимоотношений отцов и детей — все это говорило о коренном изменении проблемы «человек и среда». Герой начинает противостоять ей, и это явление уже не единично. Тот, кто не замечал этих явлений, кто не преодолел позитивистской детерминированности своих персонажей, терял внимание читателей.

Русская литература отобразила и острое недовольство жизнью, и надежду на ее преобразование, и волевое напряжение, зреющее в народных массах. Юный М. Волошин писал матери 16 (29) мая 1901 г., что будущий историк русской революции «будет отыскивать ее причины, симптомы и веянья и в Толстом, и в Горьком, и в пьесах Чехова, как историки французской революции видят их в Руссо и Вольтере, и Бомарше».

На первый план в реалистической литературе начала века выдвигается просыпающееся гражданское сознание людей, жажда активности, социального и морального обновления общества. В. И. Ленин писал, что в 70-е гг. «масса еще спала. Только в начале 90-х годов началось ее пробуждение, и вместе с тем начался новый и более славный период в истории всей русской демократии».

Рубеж веков был порой романтических ожиданий, предшествующих обычно крупным историческим событиям. Казалось, что сам воздух был насыщен призывом к действию. Примечательно суждение А. С. Суворина, который, не являясь сторонником прогрессивных взглядов, тем не менее с большим интересом следил за творчеством Горького 90-х гг.: «Бывало прочтешь вещь Горького и чувствуешь, что тебя поднимает со стула, что прежняя дремотность невозможна, что что-то нужно делать! И это нужно делать в его сочинениях — было нужно».

Менялась ощутимо тональность литературы. Широко известны слова Горького о том, что настала пора героического. Сам он выступает как революционный романтик, как певец героического начала в жизни. Ощущение нового тонуса жизни было свойственно и другим современникам. Можно привести немало свидетельств тому, что читатели ждали от писателей призыва к бодрости и борьбе, а издатели, уловившие эти настроения, хотели содействовать появлению таких призывов.

Вот одно из таких свидетельств. Начинающий писатель Н. М. Катаев сообщает 8 февраля 1904 г. товарищу Горького по издательству «Знание» К. П. Пятницкому, что издатель Орехов отказался опубликовать том его пьес и рассказов: издатель ставит своей задачей печатать книжки «героического содержания», а в произведениях Катаева нет даже «бодрого тона».

Русская литература отразила начавшийся в 90-е гг. процесс распрямления угнетенной ранее личности, обнаруживая его и в пробуждении сознания рабочих, и в стихийном протесте против старого миропорядка, и в анархическом неприятии действительности, как у горьковских босяков.

Процесс распрямления был сложным и охватывал не только «низы» общества. Литература многообразно освещала это явление, показывая, какие неожиданные формы порою оно принимает. В этом плане недостаточно понятым оказался Чехов, стремившийся показать, с каким трудом — «по капле» — преодолевает человек раба в себе.

Обычно сцена возвращения Лопахина с торгов с известием, что вишневый сад теперь принадлежит ему, трактовалась в духе упоения новоявленного хозяина своей материальной силой. Но у Чехова за этим стоит и другое.

Лопахин покупает имение, где господа драли его бесправных родичей, где сам он провел безрадостное детство, где до сих пор раболепно служит его родственник Фирс. Лопахин упоен, но не столько своей выгодной покупкой, сколько сознанием, что он, потомок крепостных, бывший босоногий мальчишка, становится выше тех, кто претендовал ранее на полное обезличивание своих «рабов». Лопахин упоен сознанием своей уравненности с барами, что отделяет его поколение от первых скупщиков лесов и имений разорявшегося дворянства.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Реализм как метод возник в русской литературе первой трети XIX века. Основным принципом реализма является принцип жизненной правды, воспроизведение характеров и обстоятельств, объясняемых социально-исторически (типические характеры в типических обстоятельствах).

Писатели-реалисты глубоко, правдиво изображали различные стороны современной им действительности, воссоздавали жизнь в формах самой жизни.

Основу реалистического метода начала XIX века составляют положительные идеалы: гуманизм, сочувствие униженным и оскорбленным, поиски положительного героя в жизни, оптимизм и патриотизм.

К концу XIX века реализм достиг своей вершины в творчестве таких писателей, как Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, А.П. Чехов.

ХХ век поставил перед писателями-реалистами новые задачи, заставил их искать новые пути освоения жизненного материала. В условиях подъема революционных настроений литература все больше проникалась предчувствиями и ожиданиями грядущих перемен, «неслыханных мятежей».

Чувство приближающихся социальных сдвигов вызывало такую интенсивность художественной жизни, какой еще не знало русское искусство. Вот что писал Л. Н. Толстой о рубеже веков: «Новый век несет конец одного мировоззрения, одной веры, одного способа общения людей и начало другого мировоззрения, другого способа общения. Веком духовного обновления назвал ХХ век М. Горький.

В начале ХХ века продолжили свои искания тайн сущего, тайн человеческого бытия и сознания классики русского реализма Л.Н. Толстой, А. П. Чехов, Л.Н. Андреев, И.А. Бунин и др.

Однако принцип старого» реализма всё чаще подвергался критике из разных литературных сообществ, требовавших более активного вторжения писателя в жизнь и воздействия на нее.

Эту ревизию начал сам Л. Н. Толстой, в последние годы своей жизни призывавший к усилению дидактического, поучительного, проповеднического начала в литературе.

Если А. П. Чехов считал, что «суд» (т. е. художник) обязан только поставить вопросы, заострить внимание мыслящего читателя на важных проблемах, а отвечать обязаны «присяжные» (общественные структуры), то для писателей-реалистов начала ХХ века это казалось уже недостаточным.

Так, М. Горький прямо заявил, что «роскошное зеркало русской литературы почему-то не отразило вспышек народного гнева… », и обвинил литературу в том, что «она не искала героев, она любила рассказывать о людях, сильных только в терпении, кротких, мягких, мечтающих о рае на небесах, безмолвно страдающих на земле».

Именно М. Горький, писатель-реалист младшего поколения, был основоположником нового литературного направления, получившего в дальнейшем название «социалистический реализм».

Литературно-общественная деятельность М. Горького сыграла значительную роль в объединении писателей-реалистов нового поколения. В 1890-е годы по инициативе М. Горького возникает литературный кружок «Среда», а затем издательство «Знание». Вокруг этого издательства собираются молодые, талантливые писатели А.И. Куприи, И.А. Бунин, Л.Н. Андреев, А. Серафимович, Д. Бедный и др.

Спор с традиционным реализмом велся на разных полюсах литературы. Были писатели, которые следовали традиционному направлению, стремясь обновить его. Но были и такие, которые просто отвергали реализм как устаревшее направление.

В этих сложных условиях, в противоборстве полярных методов и направлений, продолжало развиваться творчество писателей, традиционно именуемых реалистами.

Самобытность русской реалистической литературы начала ХХ века заключается не только в значительности содержания, острой социальной тематике, но и в художественных исканиях, совершенстве техники, стилевом разнообразии.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Реалистическое направление в русской литературе на рубеже XX в. продолжали Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, создавший лучшие свои произведения, темой которых были идейные искания интеллигенции и «маленький» человек с его повседневными заботами, и молодые писатели И.А. Бунин и А.И. Куприн. В связи с распространением неоромантизма, в реализме появились новые художественные качества, отражающие действительность. Лучшие реалистические сочинения А.М. Горького отразили широкую картину русской жизни рубежа XX века с присущим ей своеобразием экономического развития и идейно-общественной борьбы. В конце XIX века, когда в обстановке политической реакции и кризиса народничества часть интеллигенции была охвачена настроениями общественного и нравственного упадка, в художественной культуре получило распространение декадентство, явление в культуре XIX-XX вв., отмеченное отказом от гражданственности, погружением в сферу индивидуальных переживаний. Многие мотивы этого направления стали достоянием ряда художественных течений модернизма, возникших на рубеже XX в. Русская литература начала XX в., породила замечательную поэзию, и наиболее значительным направлением был символизм. Для символистов, веривших в существование иного мира, символ был его знаком, и представлял связь между двумя мирами. Один из идеологов символизма Д.С. Мережковский, романы которого пронизаны религиозно-мистическими идеям, считал преобладание реализма главной причиной упадка литературы, и провозглашал «символы», «мистическое содержание», как основу нового искусства. Наряду с требованиями «чистого» искусства символисты исповедовали индивидуализм, для них характерна тема «стихийного гения», близкого по духу к ницшеанскому «сверхчеловеку». Принято различать «старших» и «младших» символистов. «Старшие», В. Брюсов, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, пришедшие в литературу в 90-е годы, период глубокого кризиса поэзии, проповедовали культ красоты и свободного самовыражения поэта. «Младшие» символисты, А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов, С. Соловьев, на первый план выдвигали философские и теософские искания.Читателю символисты предлагали красочный миф о мире, созданном по законам вечной Красоты. Если к этому добавить изысканную образность, музыкальность и легкость слога, становится понятной устойчивая популярность поэзии этого направления. Влияние символизма с его напряженными духовными исканиями, пленительным артистизмом творческой манеры испытали не только сменившие символистов акмеисты и футуристы, но и писатель-реалист А.П. Чехов.

К 1910 г. «символизм закончил свой круг развития» (Н. Гумилев), его сменил акмеизм. Участниками группы акмеистов являлись Н. Гумилев, С. Городецкий, А. Ахматова, О. Мандельштам, В. Нарбут, М. Кузьмин. Они декларировали освобождение поэзии от символистских призывов к «идеальному», возвращение ей ясности, вещности и «радостное любование бытием» (Н. Гумилев). Акмеизму присущ отказ от нравственных и духовных исканий, склонность к эстетизму. А. Блок с присущим ему обостренным чувством гражданственности отметил главный недостаток акмеизма: «...они не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и жизни мира вообще». Впрочем, не все свои постулаты акмеисты воплощали на практике, об этом свидетельствует психологизм первых сборников А. Ахматовой, лиризм раннего 0. Мандельштама. По существу, акмеисты были не столько организованным течением с общей теоретической платформой, сколько группой талантливых и очень разных поэтов, которых объединяла личная дружба. Одновременно возникло другое модернистское течение – футуризм, распадавшийся на несколько группировок: «Ассоциация эгофутуристов», «Мезонин поэзии», «Центрифуга», «Гилея», участники которой именовали себя кубофутуристами, будетлянами, т.е. людьми из будущего.

Из всех групп, в начале века провозглашавших тезис: «искусство - игра», наиболее последовательно воплощали его в своем творчестве футуристы. В отличие от символистов с их идеей «жизнестроения», т.е. преображения мира искусством, футуристы делали упор на разрушение старого мира. Общим для футуристов было отрицание традиций в культуре, увлечение формотворчеством. Скандальную известность получило требование кубофутуристов 1912 году «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого с Парохода современности». Группировки акмеистов и футуристов, возникшие в полемике с символизмом, на практике оказались весьма близки ему и тем, что в основе их теорий лежали индивидуалистическая идея, и стремление к созданию ярких мифов, и преимущественное внимание к форме.

Были в поэзии этого времени яркие индивидуальности, которые невозможно отнести к определенному течению – М. Волошин, М. Цветаева. Ни одна другая эпоха не дала такого обилия деклараций собственной исключительности. Особое место в литературе рубежа веков заняли крестьянские поэты, как Н. Клюев. Не выдвигая четкой эстетической программы, свои идеи (соединение религиозно-мистических мотивов с проблемой защиты традиций крестьянской культуры) они воплощали в творчестве. «Клюев народен потому, что в нем сживается ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя» (Мандельштам). С крестьянскими поэтами, особенно с Клюевым, был близок в начале пути С. Есенин, соединивший в своем творчестве традиции фольклора и классического искусства.

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-13