Дирижабли, мишки и другие игрушки советской эпохи. Три века русской елки Елка из швабры
Новый год у меня круглый год, - смеется Ольга Алексеевна.
В фойе театра выставлен елочный квинтет: рождественская елка с игрушками начала ХХ века, елка 1935 - 1940 годов, военная елка, елка 1950 - 1960-х.
У елочных украшений существует собственная история. Игрушки пришли в Россию в конце XIX века из Германии. До этого елки украшали снедью. Уже потом яблоки стали заменять стеклянными шарами, конфеты - хлопушками, а орехи покрыли золотой фольгой. Игрушки начала века сделаны из папье-маше, картона, ваты. На человеческие фигурки и снежинки наклеивались изображения лиц. Под елкой стоял рождественский дед с розгами в одной руке и подарками в другой, чтобы каждому воздавалось по заслугам. Был он один, без Снегурочки. Сказочная внучка появилась уже в советское время, с подачи драматурга Островского.
В 1924 году Рождество как религиозный праздник запретили, но люди все равно его отмечали: елочку приносили в дом и украшали самодельными игрушками. В 1936 году было решено восстановить справедливость и вновь отмечать праздник, но, естественно, речь шла уже о Новом годе, а не о Рождестве. В "Детском мире" стали продавать игрушки. Открывались елочные базары.
Елочные украшения, если серьезно, еще и отражают политические процессы, происходившие в обществе. На них была советская символика, гербы, звезды. Елку украшали медведь-полярник и полярная летчица, самолетики и дирижабли. На ветках плясали мальчики в национальных костюмах, пионеры играли на барабанах. Тогда же появилось первое электрическое освещение. До этого елки украшали маленькие свечки.
Во время войны елочные украшения производили на солидных заводах в цехах ширпотреба. На кабельном заводе из остатков проволоки и фольги изготавливали примитивные яблочки, снежинки. Ламповый завод выдувал шарики, представляющие собой те же лампочки, но без цоколя. А завод, выпускающий сантехнику, делал фаянсовых Дедов Морозов.
Середина двадцатого века была отмечена крайностями. В пятидесятые годы получили распространение пластмассовые елки-малютки, которые можно было поставить на стол. Украшали их игрушками размером буквально с ноготок. Тогда же приобрели популярность праздничные елки в Кремле. Соответственно, на больших елках должны были висеть крупные украшения. В шестидесятые годы елки украшались космонавтиками. А звездочку на макушке заменяла стилизованная ракета.
Предметы для своей коллекции Ольга Синякина ищет на вернисажах, барахолках, в антикварных магазинах. Суббота у нее профессиональный день, посвященный поиску экспонатов.
Москвичка Ольга Синякина собрала уникальную коллекцию новогодних игрушек периода 30-60х годов прошлого века
Билет в детство
На рабочем столе в театре Новая Опера у Ольги Синякиной стоит маленькая елочка. На веточках – стеклянные арфы, зайцы с барабанами и даже корзины цветов, которые дарят артистам после концерта. Все игрушки – эпохи середины прошлого века. Все они, так или иначе, связаны с театром и музыкой. И это, включая раритетного ватного Дед Мороза, лишь малая часть уникальной коллекции, собранной в квартире на юго-западе Москвы. Там поселилось более 4 тысяч экспонатов, связанных с самым любимым детским праздником. Самые молодые экспонаты датированы серединой шестидесятых годов прошлого века – с тех пор начался массовый выпуск елочных украшений. А все, что производили ранее – делали, преимущественно, вручную. И эти игрушки, запомнившие тепло рук наших прабабушек-прадедушек, уникальные и неповторимые.
Фото: Ольга Синявская
«Медведь с футбольным мячом»
Первый экспонат в коллекции москвички появился так. На елке у друзей, в гости к которым пришла Ольга, сидел удивительный медведь - с гармонью и в красных трусах.
Это удивительная была игрушка – из моего детства. – вспоминает москвичка. На каникулах я оставалась дома одна, брала с елки игрушечку, заворачивала, играла, вешала обратно. И вот этот медведь, которого я увидела у друзей, – он был оттуда, из детства. Даже поцарапан был точно так же! Этот медведь у меня в первую очередь ассоциируется с новым годом и той огромной елкой, что наряжали мне родители. И вот спустя несколько десятилетий я его встретила! Я стала думать: « А где же тот, мой медведь, из детства? У меня самой уже взрослые дети, давно нет в живых родителей, да и дома того, родительского, уже тоже нет. Кому достались все те игрушки?».
Фото: Ольга Синявская
Дирижабли были в моде очень долгое время
В том же году москвичка попала на выставку, организуемую коллекционером советских игрушек Ким Балашак. Эта американская подданная много лет прожила в России – сильно увлеклась историей советских игрушек и собрала потрясающую коллекцию. С первой же выставки, которую посетила Ольга Синякина, женщины прониклись друг к другу симпатией и стали добрыми приятельницами.
Она очень состоятельная дама и коллекцию собирала профессионально – у нее были выставочные стеклянные шкафы, освещение, специальные стенды для открыток, – рассказывает москвичка. - Богатейшая коллекция, чего и говорить! На ее пополнение работали профессиональные агенты, которые целенаправленно ездили по выставкам и блошиным рынкам, скупая игрушки. Но, естественно, нашу историю и сказочный фольклор Ким не знала. Например, она мне однажды позвонила рассказать, что наконец-то ей удалось купить «Медведя с футбольным мячом». Пригласила посмотреть, что это за «футбольный мяч». Приезжаю – а это герои сказки «Колобок»!
Так, тот визит на елку к гостям и дружба с Ким Балашак стали отправной точкой для Ольги Синякиной – эти два события и подвигли ее к тому, чтобы начать собирать свою коллекцию.
Фото: Ольга Синявская
Игрушки из сказки "Чипполино"
Первым в доме поселился тот самый медведь в красных трусах – его Ольга купила у какой-то милой бабули на блошином рынке. Сейчас у москвички таким медведей семь – фигурки одинаковые, но, так как расписаны все вручную, то у каждого мишки – свой цвет трусов, гармошки и, конечно, же, своя неповторимая мимика.
Со временем Ольга собрала все игрушки со своей детской елки. Но оказалось, что есть и много других интересных игрушек. Так они стали переезжать с лотков на вернисажах и блошиных рынках в московскую квартиру на юго-западе.
Фото: Ольга Синявская
Доктор Айболит
Кукольный мир живет по своим законам, там есть своя иерархия, правила украшения дерева. – рассказывает коллекционер. – Мои самые любимые – ватные, периода 30-х годов. Но много у меня и стеклянных. В каждом шарике – отблеск истории. События года обязательно отражались в тематике новогодних игрушек.
Фото: Ольга Синявская
Чебурашка - один из символов эпохи
Нефтяные вышки, хлопок, кукуруза, спутник, ракета, дирижабли – каждую веху иллюстрировали. В эпоху освоения севера много выпускали белых медведей на лыжах. Есть у меня коллекция летчиц.
Елки войны
Отдельные экспонаты в коллекции Ольги – игрушки с военных елок. Они, безусловно, неказистые, почти все сделаны руками и «на бегу», но от этого наиболее ценные. Враг стоял под Москвой в нескольких километрах, а люди все равно наряжали елки и верили – мирное время, елки, мандарины обязательно вернутся!
Фото: Ольга Синявская
Я смотрела документальный фильм, там в бомбоубежище дети водят хоровод и написано «С Новым 1942 годом». – рассказывает москвичка. - Враг на подходе, Москва в маскировке, у тут по улице едет какой-то грузовик и везет елку! Многие военные игрушки из проволоки – это завод «Москабель», поставлявший продукцию для фронта, из обрезков проволоки делал игрушки, преимущественно, снежинки. Есть игрушки из офицерских лычек. Снежинки из металлизированной фольги, из которой делали кефирные пробки - есть такие же совы, бабочки, попугайчики. Разукрашивались вручную. Продавали их или их делали дома сами – я не знаю.
Фото: Ольга Синявская
Но и с этими игрушками тоже связаны человеческие судьбы. Однажды на выставке ко мне подошла одна семья. Потомки Веры Дугловой, артистки Большого театра, ее муж – тоже деятель искусства. Их тогда отправляли в эвакуацию. Сама Вера, которая она жила где-то в переулках Арбата, осталась. А дочери с детьми уехали, в том числе и внучка Лена, которую звали Елочкой. Вот они мне потом и передали дневник, где «мама Вера» рассказывала о днях предновогодней военной Москвы, как тогда еще, на удивление, работали рестораны. Как меняли меховые воротники на продукты и накрывали новогодние столы.
Фото: Ольга Синявская
Потом в Москве настали голодные времена. Но в провинции продукты на рынках были. Только вещи, которые меняли на продукты, уже закончились. И вот бабушка присылает перед Новым годом в письме картонную курочку, поздравляет с Новым годом. Дети удивились такому подарку, пожали плечами – повесили на елку. А потом снова письмо: «Девочки, как вам помогла моя курочка?». И девочки догадались: вскрыли картонную курочку, она внутри была полая – а там золотая цепочка! «Как мы жили на эту курочку, какие продукты смогли выменять!» - вспоминала потом уже повзрослевшая Елочка.
Письма вскрывались, их читала военная цензура – посылать что-то в открытую, было рискованно. А на курочку картонную, которая внутри полая, никто и не обратил внимания. Так курочка, спасшая от голода всю семью и маленькую девочку Елочку, сперва много лет висела на елке в семье артистов, а потом оказалась в коллекции Ольги Синякиной.
Фото: Ольга Синявская
Вторая жизнь репрессированного Мишки
Еще у нас в нотной библиотеке работала бывшая артистка по имени Русла Григорьевна. – рассказывает коллекционер еще про один свой уникальный экспонат. - Ей лет 80 было, когда она пришла ко мне со словами «Олечка, я знаю, у тебя большая коллекция новогодних мишек, у меня для тебя подарок. Я старый человек, боюсь, внуки после моей смерти за ненадобностью его выбросят.». И протягивает старого-старого медведя. Он– замотан в тряпку, грязный, сальный, морды нет – вместо нее черный чулок и пуговицы.
Это мне подарили на 1932 год, – пояснила пожилая артистка и рассказала свою историю.
Папа ее в лихие годы попал под репрессию. К счастью, мужчину не расстреляли – сослали его и семью в Воркуту. В 1953 году семью реабилитировали. Нехитрый скарб долго ехал в грузовом вагоне обратно в столицу. В Москве вскрыли и ахнули – у медведя крысы в дороге съели всю морду. Зацелованная ребенком мордочка оказалась самым вкусным и сладким местом для грызуна.
Это была самая дорогая игрушка, я так плакала и не могла его выбросить. – вспоминала потом старушка. - Заштопала, как смогла – пришила черный чулок, пуговки вместо глаз.
Ольга Синякина отнесла медведя к реставратору игрушек Сергею Романову. Он игрушку опознал – в его коллекции был такой же! Аккуратно распорол мохнатого, взял уцелевшую ткань с ножек и под пузиком, сшил из этих лоскутков мордочку, по образцу близнеца из своей коллекции. На лапки одел штанишки. Сделал тряпочный носик, глазки.
Я потом с этим обновленным мишкой пришла к Руслане Григорьевне, предупредила, что бы она присела и достала его из сумки, рассказывает Ольга Синякина. - Руслана Григорьевна ахнула: «Он такой и был!» - и от чувств заплакала.
Мишка этот, как ни просила Ольга свою коллегу взять своего друга детства обратно, все же остался у коллекционера - теперь в компании других медведей, периодически выезжает на выставки и «живет хорошей жизнью». Всего же у москвички в коллекции более восьмидесяти медведей. И это – новогодний атрибут! – ведь по традиции много десятилетий под елку ставили не Дед Мороза, а именно плюшевого мишку.
Мне потом на выставках москвичи, чье детство пришлось на тридцатые годы, рассказывали, что до войны никогда не ставили под елку Деда Мороза, только медведя – это еще дореволюционная традиция. – рассказывает Синякина. - Да и Дед Мороз в красной шубе ассоциировался тогда только с красноармейцами. А у многих с этой формой, в годы репрессий были нехорошие ассоциации.
Елка из швабры
Одно время празднование Нового года в СССР было под запретом. В середине 20-х годов шла активная кампания по отрицанию «поповских праздников» - в моду входят «комсомольские святки», новая власть высмеивает новогодние и рождественские обычаи, плюс сказалась смена календаря. Официально Новому году вернули статус праздника только в 1935 году.
Фото: Ольга Синявская
Часы - можно вешать или крепить на прищепку
Но люди все равно продолжали отмечать и в годы запрета. Хотя за наряженную елку можно было получить реальный срок. – рассказывает Ольга Синякина. - На одной из выставок ко мне подошла одна пожилая дама, жившая в 30-е годы в легендарном Доме на Набережной. В 30-е годы жители этого дома еще по старинке полоскали белье в Москва-реке. И у них с местным дворником был уговор. Он заранее привозил из леса елку, разбирал ее на лапник и прятал недалеко от берега. А в каждом подъезде на выходе стоял часовой – он проверял каждого входящего-уходящего. И вот, после условного сигнала, жительницы шли с тазами и бельем к реке. Показывали на выходе часовому тазик. На берегу находили эти припрятанные веточки, прятали под белье. Заносили домой. Дома брали швабру. В ней муж заранее просверливал дырочки. Веточки вставлялись в эти дырочки. За несколько «стирок» собиралась вполне симпатичная «елочка» - ее наряжали конфетами, мандаринами и самодельными игрушками.
Но праздник тогда носил религиозный характер.
Фото: Ольга Синявская
Старинный отрывной календарь
Жемчужины и детские слезы
Традиционные дореволюционные новогодние подарки – бонбоньерочки. В них на Рождество и День Ангела вкладывали по жемчужинке. К совершеннолетию у девушки собиралось колье.
Потом, уже при советской власти, лет двадцать подряд классическим новогодним подарком были плюшевые мишки. Дети ими очень дорожили. Иногда с такими подарками происходили поистине фантастические истории. Герой такой истории, плюшевый медвежонок, теперь живет в квартире коллекционера. У игрушки – удивительная биография.
В 1941 году трехлетнему Феде, жившему в Ленинграде, подарили на Новый год мишку. – рассказывает Ольга Синякина. - Мальчик очень эту игрушку полюбил. Летом 41-го отец мальчика ушел на фронт. Не вернулся. Началась блокада – мама и бабушка умерли от голода на глазах Феди, а ребенка, полуживого, похожего на скелетик, с тоненькими ручками-ножками, вывезли потом в эвакуацию. Все это время малыш мертвой хваткой держался за мишку – забрать игрушку у мальчика было невозможно. Но никто, видя, как ребенок им дорожит, и не настаивал. Так они, Федя и Миша, уехали в Пермь. Оттуда мальчика позднее, уже в Москву, забрали дальние столичные родственники. Ребенок приехал с той самой игрушкой. Это было единственное, что осталось у него от семьи. Уже взрослым, Федя хранил этого медведя, как самую главную ценность. После смерти родственники передали игрушку в дар.
Фото: Ольга Синявская
Доктор филологических наук Е. ДУШЕЧКИНА. Материал к печати подготовила Л. БЕРСЕНЕВА. Иллюстрации к статье любезно предоставила московский коллекционер О. Синякина.
Наряженное еловое деревце, стоящее в доме на Новый год, кажется нам столь естественным, само собой разумеющимся, что, как правило, не вызывает никаких вопросов. Подходит Новый год, и мы по усвоенной с детства привычке устанавливаем его, украшаем и радуемся ему. А между тем обычай этот сформировался у нас относительно недавно, и его происхождение, его история и его смысл, несомненно, заслуживают внимания. Процесс “прививки елки” в России был долгим, противоречивым, а временами даже болезненным. Этот процесс самым непосредственным образом отражает настроения и пристрастия различных слоев русского общества. В ходе завоевания популярности елка ощущала на себе восторг и неприятие, полное равнодушие и вражду. Прослеживая историю русской елки, можно увидеть, как постепенно меняется отношение к этому дереву, как в спорах о нем возникает, растет и утверждается его культ, как протекает борьба с ним и за него и как елка, наконец, одерживает полную победу, превратившись во всеобщую любимицу, ожидание которой становится одним из самых счастливых и памятных переживаний ребенка. Елки детства запечатлеваются в памяти на всю жизнь. Я помню свою первую елку, которую мама устроила для меня и моей старшей сестры. Было это в конце 1943 года в эвакуации на Урале. В трудное военное время она все же сочла необходимым доставить своим детям эту радость. С тех пор в нашей семье ни одна встреча Нового года не проходила без елки. Среди украшений, которые мы вешаем на елку, до сих пор сохранилось несколько игрушек с тех давних пор. К ним у меня особое отношение...
ИСТОРИЯ ПРЕВРАЩЕНИЯ ЕЛИ В РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ДЕРЕВО
Случилось это на территории Германии, где ель во времена язычества была особо почитаемой и отождествлялась с мировым деревом. Именно здесь, у древних германцев, она и стала сначала новогодним, а позже - рождественским символом. Среди германских народов издавна существовал обычай идти на Новый год в лес, где выбранное для обрядовой роли еловое дерево освещали свечами и украшали цветными тряпочками, после чего вблизи или вокруг него совершались соответствующие обряды. Со временем еловые деревца стали срубать и приносить в дом, где они устанавливались на столе. К деревцу прикрепляли зажженные свечки, на него вешали яблоки и сахарные изделия. Возникновению культа ели как символа неумирающей природы способствовал вечнозеленый покров, позволявший использовать ее во время зимнего праздничного сезона, что явилось трансформацией издавна известного обычая украшать дома вечнозелеными растениями.
После крещения германских народов обычаи и обряды, связанные с почитанием ели, начали постепенно приобретать христианский смысл, и ее стали “использовать” в качестве рождественского дерева, устанавливая в домах уже не на Новый год, а в сочельник (канун Рождества, 24 декабря), отчего она и получила название рождественского дерева - Weihnachtsbaum. С тех пор в сочельник (Weihnachtsabend) праздничное настроение стало в Германии создаваться не только рождественскими песнопениями, но и елкой с горящими на ней свечами.
ПЕТРОВСКИЙ УКАЗ 1699 ГОДА
В России обычай новогодней елки ведет начало с Петровской эпохи. Согласно царскому указу от 20 декабря 1699 года, впредь предписывалось вести летосчисление не от Сотворения мира, а от Рождества Христова, а день “новолетия”, до того времени отмечавшийся на Руси 1 сентября, “по примеру всех христианских народов” отмечать 1 января. В этом указе давались также и рекомендации по организации новогоднего праздника. В его ознаменование в день Нового года было велено пускать ракеты, зажигать огни и украсить столицу (тогда еще - Москву) хвоей: “По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и мозжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе”. А “людям скудным” предлагалось “каждому хотя по древцу или ветве на вороты или над храминою своей поставить... а стоять тому украшению января в первый день”. Эта малозаметная в эпоху бурных событий деталь и явилась в России началом трехвековой истории обычая устанавливать елку на время зимних праздников.
Однако к будущей рождественской елке указ Петра имел весьма косвенное отношение: во-первых, город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями; во-вторых, в указе рекомендовалось использовать как целые деревья, так и ветви и, наконец, в-третьих, украшения из хвои предписано было устанавливать не в помещении, а снаружи - на воротах, крышах трактиров, улицах и дорогах. Тем самым елка превращалась в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера, чем она стала впоследствии.
После смерти Петра его рекомендации были основательно забыты. Царские предписания сохранились лишь в убранстве питейных заведений, которые перед Новым годом продолжали украшать елками. По этим елкам (привязанным к колу, установленным на крышах или же воткнутыми у ворот) опознавались кабаки. Деревья стояли там до следующего года, накануне которого старые елки заменяли новыми. Возникнув в результате петровского указа, этот обычай поддерживался в течение ХVIII и XIX веков.
Пушкин в “Истории села Горюхина” упоминает “древнее общественное здание (то есть кабак), украшенное елкою и изображением двуглавого орла”. Эта характерная деталь была хорошо известна и время от времени отражалась во многих произведениях русской литературы. Д. В. Григорович, например, в повести 1847 года “Антон-Горемыка”, рассказывая о встрече своего героя по дороге в город с двумя портными, замечает: “Вскоре все три путника достигли высокой избы, осененной елкой и скворешницей, стоявшей на окраине дороги при повороте на проселок, и остановились”.
В результате кабаки в народе стали называть “елками” или же “Иванами елкиными”: “Пойдем-ка к елкину, для праздника выпьем”; “Видно, у Ивана елкина была в гостях, что из стороны в сторону пошатываешься”. Постепенно и весь комплекс “алкогольных” понятий приобрел “елочные” дуплеты: “елку поднять” - пьянствовать, “идти под елку” или “елка упала, пойдем поднимать” - идти в кабак, “быть под елкой” - находиться в кабаке, “елкин” - состояние алкогольного опьянения и т.п.
Помимо внешнего убранства питейных заведений в XVIII веке и на протяжении всего следующего столетия елки использовались на катальных (или, как еще говорили, скатных) горках. На гравюрах и лубочных картинках XVIII и XIX веков, изображающих катание с гор на праздниках (Святках и Масленице) в Петербурге, Москве и других городах, можно увидеть небольшие елочки, установленные по краям горок.
В Петербурге елками принято было также обозначать пути зимних перевозов на санях через Неву: “В снежные валы, - пишет Л. В. Успенский о Петербурге конца ХIХ - начала XX века, - втыкались веселые мохнатые елки”, и по этой дорожке “дюжие молодцы на коньках” перевозили санки с седоками.
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ДЕРЕВО В РОССИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
В России елка как рождественское дерево появилась в начале ХIХ века в домах петербургских немцев. В 1818 году по инициативе великой княгини Александры Федоровны была устроена елка в Москве, а на следующий год - в петербургском Аничковом дворце. На Рождество 1828 года Александра Федоровна, к тому времени уже императрица, организовала первый праздник “детской елки” в собственном дворце для пяти своих детей и племянниц - дочерей великого князя Михаила Павловича. Елка была установлена в Большой столовой дворца.
Пригласили также детей некоторых придворных. На восьми столах и на столе, поставленном для императора, установили елочки, украшенные конфетами, золочеными яблоками и орехами. Под деревьями были разложены подарки: игрушки, платья, фарфоровые вещицы и др. Подарки всем присутствовавшим детям раздавала сама хозяйка. Праздник начался в восемь часов вечера, а в девять часов гости уже разъехались. С этих пор по примеру царской семьи елку на Рождество стали устанавливать в домах высшей петербургской знати.
Однако, судя по многочисленным описаниям святочных празднеств в журналах 1820-х-1830-х годов, в эту пору рождественское дерево в большинстве русских домов еще не ставилось. Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни их современники никогда о ней не упоминают, тогда как Святки, святочные маскарады и балы описываются в это время постоянно: святочные гаданья даны в балладе Жуковского “Светлана” (1812), Святки в помещичьем доме изображены Пушкиным в V главе “Евгения Онегина” (1825), в сочельник происходит действие поэмы Пушкина “Домик в Коломне” (1828), к Святкам (зимним праздникам) приурочена драма Лермонтова “Маскарад” (1835). Ни в одном из этих произведений о елке не говорится ни слова.
Издававшаяся Ф. В. Булгариным газета “Северная пчела” регулярно печатала отчеты о прошедших праздниках, о выпущенных к Рождеству книжках для детей, о подарках на Рождество и т.д. Елка не упоминается в ней вплоть до рубежа 1830-х-1840-х годов. Первое упоминание о елке в газете появилось накануне 1840 года: сообщалось о продающихся “прелестно убранных и изукрашенных фонариками, гирляндами, венками” елках. Но на протяжении первых десяти лет петербургские жители все еще воспринимали елку как специфическое “немецкое обыкновение”.
Установить точное время, когда елка впервые появилась в русском доме, пока не представляется возможным. В рассказе С. Ауслендера “Святки в старом Петербурге” (1912) говорится о том, что первая рождественская елка в России была устроена государем Николаем I в самом конце 1830-х годов, после чего по примеру царской семьи ее стали устанавливать в домах петербургской знати. Остальное население столицы до поры до времени либо относилось к ней равнодушно, либо вообще не знало о существовании такого обычая. Однако мало-помалу рождественское дерево завоевывало и другие социальные слои Петербурга.
В начале января 1842 года жена А. И. Герцена в письме к своей подруге описывает, как в их доме устраивалась елка для ее двухлетнего сына Саши. Это один из первых рассказов об устройстве елки в русском доме: “Весь декабрь я занималась приготовлением елки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданиям”. В память об этой первой елке Саши Герцена неизвестный художник сделал акварель “Саша Герцен у рождественской елки”, которая хранится в Музее А. И. Герцена (в Москве).
И вдруг в середине 1840-х годов произошел взрыв - “немецкое обыкновение” начинает стремительно распространяться. Теперь Петербург был буквально охвачен “елочным ажиотажем”. Обычай вошел в моду, и уже к концу 1840-х годов рождественское дерево становится в столице хорошо знакомым и привычным предметом рождественского интерьера.
Увлечение “немецким нововведением” - рождественским деревом подкреплялось модой на произведения немецких писателей и прежде всего на Гофмана, “елочные” тексты которого “Щелкунчик” и “Повелитель блох” были хорошо известны русскому читателю.
Существенную роль в распространении и популяризации елки в России сыграла коммерция. С начала XIX века самыми известными в Петербурге специалистами в кондитерском деле стали выходцы из Швейцарии, относящиеся к маленькой альпийской народности - ретороманцам, знаменитым во всей Европе мастерам кондитерского дела. Постепенно они завладели кондитерским делом столицы и организовали с конца 1830-х годов продажу елок с висящими на них фонариками, игрушками, пряниками, пирожными, конфетами. Стоили такие елки очень дорого (“от 20 рублей ассигнациями до 200 рублей”), и поэтому покупать их для своих деток могли только очень богатые “добрые маменьки”.
Торговля елками началась с конца 1840-х годов. Продавались они у Гостиного двора, куда крестьяне привозили их из окрестных лесов. Но если бедняки не могли позволить себе приобрести даже самую маленькую елочку, то богатая столичная знать стала устраивать соревнования: у кого елка больше, гуще, наряднее, богаче украшена. В качестве елочных украшений в состоятельных домах нередко использовали настоящие драгоценности и дорогие ткани. Концом 1840-х годов датируется и первое упоминание об искусственной елке, что считалось особым шиком.
К середине XIX века немецкий обычай прочно вошел в жизнь российской столицы. Само дерево, ранее известное в России лишь под немецким названием “ Weihnachtsbaum”, стало называться сначала “рождественским деревом” (что является калькой с немецкого), а позже получило имя “елка”, которое закрепилось за ним уже навсегда. Елкой стал называться и праздник, устраиваемый по поводу Рождества: “пойти на елку”, “устроить елку”, “пригласить на елку”. В. И. Даль заметил по этому поводу: “Переняв, через Питер, от немцев обычай готовить детям к Рождеству разукрашенную, освещенную елку, мы зовем так иногда и самый день елки, Сочельник”.
РУССКАЯ ЕЛКА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
Освоение в России рождественской елки поражает своей стремительностью. Уже в середине века елка становится вполне обычным явлением для жителей многих губернских и уездных городов.
Причина быстрого вхождения петербургского новшества в жизнь провинциального города понятна: отказавшись от старинного народного обычая празднования Святок, горожане ощутили некий обрядовый вакуум. Этот вакуум либо ничем не заполнялся, вызывая чувство разочарования из-за напрасных праздничных ожиданий, либо компенсировался новыми, сугубо городскими развлечениями, в том числе и устройством елки.
Помещичью усадьбу рождественское дерево завоевывало с большим трудом. Здесь, как свидетельствуют мемуаристы, Святки еще в течение многих лет продолжали праздноваться по старинке, с соблюдением народных обычаев.
И все же мало-помалу петербургская мода начинала проникать и в усадьбу.
Если до середины XIX века в воспоминаниях, посвященных Святкам в помещичьей усадьбе, устройство елки не упоминается, то уже через десять лет положение меняется. О рождественских праздниках 1863 года свояченица Льва Толстого Т. А. Кузминская, жившая подолгу в Ясной Поляне и считавшая ее своим “вторым родительским домом”, вспоминает: “Ежедневно устраивались у нас какие-нибудь развлечения: театр, вечера, елка и даже катание на тройках”. Два года спустя, 14 декабря 1865 года, в письме к Софье Андреевне Толстой она сообщает: “Здесь готовим мы на первый праздник большую елку и рисуем фонарики разные и вспоминали, как ты эти вещи умеешь сделать”. И далее: “Была великолепная елка с подарками и дворовыми детьми. В лунную ночь - катанье на тройке”.
Зимние праздники в Ясной Поляне являли собой редкий пример органичного соединения русских народных Святок с западной традицией рождественского дерева: здесь “елка была годовым торжеством”. Устройством елок руководила Софья Андреевна Толстая, которая, по мнению знавших ее людей, “умела это делать”, в то время как инициатором чисто святочных увеселений был сам писатель, судя по воспоминаниям и по литературным произведениям, прекрасно знавший обычаи народных русских Святок (вспомним хотя бы соответствующие фрагменты “Войны и мира”).
Все дети Льва Толстого при описании яснополянских Святок рассказывают о приходе к ним на елку крестьянских ребятишек. Видимо, присутствие крестьянских детей на усадебных елках становится обычным явлением. О приходе на елку деревенских ребятишек говорится также в повести А. Н. Толстого “Детство Никиты” и в других текстах.
ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ
На первых порах нахождение в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Накануне Рождества еловое дерево тайно от детей проносили в лучшее помещение дома, в залу или в гостиную, и устанавливали на столе, покрытом белой скатертью. Взрослые, как вспоминает А. И. Цветаева, “прятали от нас [елку] ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть”.
К ветвям дерева прикрепляли свечи, на елке развешивали лакомства, украшения, под ней раскладывали подарки, которые, как и саму елку, готовили в строгом секрете. И наконец, перед самым впуском детей в залу на дереве зажигали свечи.
Входить в помещение, где устанавливалась елка, до специального разрешения строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время детей уводили в какую-либо другую комнату. Поэтому они не могли видеть то, что делалось в доме, но по разным знакам стремились угадать, что происходит: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель. Когда же наконец все приготовления заканчивались, подавался условный сигнал (“раздавался волшебный звонок”) либо за детьми приходил кто-то из взрослых или слуг.
Двери в залу открывали. Этот момент раскрывания, распахивания дверей присутствует во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений о празднике елки: он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вступления в “елочное пространство”, их соединением с волшебным деревом. Первой реакцией было оцепенение, почти остолбенение.
Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная “на самый блистательный лад” елка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг. После того как проходило первое потрясение, начинались крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши. В конце праздника доведенные до крайне восторженного состояния дети получали елку в свое полное распоряжение: они срывали с нее сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево (что породило выражения “грабить елку”, “щипать елку”, “рушить елку”). Отсюда произошло и название самого праздника: праздник “ощипывания елки”. Разрушение елки имело для них психотерапевтическое значение разрядки после пережитого ими долгого периода напряжения.
В конце праздника опустошенное и поломанное дерево выносили из залы и выбрасывали во двор.
Обычай устанавливать елку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения. В тех домах, где позволяли средства и было достаточно места, уже в 1840-е годы вместо традиционно небольшой елочки начали ставить большое дерево: особенно ценились высокие, до потолка, елки, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей. Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было держать на столе, поэтому их стали крепить к крестовине (к “кружкам” или “ножкам”) и устанавливать на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме.
Переместившись со стола на пол, из угла в середину, елка превратилась в центр праздничного торжества, предоставив возможность детям веселиться вокруг нее, водить хороводы. Стоящее в
Центре помещения дерево позволяло осматривать его со всех сторон, выискивать на нем как новые, так и старые, знакомые по прежним годам, игрушки. Можно было играть под елкой, прятаться за ней или под ней. Не исключено, что этот елочный хоровод был заимствован из ритуала Троицына дня, участники которого, взявшись за руки, ходили вокруг березки с пением обрядовых песен. Пели старинную немецкую песенку “О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie griim sind deine Blatter (“О рождественская елка, о рождественская елка! Как зелена твоя крона”), которая долгое время была главной песней на елках в русских семьях.
Происшедшие перемены изменили суть праздника: постепенно он начал превращаться в праздник елки для детей знакомых и родственников. С одной стороны, это было следствием естественного стремления родителей продлить “неземное наслаждение”, доставляемое елкой своим детям, а с другой - им хотелось похвалиться перед чужими взрослыми и детьми красотой своего дерева, богатством его убранства, приготовленными подарками, угощением. Хозяева старались изо всех сил, чтобы “елка выходила на славу”, - это было делом чести.
На таких праздниках, получивших название детских елок, помимо младшего поколения всегда присутствовали и взрослые: родители или сопровождавшие детей старшие. Приглашали также детей гувернанток, учителей, прислуги.
Со временем начали устраиваться праздники елки и для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей.
Первая публичная елка была организована в 1852 году в петербургском Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду. Установленная в зале вокзала огромная ель “одной стороной... прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги”. Вслед за нею публичные елки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850-х годов праздники елки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.
Елки для взрослых мало чем отличались от традиционных святочных вечеров, балов, маскарадов, получивших распространение еще с XVIII века, а разукрашенное дерево сделалось просто модной и со временем обязательной деталью праздничного убранства залы. В романе “Доктор Живаго” Борис Пастернак пишет:
“С незапамятных времен елки у Свентицких устраивались по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых и веселились до утра. Только пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала... На рассвете ужинали всем обществом... Мимо жаркой дышащей елки, опоясанной в несколько рядов струящимся сиянием, шурша платьями и наступая друг другу на ноги, двигалась черная стена прогуливающихся и разговаривающих, не занятых танцами. Внутри круга бешено вертелись танцующие”.
ПОЛЕМИКА ВОКРУГ ЕЛКИ
Несмотря на все возрастающую популярность елки в России, отношение к ней с самого начала не отличалось полным единодушием. Приверженцы русской старины видели в елке очередное западное новшество, посягающее на национальную самобытность. Для других елка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о “ неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке”, удивляясь тому, как это колючее, темное и сырое дерево могло превратиться в объект почитания и восхищения.
В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту природы и прежде всего лесов. А. П. Чехов писал:
“Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи... Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее”.
В печати прошла “антиелочная кампания”, инициаторы которой ополчились на полюбившийся обычай, рассматривая вырубку тысяч деревьев перед Рождеством как настоящее бедствие.
Серьезным противником елки как иноземного (западного, неправославного) и к тому же языческого по своему происхождению обычая стала православная церковь. Святейший синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство елок в школах и гимназиях.
Не приняли елку и в крестьянской избе. Если для городской бедноты елка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян она оставалась чисто “барской забавой”. Крестьяне ездили в лес только за елками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе. И “старичок”, согласно известной песенке, срубивший “нашу елочку под самый корешок” , и чеховский Ванька, в сочельник вспоминающий поездку с дедом в лес за елкой, привозили ее не для себя, а для господских детей. Поэтому вовсе не отражают реальности рождественские открытки начала XX века, сопровождаемые надписью “Мороз дедушка идет, / Вам подарочки несет” и изображающие Деда Мороза входящим в крестьянскую избу с елкой и с мешком подарков за плечами, где на него с изумлением смотрят ребятишки.
И все же елка вышла победительницей из борьбы со своими противниками.
Сторонники елки - многие педагоги и литераторы - встали на защиту “прекрасного и высокопоэтического обычая рождественской елки”, полагая, что “в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых елок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой”. Профессор петербургского Лесного института, автор книги о русском лесе Д. М. Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты “Новое время” статьи о елке, уверенно заявлял: “С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко”.
Новый обычай оказался столь обаятельным, чарующим, что отменить его в эти годы так никому и не удалось.
(Окончание следует.)
Ёлочные игрушки могут рассказать об истории страны не меньше, чем архивные документыИсторию страны можно изучать, в том числе, и по новогодним елочным украшениям, утверждают коллекционеры, в собрании которых - уникальные новогодние украшения разных эпох из теста, стекла, фаянса, штампованные миллионами и созданные в единственном экземпляре.
"Ни конца, ни края" из стекла и ваты. Ольга Синякина уже смирилась - всех игрушек ей не собрать. Нет ни серий, ни описаний, ни документов. Зато нет такого года, эпохи, или семьи, елку которой она не сможет воссоздать.
Ольга Синякина, коллекционер: "Елка до революции - вокруг нее хочется медленно ходить, петь другие песни, вообще - другое настроение, в других одеждах".
До революции подарки под дерево не прятали, а закрывали в чемоданах и саквояжах размером с ладонь. В одной из семей в подобном тайнике каждой год дочери дарили жемчужину - подарок без сюрприза. Зато к 18-летию собиралось ожерелье. Вся в свечах, в игрушках из теста, но главное - символ Рождества.
Какой бы эпохи елка не была - на ней всегда можно найти рождественскую символику. Кремлевская звезда - на самом деле Вифлеемская. О рождении Спасителя возвещает все, что светится - гирлянды, дождик и мишура.
Дары волхвов - это второй символ. Фрукты - груши, а главным образом - яблоки - трансформировались в стеклянные шары. А причаститься можно пряниками. Это третий символ дольше всех оставался действительно съедобным.
Саму елочную традицию подсмотрели у немцев. В Петербурге европейцы ставили хвойные букеты на стол. Идею переняли с русским размахом.
Елена Душечкина, доктор филологических наук, профессор СПбГУ: "Поскольку у нас лесов дай Бог было, поэтому - чем выше, тем лучше, чем только не украшались".
На несколько лет игрушки стали не нужны. В 1929 году запретили и Рождество, и Деда Мороза, и елки. На кадрах кинохроники видно, что вместо хвойных деревьев - силуэты пальмы.
В 1936 году праздник внезапно вернули одним постановлением. Предприятия под Новый год срочно перепрофилировались. Дмитровский фаянсовый завод сантехники штамповал Деда Мороза вместо раковин и унитазов.
Ольга Синякина, коллекционер: "Это изделие как-то здесь просматривается. Игрушка очень тяжелая, грубое отверстие, черные точки".
Елочная игрушка - это всегда символ времени. В 70-е годы фабричная штамповка в масштабах страны заменила ручную работу. Для коллекционеров ценности она уже не представляет. Но даже ничем не выдающийся шарик словно возвращает в то время, когда елки были большими, новогодняя ночь - волшебной, а Дедушка Мороз - настоящим.
Корреспондент Яна Подзюбан
Почему миллиардер Григоришин ничего не продает из своей коллекции картин
Офис Константина Григоришина. На стене - барельеф Лежефото Евгения Дудина для Forbes
Владелец группы «Энергетический стандарт» создал коллекцию стоимостью в $300 млн, из которой не готов продать ни одной картины
В 2008 году бизнесмен Константин Григоришин (№70 в списке богатейших Forbes, состояние - $1,3 млрд) устроил ужин в своем особняке. Три десятка гостей - члены попечительского совета Музея Гуггенхайма, с которым Григоришин сотрудничает, и американские коллекционеры, ради этого прилетевшие в Москву. Музей регулярно организует такие закрытые ужины в домах коллекционеров из разных стран. Миллиардер с гордостью показывал гостям картины из личной коллекции. И ему действительно есть чем гордиться. На стенах дома развешаны три десятка работ, от проверенного временем Лукаса Кранаха Старшего до модного Роя Лихтенштейна.
Один из гостей узнал на стене работу русского конструктивиста Эля Лисицкого: «Она же всегда висела у моего друга в Палм-Бич!» Чуть позже он прислал Григоришину старую фотографию из дома друга - показать, как «Проун» смотрелся в интерьере. Бизнесмен тут же приметил Фернана Леже на камине американца и начал переговоры о покупке. «По цене не договорились. Но мы держим эту вещь на радаре. Нам нужен такой Леже», - говорит 46-летний бизнесмен в интервью Forbes.
Владелец группы «Энергетический стандарт», куда входят крупнейшие украинские производители оборудования для энергетики, первую картину купил еще в 1993 году. Его киевский знакомый Эдуард Дымшиц, куратор коллекции одного из украинских банков, предложил бизнесмену повесить на стену вместо календаря пейзаж Михаила Клодта. «Мне показалось, что это правильная мысль», - вспоминает Григоришин. Тем более что и цена вопроса была не критична - около $20 000. А сейчас в его коллекции 238 работ «холст-масло» и около 500 листов графики. Общая стоимость коллекции год назад оценивалась страховщиками Lloyd’s в $300 млн.
В отличие от Петра Авена, собирающего художников «Мира искусства» и «Бубнового валета», или Даши Жуковой, коллекционирующей только современное искусство, у Григоришина есть все. И старые мастера, и даже Айвазовский - «большой, красивый». Единственный объединяющий принцип - по всем направлениям в коллекции представлены только топовые имена. «Во всем должен быть перфекционизм. Если покупать, то лучшее», - говорит бизнесмен.
Его первым увлечением был авангард. Григоришин, все активы которого находятся на Украине, собрал, в частности, самую полную коллекцию киевского кубофутуриста Александра Богомазова. Один из теоретиков авангардного искусства, в Гражданскую разрисовывавший агитпоезда в Красной армии, в советское время был под запретом, но работы сохранила вдова. В 1966 году на волне хрущевской оттепели она смогла организовать выставку у Киеве, а следующая состоялась лишь в 1991 году. Одним из ее организаторов был тот самый искусствовед Дымшиц. Заинтересовавшись с его подачи творчеством Богомазова, Григоришин выяснил имена всех коллекционеров, у которых были работы художника, и постепенно выкупил то, что хотел: не только красочные холсты, но и около полусотни эскизов к картинам.
«По полноте наше собрание, наверное, можно сравнить только с музеем. Все из лучших работ есть, а цели докопаться до руды, собрать все, я перед собой никогда не ставил», - говорит Григоришин. Но тут же признается, что очень хотел бы иметь у себя еще и «Трамвай» - эта работа находится в собрании известного московского коллекционера Валерия Дудакова, который расставаться с ней не собирается. Григоришин лично с ним не общался, но уже не первый год закидывает удочку через посредников.
Искусство начала XX века Григоришин покупал, совершенно не думая о том, перспективное ли это вложение - помимо «Ирисов» Натальи Гончаровой, например, у него в собрании есть и ее ранние работы, доавангардного периода. Первые лет десять он собирал по принципу «повесить на стену», а единственным ориентиром было «чувство внутри». В 2003 году Григоришин вообще прекратил покупать искусство - несколько экспертов один за одним усомнились в подлинности некоторых работ из его коллекции. «Не денег было жалко, неприятно просто», - признается бизнесмен.
Экспертиза подлинности - нетривиальная задача. Вопросов нет, когда выкупаешь архив у родственников - как раз в 2003 году бизнесмен приобрел в Германии около 100 листов графики авангардистки Ольги Розановой, жены поэта Крученых, непосредственно у ее брата. Хорошо изучено и описано творчество таких художников, как Гончарова и Ларионов, которые, покидая Россию, сами вывезли все свои работы на Запад (именно поэтому под залог их работ западные банки охотно кредитуют коллекционеров). С большинством же имен история сложнее.
Неприятности случаются даже с ведущими аукционными домами. Однажды Григоришин купил на Sotheby’s работу Николая Пимоненко, а когда стал оформлять документы, оказалось, что ни Третьяковка, ни Институт Грабаря не берутся подтвердить авторство: нет экспертов конкретно по этому художнику. Судиться с аукционом за несколько десятков тысяч долларов бизнесмен не стал. Все это помогло Григоришину осознать, что для серьезной коллекции нужен профессиональный куратор.
Охота на картину
Последние восемь лет его коллекцией занимается на постоянной основе Ольга Ващилина. На фото справа на 250-летнем юбилее Эрмитажа.
В отчем доме с семьёй и друзьями отца- Николая Ващилина. 1986
Познакомились случайно, когда вместе летели в Санкт-Петербург на день рождения общих знакомых - Игоря Ротенберга. Поводом для разговора об искусстве и подлинности работ стал подарок имениннику - сюрреалистическая скульптура. Оказалось, что Ольга сама собирает современных художников. Причём с детства.....
Ольга Ващилина со своим отцом Николаем Ващилиным в отчем доме на Кронверкском проспекте,61 в Санкт-Петербурге
Предложение бизнесмена она обдумывала год и в итоге согласилась.
Первоочередная задача - проверить и подтвердить подлинность уже имевшихся в коллекции работ. «Провенанс, эксперты, технологическая экспертиза: рентген, химический анализ. Мы на 100% должны быть уверены», - говорит Ващилина. Несмотря на страстное желание иметь в коллекции Казимира Малевича, Григоришин вынужден был отказаться от одного из вариантов «Супрематической композиции» и других работ - не было уверенности в подлинности.
Ольга Ващилина со своим отцом Николаем Ващилиным в его доме в Санкт-Петрбурге на Кронверкском проспекте,61. 1996
Все картины Григоришин держит в России и на Украине («Я же здесь живу, а не на Западе»). Доставка картин, купленных за рубежом, стоит дорого: специальный ящик, надзор от места покупки до аэропорта, вооруженная охрана и т. д. Такой сервис предоставляют аукционные дома, им за перевозку из США в Москву придется платить $40 000–50 000. Но если обратиться напрямую к подрядчикам - этим занимается куратор, то доставка обойдется минимум в пять раз дешевле.
Одна из главных задач куратора - искать работы, которые интересны коллекционеру. Григоришин, например, давно охотится за обнаженной натурой Амедео Модильяни - подарить жене Наталье. Сколько придется ждать - неизвестно, но куратор уже вовсю над этим работает. Всего Модильяни нарисовал 32 обнаженных. Из них, как удалось установить по каталогам разных выставок и из общения с коллекционерами и экспертами, в частных руках сегодня находится семнадцать. И только семь из потенциально доступных работ интересны Григоришину. Ольга по крупицам собирала информацию о каждом владельце: кто, из какой страны, с кем сотрудничает, не разводятся ли, что с финансами и т. д. Казалось, удача близка - одна из работ обнаружилась в коллекции арабского инвестиционного фонда, готового с ней расстаться. Но владелец запросил за своего Модильяни $70 млн, Григоришин взял отсрочку. А фонд тем временем продал работу через аукцион.
В коллекции есть «Портрет Пикассо» - небольшая работа на картоне. Недавняя удача - женский портрет, который удалось приобрести только потому, что богатая нью-йоркская семья, владевшая им с 1962 года, затеяла развод, но оба супруга так любили Модильяни, что не смогли его поделить.
Музейный экспонат
Когда коллекция была систематизирована, подлинность работ подтверждена солидными экспертами и их стали включать в каталоги-резоне (полные каталоги того или иного художника. - Forbes), к Григоришину стали обращаться крупнейшие музеи. Сейчас 60% его коллекции в течение года выезжает на международные выставки. «Это не для повышения стоимости - если хорошая работа с хорошим провенансом, то она даже дороже стоит, если пишут «нигде не выставлялась», не примелькалась», - говорит Григоришин.
На состоявшейся в 2006 году в ГМИИ им. Пушкина персональной выставке графики Василия Чекрыгина больше половины работ были из собрания Григоришина. Чекрыгин в молодости дружил с Давидом Бурлюком и Владимиром Маяковским (оформлял его первую книгу «Я»), но больше известен по группе «Маковец», главным идеологом которой был священник Павел Флоренский. В 1922 году художник погиб под колесами поезда, и его почти забыли. В собрании Григоришина более 200 его работ, в том числе нетипичная для него живопись. Все - из семьи, куплены у дочери и внучки художника.
В 2008 году в Русском музее прошла выставка работ Александра Богомазова из собрания Григоришина, в 2011 году - выставка Василия Ермилова в выставочном комплексе «Арсенал» в Киеве (одну из работ предоставил, кстати, из своей коллекции Виктор Пинчук, с которым Григоришин чаще общается по вопросам бизнеса или украинской политики). Летом этого года персональная выставка Ермилова прошла и в Москве - в Мультимедиа Арт Музее.
В сентябре вернулся домой с выставок в США и ГМИИ самый дорогой экспонат коллекции Григоришина - работа Хуана Миро. «Переживаю, конечно», - признается бизнесмен. Еще больше переживает его жена, когда на выставки просят работы из числа подаренных ей, - всегда подробно спрашивает, на какой срок, когда точно вернут, рассказывает Григоришин.
Но бизнесмен уверен, что сотрудничество с музеями, которые не всегда могут позволить себе покупку работ, как в частных коллекциях, - нужное дело. «Спящая» Тамары Лемпицкой из его коллекции и ее же «Дама в черном платье» из коллекции Александра Чистякова, участвовавшие в недавней выставке «Портреты коллекционеров» в ГМИИ, стали впервые показанными в России широкой публике работами этой культовой художницы ар-деко, это отмечают в самом музее.
«Григоришин - редкий у нас пример интернационального типа коллекционера, - говорит Марина Лошак, арт-директор «Манежа» и сооснователь галереи «Проун», соорганизатора выставок Ермилова. - Он открыт разным просветительским проектам и идеям, понимает, что искусство нужно поддерживать. И делает это не ради собственного пиара».
Такое поведение не типично для миллиардеров, собирающих искусство. Мало кто видел коллекцию грузинского миллиардера Бидзины Иванишвили (№153 в глобальном списке Forbes) или Романа Абрамовича (№9 в «Золотой сотне»). О коллекции Дмитрия Рыболовлева (№13 в «Золотой сотне») стало известно только из иска его жены при разводе. Ходят слухи, что в ней есть Ван Гог, Дега, Моне, Пикассо. Григоришин же открыт миру.
Он общается со многими мировыми галеристами, кураторами, коллекционерами. Например, директор ГМИИ, легендарная Ирина Антонова, бывала у Григоришина в гостях. Миллиардер говорит, что общение с людьми из мира искусства ему в удовольствие. «С бизнесом, особенно украинским, сложно общаться - разговоры о политике, деньгах и бизнесе быстро надоедают», - признается бизнесмен.
Что собирать
Отчасти с подачи Ольги, которая постоянно приносит ему книги и каталоги с новыми именами, Григоришин начал покупать современное искусство. С российскими галеристами общается, но покупать предпочитает на Западе - там уровень работ, по его мнению, гораздо выше.
Восемь лет назад приметил работу Роя Лихтенштейна «Голова» в одной из книг. Куратор отыскала ее в каталоге выставки американского галериста Ларри Гагосяна. Отправила запрос - можно ли узнать координаты частного владельца. Удивившись интересу из России, Гагосян помог. Теперь общаются постоянно - у Гагосяна Григоришин покупал, например, Фрэнсиса Бэкона, когда тот еще не был таким дорогим, как сейчас (рекорд установил Роман Абрамович, заплативший в 2008 году за его работу на Sotheby’s $86,3 млн).
Работу колумбийца Фернандо Ботеро, рисующего тучных людей, Григоришин сторговал лично - увидел ее на обложке одной из книг, сам позвонил художнику и даже получил скидку под аргумент «вас еще нет в России». «Есть много всего, что нравится в современном искусстве, но часто смущает цена, - говорит Григоришин. - У Гагосяна хорошие молодые художники. Из последнего, что видел, понравились абстракции Сэсили Браун, работы Клиффорда Стилла. Но он оказался таким дорогим, что я не рискнул».
Громкие имена современных звезд и аукционные рекорды на Григоришина не действуют - он по-прежнему ориентируется на собственные эмоции. «Я много видел Дэмиена Херста - ангары целые коллекционеры показывали. В Тейт Модерн недавно опять Херст был. Но я вообще ничего не чувствую, когда его вижу», - приз