Образ Ставрогина, созданный Максимом Матвеевым, в экранизации романа "Бесы" Владимира Хотиненко

Образ Ставрогина, созданный Максимом Матвеевым, в экранизации романа "Бесы" Владимира Хотиненко

«Достоевский мало кого убедил своими "Бесами", я сформулировал догмат полемики: «Дьявол начинается с пены на губах ангела... Всё рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца». Философ, культуролог, член Академии гуманитарных исследований и публицист Григорий Соломонович Померанц.

Владимир Набоков был заядлым лепидоптерологом (специалист, изучающий бабочек). Знаменитый автор рассказывал: «Ни с чем нельзя сравнить восторг, когда впервые обнаруживаешь новое существо под микроскопом или встречаешь неизвестных ранее науке виды бабочек на склонах гор в Иране или Перу. Для меня это большее удовольствие и радость, чем литературное вдохновение. Не исключено, что если бы в России не произошла революции, я бы себя полностью посвятил лепидоптерологии и никогда не занялся бы литературой".

(Наверное, сразу следовало бы попросить прощения у памяти любимого писателя Набокова за цитату в статье о романе не менее уважаемого писателя Достоевского, которого первый считал «посредственным» и обвинял в «пошлости»).

Но я не о революции хочу поговорить... Я о главном человеке в романе Достоевского «Бесы» хочу порассуждать, о мыслях его скрытых грешных, пороках явных, «бесах», его терзавших...

Сегодня я хочу вам рассказать совершенно жуткую историю об одном очень красивом лепидоптерологе (ух, слово-то какое!). Неслучайно Набоков на ум пришел, не только из-за бабочек...Для этого героя романа «Бесы» слово более чем подходящее, ибо и человеком его назвать как-то затруднительно. Федор Михайлович неоднократно не иначе как «зверем с когтями» называет. Иногда, правда, и к лестным эпитетам в его адрес прибегает.

Любил его автор, потому и красавцем неземным сделал, потому что сам мучился от отсутствия красоты, и убил, потому что любил...И завидовал, сам хотел быть таким. Ключевое слово «красив», но красота в данном случае должна быть с червоточиной, такой, не сразу заметной глазу.

Так красив, что «... как будто и отвратителен». Как страстный фанатик Достоевского я ревностно следила за кастингом к сериалу Владимира Хотиненко «Бесы», особенно на роль Ставрогина. Вначале было дикое разочарование: Данила Козловский? Утонченности и в помине нет. Какой уж там Принц?! Максим Матвеев – Ставрогин? Ну, уж слишком слащав, и что это за фильмография? «Тариф новогодний», «Стиляги» и т.п.

Роль Николая Всеволодовича Ставрогина для молодого актера опасная, знаковая, безусловно, лестная, ибо трагический красавец, есть потрясающий материал, есть Кого и Что играть.

В одном из интервью режиссер фильма рассказывает: «многие серьезные исследователи писали о том, что Ставрогина-человека в романе нет. Есть лишь отражение от него. Ставрогин у Достоевского - это, скорее, идея. Именно поэтому играть этого героя очень сложно. Во-первых, Достоевский указывает, что Ставрогин был красив, как Бог. А это, понимаете ли, дело вкуса - кому-то этот человек покажется красивым, кому-то - нет.

...Максим вообще к работе подготовился основательно. Он изучил историю ставрогинской болезни. Ставрогин ведь шизофреник - на эту тему целые диссертации написаны! Так что Матвеев, чтобы лучше передать состояние героя, поработал с психологами. И заклинание от бесов, которое он произносит в фильме, - реальное! Он его где-то раскопал. Максим пообщался с энтомологами - Ставрогин же увлекался бабочками - и под конец съёмок так лихо их ловил! Снимаем мы сцену, для которой нужна бабочка. А уже холодно, бабочки подмороженные, уснули. Но Максим пошел и минут через 10 принес трех бабочек! Он научился их препарировать, знал их латинские названия... К тому же мы постоянно искали жизнь в Ставрогине, в его статике».

В романе «Бесы» интригующая предыстория его жизни появляется во второй главе под названием «Принц Гарри».

Единственный обожаемый сын богатой вдовы-генеральши Варвары Петровны Ставрогиной, Николай Всеволодович в детстве был воспитанником Степана Трофимовича Верховенского.

Закончив курс в лицее, он, по желанию матери, поступил на военную службу и вскоре был зачислен в один из самых видных гвардейских кавалерийских полков. И карьера у молодого богатого офицера складывалась превосходно. До тех пор, пока ему, как мне думается, не стало скучно и «молодой человек как-то безумно и вдруг закутил» с дикой разнузданностью. «Принц Гарри имел почти разом две дуэли, кругом был виноват в обеих, убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил и вследствие таковых деяний был отдан под суд. Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков, да и то еще по особенной милости».

Затем «ему как-то удалось отличиться; ему дали крестик и произвели в унтер-офицеры, а затем как-то уж скоро и в офицеры». Но это быстрое возвращение в прежний чин было для него скорее делом чести, так как после него «молодой человек вдруг вышел в отставку». «В прежнем обществе его уже не встречали вовсе; он куда-то как бы спрятался. Доискались, что он живет в какой-то странной компании, связывался с каким-то отребьем петербургского населения.» Обеспокоенная мать умолила сына приехать. «Весь город, которому, конечно, была уже известна вся биография господина Ставрогина, ожидал увидеть «грязного оборванца, испитого от разврата и отдающего водкой». Но ожидания эти оказались напрасными. «Это был очень красивый молодой человек, лет двадцати пяти, самый изящный джентльмен чрезвычайно хорошо одетый, державший себя так, как мог держать себя только господин, привыкший к самому утонченному благообразию. Все дамы были без ума от нового гостя. Они резко разделились на две стороны - в одной обожали его, а в другой ненавидели до кровомщения; но без ума были и те и другие. Одних особенно прельщало, что на душе его есть, может быть, какая-нибудь роковая тайна; другим положительно нравилось, что он убийца. Оказалось тоже, что он был весьма порядочно образован; даже с некоторыми познаниями. Он был не очень разговорчив, изящен без изысканности, удивительно скромен и в то же время смел и самоуверен, как у нас никто». Ставрогин прожил в городе с полгода - вяло, тихо, довольно угрюмо... Но прошло несколько месяцев, и вдруг зверь показал свои когти».

«Наш принц вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишеские, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода».

Если вам любопытно, прочтете в романе, в чем заключались эти дерзости. Обожание и восторг сменились ненавистью.

Впоследствии это странное скандальное поведение разъяснилось некоей душевной болезнью. И поэтому сошло ему с рук.

«Наш принц путешествовал три года с лишком, так что в городе почти о нем позабыли... Он изъездил всю Европу, был даже в Египте и заезжал в Иерусалим; потом примазался где-то к какой-то ученой экспедиции в Исландию и действительно побывал в Исландии. Передавали тоже, что он одну зиму слушал лекции в одном немецком университете».

Во время европейских странствий пересеклись пути Николая Ставрогина и Петра Верховенского.

Петруша Верховенский – бес мелкий, шут, фат, и вертится, и суетится мелким бесом, и злобствует, как шакаленок при Шерхане. Речь у него манерная, глумливая, костюм клетчатый, руки всегда в перчатки затянуты, и весь образ до боли напоминает персонажа другого «бесовского» романа Коровьева. Ставрогин в первой сцене их появления называет Верховенского «бездарным». Мефистофель при Фаусте. «Хотите Лизу, будет Лиза».

С людьми после общения с Верховенским начинало твориться «черт знает что».

С их появлением Город потрясла цепь трагических событий, одна за другой происходит череда смертей людей, так или иначе связанных со Ставрогиным и Верховенским.

И Шатов, и Кириллов – два прекрасных молодых человека с одухотворенными лицами. Оба перед своей гибелью были очень счастливы. Шатов – любовью и возможностью заботиться о возвратившейся предавшей некогда любимой жене. Кириллов – рисует и проектирует мост. Еще очень жаль этого бедного, жестоко обманутого мальчика Эркеля с лицом херувима, который вообразил себя истинным революционером, а сделался убийцей.

Несколько сцен в фильме производят сильнейшее впечатление, которое долго не проходит.

За что Шатов ударил Ставрогина? Поняли только они двое, мальчики, выросшие вместе, и любившие друг друга. «За падение, за ложь, за то, что вы так много значили для меня, беспрестанно думаю о вас, не могу вырвать вас из сердца». Шатов с нежностью вспоминает, как маленький Николай ловко руками ловил бабочек. Ставрогин предупреждал Шатова о грозящей ему опасности. При всей холодности, в его сердце еще не умерли человеческие чувства. Шатов сочувствует Ставрогину: «вам к Тихону надо». Звучит как «к врачу бы вам». Как глубоко больной человек, Ставрогин ждет любой помощи с благодарностью. После трагической гибели Лизы он уже просто бежит в монастырь, к Тихону.

Верховенский с разбитым носом в порыве отчаяния Ставрогину: «Вы – красавец, вы – мой идол, вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят, вы держитесь со всеми ровней и вас все боятся, это хорошо, вы – солнце... Когда человек обращается в гадкую, жестокую, трусливую, себялюбивую мразь». А вот и напротив, не ненавидят, а любят его все, все зависимости от пола. Хотя Он решительно ничего для этого не делает.

А девочки в сериале, на мой взгляд, не получились. Лишние они какие-то...

Лебядкина-«хромоножка», как карикатура, оттеняет красоту своего «супруга». Раз жена Принца или Князя, то и сама, стало быть, «принцесса» или «княгиня». Вот такой анекдот-с.

«Говорили, что лицо его напоминает маску». Я бы даже отметила, маски, сменяющие друг друга. А сквозь прорези этих масок смотрят страдающие глаза измученного человека. «Ангел никогда не падает, бес до того упал, что всегда лежит».

Сцена Ставрогина с Марьей Тимофеевной Лебядкиной: «как узнала, тотчас сделала туалет, сидит, в карты гадает». Досада на лице, легкое презрение. Войдя к ней, надел маску: нежную влюбленную улыбку (мало ли, она ведь «полоумная») «сердитесь, что разлюбил?» «- Я сама боюсь, как бы кого-нибудь очень не разлюбить». Жалкое кокетство «не гожусь вам в жены, Князь». «Я все эти 5 лет ждала, как он войдет (Князь)». Ставрогин начинает сердиться, сдерживает себя, принужденно улыбаясь. Неожиданно заговорило некое бессловесное существо, у которого есть чувства, мысли...мыслящее существо, оценивающее, стало быть. Надолго его терпения не хватило... Излагая ей свой план дальнейшей жизни вместе в уединении в Швейцарии, еще не договорив, понимает, что это абсурд... Закрывается от ее взгляда рукой, затянутой в перчатку. Но она уже поняла, что ошиблась в нем «А кто такой и откуда ты вылез?»

Лиза в романе – это девушка из того же теста, что и Аглая из романа «Идиот». В сериале же не получилось «строптивого и насмешливого» характера Лизы, она вышла вялой «бедной Лизой» со своим верным рыцарем Маврикием. Но все же, несмотря на ее сумасбродный характер, не заслужила она такой страшной смерти.

«Ангел Даша», Дарья Павловна Шатова и вовсе никак не проявилась в своей роли. «Сиделка» - с презрением произносит Ставрогин.

Все женщины в окружении Ставрогина вожделеют его, причем, им неважно, убийца ли он, распутник, любит ли он их... Все они хотят заполучить его себе, ревнуют его, пользуются каждая своим оружием, чтобы добиться его. И ни одна из них ничего в нем не понимает...

Из последнего письма Николая Ставрогина Дарье Павловне: «Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибо боюсь показать великодушие. Я знаю, что это будет еще обман, - последний обман в бесконечном ряду обманов. Что же пользы себя обмануть, чтобы только сыграть в великодушие? Негодования и стыда во мне никогда быть не может; стало быть, и отчаяния».

И Тихон, последняя его надежда, над исповедью в страшном преступлении Ставрогина, в его намерении самого себя стыдом распять, посмеялся. «Некрасивость убьет». Он плачет, как, наверное, никогда и ни перед кем не плакал. «Это могло бы стать величайшим христианским подвигом, если бы он выдержал».

Осознание произошедшего, стоя на краю. Когда некуда больше идти.

И еще один персонаж в сериале, которого нет в романе, обреченный, неизлечимо больной чахоткой следователь Горемыкин спрашивает у Эркеля «Неужели вам никого не жалко?!»

Когда Маковецкий-Горемыкин заявляет старцу: «А я в бесов не верю». На что Тихон ему говорит: «А в бесов не надо верить. Вы в Бога верите?» Томительная пауза - и фраза Маковецкого: «Хотел бы...»

Отношение к экранизации Владимира Хотиненко «как лакмусовая бумага». Известно, как «бесы» реагируют...

Прочитано 8055 раз

Николай Богданов

ПАТОГРАФИЯ НИКОЛАЯ СТАВРОГИНА

Ф.М.Достоевский. Художник М.Ройтер, 1847 г.

По изящному выражению Николая Георгиевича Шумского, «патография – это биография, написанная психиатром с использованием его специальных знаний». Что же может дать патографический подход в анализе одного из самых ярких литературных героев Ф.М. Достоевского ?

С Николаем Всеволодовичем Ставрогиным читатель встречается во второй главе романа «Бесы» («Принц Гарри. Сватовство»). И первое, что должно обратить на себя внимание, учитывая специфику нашего рассмотрения, – это странное перерождение героя, отправленного из родительского дома в Петербург для продолжения образования:

… молодой человек как-то безумно и вдруг закутил. Не то, чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить.

Таким образом, нежный и чувствительный юноша («бледный и тщедушный» при отъезде) резко и как будто неожиданно превращается в холодного и высокомерного тирана. Думается, большинство читателей, в силу своей неискушенности, будут, вослед за воспитателем Ставрогина – Степаном Трофимовичем Верховенским, искать объяснения таких поступков по нормам поведения здорового человека, полагая, «что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у Шекспира». Правда, ощущение какой-то отталкивающей иррациональности («грязь, грязь!») и, следовательно, болезненности, скорее всего, проникнет и в их рассуждения. Увы, как покажут последующие события, такое объяснение совершенно неверно. Не вернее ли предположить, что перед нами проявления какой-то резко обозначившей себя психической болезни? Какой? – Новые поступки героя позволяют заключить, что перед нами ничто иное, как шизофренический шуб (от немецкого der Schub – сдвиг), с которого началась неуклонная деградация личности. Сейчас уже совершенно ясно, что каждый болезненный приступ шизофрении определяется внутренними причинами, строго говоря – нарушениями химизма человеческого мозга, но эти причины, так сказать, незримы для взгляда непрофессионалов. А, поскольку, беспричинных событий не бывает, далекий от медицины человек закономерным образом начинает искать их во внешних, абсолютно случайных событиях окружающей жизни – различных психических потрясениях и тому подобное. В результате болезненного сдвига человек становится личностью совершенно другого плана. Образно говоря, произошедшее можно уподобить падению зеркала, разлетающегося на множество мелких осколков, каждый из которых способен отразить какой-то фрагмент окружающей нас действительности, однако ни в какую общую картину эти фрагменты уже не складываются. Нечто-то подобное происходит и со Ставрогиным. Как отмечал еще Д.А. Аменицкий, хотя умственные способности и полученные ранее знания у него остаются как будто нетронутыми, их связь с духовным обликом личности уже лишена прежней целостности и жизненности. Его идеи больше не проникнуты теми живыми чувствами и верованиями, которые составляют основу личности, ее интимное ядро. Лишь благодаря колоссальному автоматизму психики, они остаются присущими этому человеку. Только таким образом Ставрогин «известный период времени может производить впечатление корректного, образованного, рассудительного человека».

В стремлении реализовать один из важнейших литературных замыслов Достоевский лепил образ мощной, богатейше одаренной, хотя и демонической натуры. Не только в воображении художника, но и в реальной жизни личность такого масштаба может очень долго сопротивляться психозу. Но, все же, отпечаток болезни на Ставрогине слишком тяжел. Да это и не удивительно: чаще всего пораженный шизофренией человек не более, чем пассивный раб автоматических, неконтролируемых критическим сознанием стимулов, проявляющихся у него совершенно изолировано, вне обычных ассоциативных связей нормальной личности с окружающим миром и имеющих как бы исключительно моторный характер. Закономерно, в таком случае, что после своей неожиданной отставки Ставрогин оказывается «в какой-то странной компании», связавшись «с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и Бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это ему нравится». Однако Николай Всеволодович, как выяснится по возвращении в родной город, отнюдь не деградировал до облика «какого-нибудь грязного оборванца, испитого от разврата и отдающего водкой»! Что же, в таком случае, связывало его с таким окружением и чем, с позволения спросить, он компенсировал столь значительную разницу со своими знакомцами? Ведь отношение обитателей трущоб даже к просто хорошо одетым чужакам таково, что может стать в буквальном смысле опасным для жизни последних. Кажется, только больной шизофренией человек способен на выполнение столь тяжелой, сколько и нелепой миссии! Интересно, что спустя годы после написания «Бесов» некоторые характерные детали судьбы Николая Ставрогина повторятся, правда, совершенно карикатурно, в судьбе реального человека – поэта Александра Добролюбова, в приступе безумия ушедшего «странствовать в крестьянском платье» (сын генерала!) чуть ли не прямо из университетской аудитории и позже основавшего секту «добролюбовцев», где проповедовал демагогические идеи «соединения со всем сущим» на Земле. Разумеется, это не единичный, а только лишь весьма яркий пример подобной коллизии.

Мимоходом Достоевский отмечает, что Ставрогин не просит у матери денег. Однако, думается, дело здесь не в «именьице – бывшей деревеньке генерала Ставрогина (отца персонажа – Н.Б.), которое хоть что-нибудь да давало же доходу», как пытается убедить нас автор, а в том, что, благодаря своему аутизму (т.е. полной обращенности внутрь себя), Ставрогин не понимает функции денег или, что в данном случае одно и то же, совершенно не придает им значения.

Когда же герой Достоевского предстает, наконец, перед Хроникером (а вместе с ним, и читателями «Бесов»), его лицо уже обладает каким-то поражающим свойством. Пытаясь объяснить свое впечатление, Хроникер обращается мыслью к странной, неприятной контрастности ставрогинского лица и, особенно, к подозрительной ясности и спокойствию его светлых глаз. Не правда ли, что-то мучительно ускользает от понимания повествующего? Не идет ли здесь речь о специфической черте шизофреников – отсутствии зрачковой реакции на психические переживания? (К слову сказать, в медицину этот признак душевной патологии был введен лишь в 1903 г. О. Бумке.) Но, конечно же, куда больше здорового человека должна поразить специфическая маскообразность лица. Дело в том, что лица большинства людей, даже если они и не отличаются эмоциональностью, необыкновенно подвижны. Застывшая мимика (кататонический признак) шизофреника настолько отлична от нормы, что ее, даже не поняв – чтo это, непременно почувствует каждый, и такое лицо произведет на него отталкивающее впечатление. Неудивительно, что Хроникер передает свои ощущения от внешности Николая Всеволодовича как отвратительные.

Застывшая мимика лица – одно из проявлений типичного для шизофрении кататонического оцепенения мышц тела. Вот как оно выглядит у героя нашего рассмотрения:

Минуты две он простоял у стола в том же положении, по-видимому очень задумавшись; но вскоре вялая, холодная улыбка выдавилась на его губах. Он медленно уселся на диван, на свое прежнее место в углу, и закрыл глаза, как бы от усталости.

Генеральша Ставрогина, спустя некоторое время посетившая сына в его комнате, поражается, «что он может так спать, так прямо сидя и так неподвижно; даже дыхания почти нельзя было заметить». Лицо Николая Всеволодовича при этом «было очень бледное и суровое, но совсем как бы застывшее, недвижимое; брови немного сдвинуты и нахмурены; решительно, он походил на бездушную восковую фигуру» (курсив мой – Н.Б.). В описанном состоянии герой Достоевского находился «долго, более часу», причем «ни один мускул лица его не двинулся, ни малейшего движения во всем теле не высказалось». Что и говорить, каждый мало-мальски искушенный в физиологии человек сразу поймет, ни о каком сне здесь не может быть и речи. Дело в том, что в одной из фаз этого сложного физиологического процесса мышцы человека настолько расслабляются, что он уже не может поддерживать принятой ранее позы и неминуемо должен будет хотя бы качнуться, после чего обязательно проснется.

Как известно, по возвращении в родной город, Ставрогин с полгода живет совершенно незаметной жизнью – «вяло, тихо и довольно угрюмо», «с неуклонным вниманием исполняя весь губернский этикет». Впрочем, на простодушных жителей городка он производит впечатление не только «весьма порядочно образованного», «даже с некоторыми познаниями», но и «чрезвычайно рассудительного человека», способного «судить и о насущных, весьма интересных темах». Чем же, при своей неразговорчивости, Николай Всеволодович мог вызвать такое ощущение? Разве что «смелостью и самоуверенностью», носящими отчетливо болезненный оттенок и обнаруживаемыми в отдельных, брошенных вскользь, репликах. Между прочим, одно из наиболее ранних и обстоятельных описаний психического статуса шизофреников, данное еще русским психиатром Сергеем Алексеевичем Сухановым, определялось им именно как «резонирующий характер». Пресловутые «смелость и самоуверенность» Сиаврогина можно рассматривать как проявления специфической инакости шизофреников – пораженные этим недугом люди никогда не смешиваются с окружающей их толпой. В глазах обывателя такая инакость может быть воспринята как знак особой значимости натуры.

Но вот разражается форменный скандал (совершенно закономерный для такой болезни): некто Павел Павлович Гаганов, житель городка, где разворачивается действие романа, «человек пожилой и даже заслуженный», на свою беду «взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!». И вдруг «однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей, Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага». Стоит обратить внимание на то, что Ставрогин «в самое мгновение операции был почти задумчив» – «точно как бы с ума сошел», добавляли иные свидетели, они и не подозревали, насколько близки были к истине!

Как же объяснить столь странный поступок героя? Возьмем на себя смелость утверждать, что это отнюдь не эпатаж. Думается, любой внимательный читатель романа с легкостью убедится: Ставрогин вообще ничего не делает напоказ. Таким образом, речь может идти только о нечувствительности к переносному смыслу пословиц. Известно, что иносказания совершенно недоступны пониманию олигофренов – людей, слабоумных от рождения. Однако олигофрению, мы, разумеется, тут же отметаем. Полагаю, что ключ к разгадке этой нелепицы – в одном из проявлений аутистического мышления больных шизофренией. Удивительным образом этим людям свойственно путать омонимы – слова, одинаковые по звучанию, но совершенно разные по значению: ключ (инструмент, приспособление) – ключ (родник); соль (приправа к пище) – соль (музыкальная нота); кошка (животное) – кошка (якорь), различить которые, исходя из контекста, нормальному человеку не составляет никакого труда. По этой причине больные часто не понимают иносказаний. Без преувеличения можно считать, что эта деталь столь же четко указывает на наличие шизофрении, как звезды на погонах военного – на его звание. Правда, психиатрам это стало понятным только в первой четверти ХХ века, после работ таких светил медицины, как Блейлер, Крепелин, Ганнушкин, Лебединский и др. Достоевский, как известно, писал свой роман в 1871-72 гг. Насколько же лет опередил науку этот «реалист в высшем смысле слова»?!

Несомненно, читатель гораздо лучше разберется в столь своеобразной особенности мышления шизофреников, если примеры ее проявления будут продолжены. Пожалуй, наиболее рельефно интересующие нас особенности обнаруживаются тогда, когда столкновение с ними происходит не в стенах специализированной клиники, как бы уже самой по себе располагающей ко всяким нелепицам, а, так сказать, в обычном быту, где любая странность способна резануть даже не слишком искушенный глаз.

Лет двадцать назад, я отъезжал на обычном рейсовом автобусе от железнодорожной станции Ново-Иерусалимская, что не так далеко от Москвы. Едва машина тронулась, ко мне обратился сидевший рядом молодой человек с просьбой подсказать, где сойти в Юркино. Сразу стало понятно, что передо мною любитель старины: эта остановка располагается вдали от жилья и сходят на ней только те, кто желает осмотреть древнюю, больше того – уникальную церковь, возможно созданную по проекту самого Алевиза Нового (строителя Архангельского собора в Московском Кремле). И мой сосед по автобусу тут же подтвердил справедливость такой догадки:

Церковь там интересная, – заявил он, – рубежа XV-XVI веков.

Да, – согласился я, еще не подозревая, что ждет меня в дальнейшем.

И, что же, валы-то высокие? – огорошил меня вопросом новый знакомец.

Какие валы? – я даже растерялся от неожиданности, – там нет никаких валов!

Как это – нет? – возмутился мой собеседник, – ведь это церковь рубежа? – Рубежа! А укрепленные рубежи обязательно имеют валы!!!

Ошарашенный таким пассажем, я повернулся к столь странному ценителю древностей всем телом, но тут на меня словно дохнуло чем-то давно знакомым, правда, уже совершенно «из другой оперы». «Э, брат…» – сказал я своему внутреннему «Петру Ивановичу», вглядываясь в глаза собеседника. Их безмятежная ясность (симптом Бумке!) не оставляла сомнения в психическом неблагополучии моего визави. Понимая, что дальнейшая дискуссия станет мукой всего оставшегося пути, я, против всяких правил приличия, признаться – совершенно бесцеремонно, отвернулся к окну. Потеряв возможность дальнейшего общения, мой сосед совершенно не огорчился, даже не очень удивился, а тут же вступил в контакт с сидевшими позади него старушками. Было просто удивительно наблюдать, как протекала эта беседа на двух совершенно разных языках: с одной стороны в который уже раз неслось все о тех же «валах и рубеже», с другой – о том, что местный священник был «батюшка очень солидный, достойно служил, пока приход не закрыли»… Наконец, минут через сорок содержательной и, кажется, приятной обеим сторонам беседы, не выдержал крепкий мужчина лет 35-ти в голове автобуса. «Да что ж за искусствовед такой попался?!» – простонал он, но тут мы, к счастью, подъехали к погосту Юркино…

Интересно, что столь своеобразное восприятие слов может проявляться и у больных шизофренией полиглотов. Так, например, в материалах «Павловских клинических сред», содержащих уникальные, удивительной полноты, стенографические отчеты о посещениях знаменитым физиологом неврологических и психиатрических клиник Ленинграда, находится весьма любопытный для нас эпизод беседы с пациентом:

Иванов-Смоленский (ведущий консилиума – Н.Б.). Отчего вы так охрипли?

Больной (до 18 лет совершенно не знавший русского языка, поскольку учился в религиозной еврейской школе – Н.Б.). Подождите, сейчас у меня голос очистится. (Откашливается).

Павлов. Может быть, маленький грипп?

Больной. Нет, у меня гриппа нет. У меня, знаете, голос какой. У меня чудный голос. Уже более двух тысяч лет евреи живут в изгнании.

Нет сомнения, никто из участников сцены (равно как и никакой читатель) не смог бы понять странного перехода от охрипшего голоса – к изгнанию, если бы не помощь одного из присутствующих на разборе: оказывается, в переводе на русский язык еврейское «голос» - это «изгнание»!

Между прочим, во второй главе повести Ф.М. Достоевского «Двойник» найдется еще один пример столь необычного мышления. Откроем ее в том месте, где доктор медицины и хирургии Крестьян Иванович Рутеншпиц, пользующий главного героя повести Якова Петровича Голядкина, задает тому, казалось бы, совершенно безобидный вопрос:

Скажите мне, пожалуйста, где вы живете теперь?

Где я живу теперь, Крестьян Иванович?

Да… я хочу… вы прежде, кажется, жили…

Жил, Крестьян Иванович, жил, жил и прежде. Как же мне не жить! – отвечал господин Голядкин, сопровождая слова свои маленьким смехом и немного смутив ответом своим Крестьяна Ивановича.

Нечего говорить, Яков Петрович плетет что-то несуразное… Неудивительно, что маститый врач, обладающий не только «значительным орденом», но «выразительным, сверкающим взглядом, которым одним, по-видимому, прогонял все болезни», тут же и, разумеется, совершенно автоматически, пытается поправить своего пациента:

Нет, вы не так это поняли; я хотел со своей стороны…

Я тоже хотел, Крестьян Иванович, со своей стороны, я тоже хотел, - смеясь, продолжал господин Голядкин. – Однако ж я, Крестьян Иванович, у вас засиделся совсем.

В тесной связи с рассмотренной особенностью мышления состоит, по-видимому, стремление больных шизофренией к использованию неологизмов собственного изобретения, часто бессмысленных, странных, курьезных. Одним из первых обратил внимание на эту деталь при шизофрении уже упомянутый выше С.А. Суханов.

Возвратимся к Ставрогину. Как известно, за одним импульсивным поступком у него последовали и другие (среди них – укус за ухо губернатора), переполнившие чашу общественного терпения, в результате чего герой оказался под стражей в арестантском доме. Там он и обнаруживает картину острого кататонического возбуждения:

В два часа пополуночи «арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший (а, на деле, пребывающий в ступорозном состоянии – Н.Б.), вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественной силой оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и разрезал себе руки».

Поразительно, насколько Достоевский верен даже в отдельных деталях своего описания: ведь при кататоническом возбуждении больной не будет метаться по комнате, его тело может быть даже не подвижно – буйствуют одни руки.

Парадоксальным образом, происшедший припадок приносит всем облегчение: обществу становится наконец-таки ясно, что сотворивший все эти несуразицы человек просто болен, а у нарушителя общественного спокойствия вслед за припадком неистового буйства следует, вполне закономерное в таких случаях, улучшение состояния здоровья. Увы, полного выздоровления у Ставрогина не произойдет, несмотря на двухмесячное домашнее лечение по рекомендациям «известного врача из Москвы» и последующие «путешествия по заграницам». Ах, если б этим можно было помочь всем несчастным! Герой Достоевского по-прежнему остается больным человеком, за маской какого-то «загадочного сфинкса» таящим совершенное душевное отупение. «Он ничего не ищет, ни к чему определенному не стремится», – констатирует в своем анализе Д.А. Аменицкий, – «никого не любит, чужд всяких привязанностей. Для него нет ничего святого, ничего морально ценного, ничего такого, что заставило бы дрогнуть сердечные струны самого заурядного человека». Благодаря этому, Ставрогин оказывается, к изумлению, а то и к восторгу окружающих, способным стоически переносить «удары судьбы» и сохранять видимое душевное спокойствие «в самые, казалось бы, критические моменты его жизни», как например, при получении оплеухи от Шатова, во время дуэли с Гагановым и проч. Замечательно, что среди почитателей творчества Достоевского находятся люди, считающие за благо брать в этом отношении со Ставрогина пример! Однако, то, что кажется другим геройством или даже высочайшим уровнем духовности, по сути оказывается лишь «проявлением безыдейных волевых тормозов с одной стороны и импульсивных порывов с другой». В определенных обстоятельствах жизни, такая душевная тупость проступает во всей своей ужасающей наготе, например, когда Николай Всеволодович, без тени какого-либо смущения, обыденно и твердо признается матери в нелепой женитьбе на Лебядкиной или – когда он общается с членами тайного общества, руководимого Верховенским-младшим, нигде не обнаруживая своих симпатий ни к целям организации, ни к ее участникам. Его отношение к этим людям такое же, как и к петербургским «бессапожным чиновникам», к компании капитана Лебядкина с Федькой-каторжным и другими темными элементами. Герой Достоевского как бы и вправду претворяет в жизнь резонерскую идею «соединения со всем сущим». Между тем, опустошение его личности неуклонно нарастает, что и приводит в конце концов к самоубийству. В свете всего сказанного оно выглядит совершенно закономерным: человеку уже нечем жить, и он бессильно валится словно ствол давно прогнившего дерева в лесу.

Разумеется, чрезвычайно интригует вопрос: кто же мог послужить прототипом для психопатологических черт образа Ставрогина? Пока это остается неизвестным. Широко распространено мнение, что в этом, любимом, по признанию самого создателя, образе, отразились черты одной из ярчайших фигур ближайшего окружения Достоевского 40-х гг. – Николая Спешнева. Однако, при всей «многоумной спокойной непроницаемости» этого человека, при всей его холодности и загадочности, при всей, так и хочется сказать, его инакости в кругу общения, никаких убедительных доказательств того, что все эти качества порождены именно психическим заболеванием, нет. Возможно, впрочем, что Достоевский, как бы пребывая в некоем наваждении от деформированной шизофренией личности, мог оттолкнуться от образа Спешнева, лишь усилив его характерные черты, правда, доведя их до крайней степени выражения. Иными словами – превратил личность шизоидного склада в законченного шизофреника. Другое дело, что в этом случае, как и в реальной жизни, при манифестации психоза, начальное количество уже перешло в принципиально новое качество, и созданный образ приобрел столь новые характеристики, что также утратил связь со своим прототипом, как заболевший человек утрачивает связь с тем собой, каким он был до развития болезни.

Наконец и самый важный в нашем рассмотрении вопрос – о причинах возникновения этого образа. Подчеркну: Достоевский, несомненно, не отдавал себе отчета в том, что лепит облик героя с людей, пораженных тяжелейшим психическим недугом. Вероятно, в какой-то период своей жизни, скорее всего – при самом начале своего становления как писателя (вспомним фрагмент из писавшегося в 1845 г. «Двойника»), Достоевский столкнулся с каким-то несчастным (быть может, даже и не одним), который был болен шизофренией. Будучи, как человек иного склада, личностью чрезвычайно темпераментной, можно даже сказать, – огневой, писатель не мог не получить острейшую душевную рану, обжегшись «космическим холодом» шизофренической личности. Видимо, эта рана была столь глубока, что Достоевский не мог оправиться от нее долгие годы. И душевная боль, как это нередко бывает, (вспомним, хотя бы Булгакова, с его навязчивым кошмаром переживания сцены убийства петлюровцами безоружного, безвинного человека), прорвалась на страницы его произведений.

Вместе с тем, на протяжении всего творчества писателя привлекала проблема духовной трагедии личности-одиночки, противостоящей не только людской толпе, с ее убогими страстями и ненужной суетой, но и общепризнанным человеческим ценностям, важнейшими из которых для Достоевского были ценности христианского мировоззрения. В таком случае, по-видимому, речь идет о совпадении двух, правда, несопоставимых по значению, мотивов: ведь лучшего прототипа для «гордого, необыкновенного, замкнутого, преступного, но в своей преступности привлекательного и загадочного человека» (высшим выражением которого и явился Ставрогин), чем больной шизофренией с его кататонической инакостью трудно отыскать. Другое дело, что столь тяжелая психическая болезнь полностью исключает ответственность героя за свои поступки. Но, одарив свое создание столь говорящей фамилией – «ставрос», что по-гречески означает «крест» – Достоевский, как христианин, был, несомненно, уверен: для каждого человека нет и не может быть «креста», данного ему не по силам. Поэтому-то образ Ставрогина оказывается внутренне противоречивым и, как бы двоится, сочетая, казалось бы невозможное – убедительность литературного персонажа и достоверность психопатологического типа. В тоже время, сотворенная писателем пара Ставрогин и Верховенский-младший – необыкновенно яркий пример общественной драмы, когда мысли абсолютно больного человека реализуются в жизнь абсолютно здоровым подлецом. Поразительно, насколько это оказывается актуальным для нашей теперешней жизни! Вот только Верховенский у нас, перефразируя выражение Р.И. Хасбулатова – «коллективный».

Замечательно, что создание Ставрогина освободило Достоевского от его шизофренического наваждения: психопатологические черты такого порядка при создании последующих героев меркнут, в то время, как идеи духовного одиночества и самоизоляции, ведущие к краху личности, по-прежнему продолжают волновать, переходя от Версилова из романа «Подросток» к Ивану Карамазову из последнего произведения писателя, его «романа-завещания» «Братья Карамазовы».

Примечания:

1 Н. Шумский. Врубель: жизнь и болезнь. СПб. «Академический проект». 2001. С.3.

2 В своем рассмотрении мы во многом будем следовать за замечательным русским психиатром Дмитрием Александровичем Аменицким, давшим в свое время блестящую характеристику патопсихологических особенностей этого персонажа. (См.: Аменицкий Д.А. Психиатрический анализ Николая Ставрогина. Совр. психиатрия. 1915. № 1. С.28-41).

3 Слово произнесено. Дело не в том, что Достоевский дает читателю ключ к пониманию созданного им образа. Но именно так, с невытравимым ощущением болезненности всего происходящего и должен воспринимать здоровый человек поступки (вследствие их необъяснимости, нелепости) пораженной шизофренией личности.

4 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л. «Наука». 1972-1990. Т.10. С.36.

5 Там же. С. 36.

6 Еще вопрос – чем Ставрогин вернул себе утраченные права, отличившись, как туманно говорит Достоевский «в шестьдесят третьем году». Не была ли это особая беспощадность к участникам польского мятежа, на события которого, кажется, намекает автор?

7 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т.Т.10. С.36.

8 Подробнее о А.М. Добролюбове см., например, - Маковский С. Портреты современников. М. Издательский дом ХХI век – согласие. 2000. С.143-172.

9 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Т.10. С.182.

13 Там же. С.37.

14 Суханов С.А. Патологические характеры. СПб. Тип. 1-ой СПб. трудовой артели. 1912. С. 199-289.

15 Там же. С.38-39.

16 Именно на этом, собственно говоря, строится весь феномен каламбура, игры слов. Удачным примером чего может служить следующий эпизод из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «А-а! Вы историк? – с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз. Я – историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу (курсив мой – Н.Б.): - Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!» (Булгаков М. Избранное. М. «Художественная литература». 1983. С.23).

17 Заседание 21 марта 1934 г. (Павловские клинические среды. Стенограммы заседаний в нервной и психиатрической клиниках. Изд-во АН СССР. 1955. С.404).

19 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л. «Наука». 1972-1990. Т.1. С.121.

21 Суханов С.А. Указ. соч. С. 265.

22 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Т.10.С.43.

23 Аменицкий Д.А. Психиатрический анализ Николая Ставрогина. С.39.

24 Там же. С.37.

26 См., например, - Гроссман Л.П. Спешнев и Ставрогин. В кн.: Бесы: антология русской критики. С. 614-618.

27 Наиболее полные материалы собраны в книге Л.И. Сараскиной «Несбывшаяся судьба». М. «Наш дом». 2000. 535 с.

28 Как известно, в середине 1860-х гг. Достоевский переделывал свою многострадальную повесть, но интересующий нас фрагмент присутствует еще в ранней ее редакции. См.: Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л. «Наука». 1972-1990. Т.1. С.343.

»: трагедию Ставрогина. Образ «обворожительного демона» создан с непостижимым искусством. Ставрогин появляется сначала вдалеке, в неясных очертаньях: хроникер рассказывает по слухам о его детстве и юности (далекое прошлое); потом кратко описывает его недолгое пребывание в губернском городе три года тому назад (близкое прошлое) и, наконец, излагает события последнего месяца (настоящее). Создается временная перспектива: герой медленно приближается к нам, становясь все виднее и определеннее.

Воспитателем восьмилетнего мальчика был Степан Трофимович ; он вызвал в нем первое ощущение «священной тоски»: будил его ночью, чтобы излить свои чувства. «Они бросались друг другу в объятия и плакали». В лицее юноша был «тщедушен и бледен, странно тих и задумчив». Потом поступил на военную службу, бывал в высшем свете – вдруг безумно закутил, дрался два раза на дуэли, был разжалован в солдаты, отличился, получил производство в офицеры и вышел в отставку. Тут он попал на дно Петербурга, проводил дни и ночи в трущобах. Таково его дальнее прошлое.

Петр Верховенский и Ставрогин. Фрагмент фильма «Бесы»

Три года тому назад он приезжал в губернский город. Рассказчик поражен его наружностью. «Самый изящный джентльмен из всех, которых мне когда-либо приходилось видеть, чрезвычайно хорошо одетый, державший себя так, как мог держать себя только господин, привыкший к самому утонченному благообразию». Он необыкновенно красив, но красота его отталкивает... «Волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы, как коралловые – казалось бы писанный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску». Тайна Ставрогина запечатлена на его лице, заключается в загадочном сочетании двух слов: отвратительная красота . Вдруг молчаливый и скромный джентльмен совершает несколько невероятных поступков: схватывает за нос старшину клуба Гаганова, публично целует в губы жену чиновника Липутина, прикусывает зубами ухо губернатору и все это делает задумчиво, со скукой и «без малейшего раскаяния». Подвиги Ставрогина кончаются белой горячкой. Выздоровев, он уезжает. Загадочности лица соответствует загадочность поведения. Никто в городе не считает его сумасшедшим. Три года «Принц Гарри», как называет его Степан Трофимович, путешествует. Что-то происходит у него в Париже с Лизой Тушиной и Дашей; тьма вокруг него сгущается. На этом заканчивается близкое прошлое, и мы вступаем в настоящее. Ставрогин снова появляется в городе, и хроникер вторично описывает его наружность:

«Как и четыре года назад, когда в первый раз я увидал его, так точно и теперь, я был поражен с первого на него взгляда.... Одно поразило меня: прежде хоть и считал его красавцем, но лицо его действительно походило на маску... Теперь же, не знаю почему, он с первого же взгляда показался мне решительно неоспоримым красавцем, так что уже никак нельзя было сказать, что лицо его походит на маску. Не оттого ли, что он стал чуть-чуть бледнее, чем прежде, и кажется, несколько похудел? Или, может быть, какая-нибудь новая мысль светилась теперь в его взгляде?» Он со снисходительной улыбкой целует руку матери и «ласковым, мелодическим голосом» говорит Марии Тимофеевне : «Вам нельзя быть здесь». В глазах его светится необыкновенная нежность; он почтительно уводит хромоножку и возвращается «веселым и спокойным». «Добродушно и шутливо» говорит он о своем рыцарстве, нежно обнимает мать, «с самым невинным и простодушным видом» обращается к Лизе. Рассказчик прибавляет: «Замечу, что он был необыкновенно сдержан и вежлив, но, откинув вежливость, имел совершенно равнодушный вид, даже вялый». Кажется, что эта комедия ему начинает надоедать; под официальной его усмешкой «чувствуется нетерпение и даже раздражение». Перед рассказом о пощечине хроникер вставляет заметку: «При бесконечной злобе , овладевавшей им иногда, он все-таки мог сохранить полную власть над собой». Шатов ударяет его по лицу; Ставрогин «молчал, смотрел на Шатова и бледнел, как рубашка. Но странно, взор его как бы погасал. Через десять секунд глаза его смотрели холодно и – я убежден, что не лгу – спокойно... Первый из них опустил глаза Шатов и видимо потому, что принужден был опустить».

Таково наше первое знакомство с героем; он показан, но не объяснен; мы его видим (лицо, фигура, движения, жесты), следим за его странными поступками, но его не понимаем. Пытаются объяснить его другие действующие лица: рассказчик, Варвара Петровна, Липутин, Лебядкин, Петр Верховенский, но их догадки только вводят нас в заблуждение. Этот прием «показа» – художественное открытие Достоевского . Эффект достигнут: Ставрогин нас поражает. Мы попадаем под обаяние его необыкновенной личности, мы пленены его красотой, силой и тайной .

Во второй части («Ночь») постепенно открывается перед нами страшное зрелище мертвенности героя. Он спит, сидя в кресле в своем кабинете; входит Варвара Петровна, иее удивляет, что сын «может так спать, так прямо сидя и так неподвижно: даже дыхания почти нельзя было заметить. Лицо было бледное и суровое, но совсем, как бы застывшее, недвижимое; брови немного сдвинуты и нахмурены; решительно он походил на бездушную восковую фигуру... Если бы Варвара Петровна осталась еще на три минуты, то наверное бы не вынесла подавляющего ощущения этой летаргической неподвижности и разбудила его». С презрительным равнодушием разговаривает герой с Петром Верховенским, Кирилловым и Шатовым. Последний исступленно кричит ему: «Вы, вы Ставрогин, как могли вы затереть себя в такую бесстыдную, бездарную лакейскую нелепость. Это ли подвиг Николая Ставрогина». Но тот не понимает, почему «все навязывают ему какое-то знамя». Шатов пламенно обличает его: Ставрогин принадлежал в Петербурге к скотскому сладострастному обществу, развращал детей, женился на хромоножке «по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести». «Целуйте землю, – кричит он ему, – облейте слезами, просите прощения» и советует «добывать Бога мужицким трудом». Ставрогин слушает внимательно, «как будто действительно встретил что-то новое и серьезное, что стоило обдумать». Уходя, обещает посетить Тихона .

Тайна женитьбы героя открывается в его диалоге с Лебядкиным; решив публично объявить о своем браке с хромоножкой, Ставрогин говорит: «Женился же я тогда на вашей сестре, когда захотел, после пьяного обеда, из-за пари на вино».

Каждая новая сцена усиливает наше впечатление раздвоенности героя. В гостиной Варвары Петровны его раздражение и холодное равнодушие едва заметно под маской светской любезности: в сцене с хромоножкой «официальная вежливость» и необыкновенное умение владеть собой ему изменяют. Войдя, Ставрогин останавливается у дверей и упорно, с отвращением всматривается в лицо своей жены; опомнившись, подходит к ней «с самой приветливой и ласковой улыбкой». Но Марья Тимофеевна называет его самозванцем и гордо объявляет: «Я моего князя жена, не боюсь твоего ножа!» Тогда он изо всей силы отталкивает ее от себя и убегает, с неутолимой злобой повторяя: «нож, нож!» На мосту встречается ему Федька-каторжный, и он швыряет ему деньги, как бы соглашаясь на убийство Лебядкиных.

За столкновениями с Шатовым и с Марьей Тимофеевной следует третье столкновение – дуэль с Гагановым. Ставрогин стреляет в воздух и заявляет своему противнику. «Даю слово, что я вовсе не хотел вас оскорблять: я выстрелил вверх потому, что не хочу больше никого убивать». Но этот великодушный жест еще больше оскорбляет Гаганова. После дуэли герой с раздражением спрашивает своего секунданта Кириллова: «К чему мне переносить то, чего никто не переносит, напрашиваться на бремена, которых никто не может снести?» Кириллов отвечает: «Я думал, вы сами ищете бремени». – «Я ищу бремени?» – «Да». – «Вы... это видели?» – «Да». – «Это так заметно? – «Да». «Ставрогин имел очень озабоченный вид, был почти поражен ».

На этом кончается третий акт трагедии Ставрогина. Тайна его постепенно открывается перед нами. Мы знаем уже странные противоречия его натуры, роковую ее раздвоенность. Сверхчеловеческая сила – и бессилие, жажда веры – и безверие, поиски «бремени» – и полное духовное омертвение. В сцене с Дашей раздвоение это углубляется метафизически. Ставрогин видит привидения: его посещает бес. В последующих изданиях этот пассаж был исключен, в связи с выпадением главы «У Тихона». В журнальном тексте Ставрогин рассказывает Даше о своем бесе.

«Теперь начнется ряд его посещений. Вчера он был глуп и дерзок. Это – тупой семинарист, самодовольство шестидесятых годов, лакейство мысли, лакейство среды, души, развития с полным убеждением в непобедимости своей красоты... Ничего не могло быть гаже... Я злился, что мой собственный бес мог явиться в такой дрянной маске. Никогда еще он так не приходил. Я, впрочем, все молчал, нарочно! Я не только молчал, я был неподвижен. Он за это ужасно злился, а я очень рад, что он злится. Я теперь даже рад... О, нет, я в него не верю, успокойтесь, – улыбнулся он. – Пока еще не верю. Я знаю, что это я сам в разных видах, двоюсь и говорю сам с собой. Но все-таки он очень злился; ему ужасно хочется быть самостоятельным бесом и чтобы я в него уверовал в самом деле. Он смеялся вчера и уверял, что атеизм этому не мешает.

– В ту минуту, как вы уверуете в него, вы погибли! Боже, и этот человек хочет обойтись без меня! – с болью в сердце закричала Даша.

– Знаете его вчерашнюю тему? Он всю ночь утверждал, что я фокусничаю, ищу бремен и неудобоносимых трудов, а сам в них не верю.

Он вдруг захохотал, и это было ужасно нелепо. Дарья Павловна вздрогнула и отшатнулась от него.

– Бесов было ужасно много вчера! – вскричал он хохоча, – ужасно много. Из всех болот полезли».

Тема «бесов» проходит лейтмотивом через биографию Ставрогина. Теперь нам понятно его оцепенение и «летаргическая неподвижность», в начале второй части. Варвара Петровна застает сына в состоянии демонического транса; он хочет разозлить своего беса молчаньем и неподвижностью. Мотив привидений связывает эту сцену с главой «У Тихона»: Ставрогин признается святителю, что страдает галлюцинациями и насмешливо спрашивает:

«А можно ль веровать в беса, не веруя совсем в Бога? – О, очень можно, сплошь и рядом, – поднял глаза Тихон и тоже улыбнулся».

Ставрогин – по первоначальному замыслу – преобразует Гадаринского бесноватого, в которого вошел легион бесов. Из него, как из зараженного источника, излился на Россию яд неверия: от него пошли все бесы и бесенята, закружившие ее метелью смуты. Изъятие главы «У Тихона» и сокращение журнального текста исказили символизм и метафизический смысл романа. Достоевский не мог примириться с этой жертвой. Мотив «привидений» и бесед с дьяволом он перенес в роман «Братья Карамазовы ». Бес Ставрогина превратился в чёрта Ивана Карамазова . Герой «Бесов» называет его самодовольным семинаристом-шестидесятником, лакеем мысли. «О, какой это демон! – восклицает он. – Это просто – маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком из неудавшихся». Этот набросок помогает автору создать образ чёрта-приживальщика в «Братьях Карамазовых».

Роман «Бесы».Время и пространство .(пока только время) Фигура повествователя-хроникера также помогает Достоевскому осуществить искусную игру со временем. Художественное время, используемое рассказчиком, представляет собой две системы координат: линейное и концентрическое время, дополняющие друг друга в структуре сюжета. Последовательность событий часто нарушается неким временным сбоем: повествователь излагает слухи, версии, интерпретации вокруг привлекшего его внимание факта, отыскивает в прошлом истоки происходящего ныне. Писатель останавливает время текущих событий, чтобы затем вновь максимально ускорить линейное движение времени.

Хроникеры Достоевского не только создают, но и пересоздают время. Хаотичность повествования рассказчика не есть признак его "неумелости", как считает Д. Лихачев5, - это мир его художественного произвола. До поры до времени хроникеру приходится топтаться на месте, "буксовать", перескакивать с одного на другое - словом, сбиваться. Особенно заметна сбивчивость повествования у Горянчикова ("Записки из Мертвого дома"). Он все время оговаривается, забегает вперед: "я об этом еще скажу", "о нем я скажу позже", "об этом я уже говорил". Это необходимо Достоевскому, чтобы, концентрически выстроив свою историю (первый день, первый месяц и далее тянущиеся в остроге годы), приблизиться к сущности преступников, их человеческому зерну, или, по меткому выражению В. Лакшина, "завоевать истину"6.

Хроникер в романе "Бесы", как и Горянчиков, не только рассказчик, но и действующее лицо. Он бегает по различным делам, передает слухи, влюбляется в Лизу Тушину и т. д. Пока Антон Лаврентьевич - вполне стандартный герой, от лица которого ведется повествование. Но вот начинаются какие-то странные метаморфозы: хроникер описывает сцены, какие ни при каких обстоятельствах он не мог наблюдать. Даже если он мотивирует свою осведомленность наличием слухов, то, само собой разумеется, слухи не бывают столь подробными и детальными. Например, сцену, когда Варвара Петровна встречается в церкви с Хромоножкой (причем Антон Лаврентьевич там не присутствовал), он живописует с помощью следующих деталей:

"- Ручку-то пожалуйте, - лепетала "несчастная", крепко прихватив пальцами левой руки за уголок полученную десятирублевую бумажку, которую свивало ветром.

Вы дрожите, вам холодно? - заметила вдруг Варвара Петровна и, сбросив с себя свой бурнус, на лету подхваченный лакеем, сняла с плеч свою черную (очень не дешевую) шаль и собственными руками окутала обнаженную шею все еще стоявшей на коленях просительницы" (курсив мой. - А. Г.). Очевидно, что ни один самый наблюдательный рассказчик не в силах был бы передать Антону Лаврентьевичу эту сцену так, чтобы подметить все нюансы, переходы чувств персонажей, вплоть до развевающегося на ветру уголка десятирублевки, прихваченного левой рукой. Для этого надо обладать недюжинной и цепкой художественной памятью. Но кто же это мог сделать? Те, кто присутствовал в церкви? "...Виднелись всё знакомые, светские лица, разглядывавшие сцену, одни с строгим удивлением, другие с лукавым любопытством и в то же время с невинною жаждой скандальчика, а третьи начинали даже посмеиваться". Вряд ли перечисленные заурядные обыватели были способны на такой блестящий рассказ. Кстати говоря, даже то, как они реагируют на происходящее, хроникер не мог узнать из слухов, а только вообразить, представить себе более или менее правдиво.

Наконец, если подобные сцены хроникер мог воспроизвести, пользуясь слухами (поверим его заверениям), то интимные разговоры между двумя он заведомо ни видеть, ни слышать не мог. Ведь он, как, допустим, Подросток, не залезал в чужие спальни, не подслушивал, не подглядывал. В самом деле, каким образом он мог прознать о сговоре Петра Верховенского со Ставрогиным с глазу на глаз, где первый предлагает Ставрогину почетную роль самозванца, Ивана-царевича, по велению которого Русь будет затоплена в крови, если только он того пожелает? Как мог Антон Лаврентьевич, пускай приблизительно, догадаться, о чем говорят Ставрогин и Лиза после грешной ночи с увозом и страстями? Откуда такая тьма анахронизмов и пространственных несуразностей?

Возникает естественный вопрос: а не фиктивная ли фигура этот вездесущий хроникер? Действительно, многие исследователи так и решали эту проблему: сначала, мол, Достоевский следит, чтобы хроникер участвовал в событиях лично, а потом напрочь забывает о нем и пишет уже от своего авторского лица. Получается, что Достоевский - малоподготовленный к писательству любитель, дилетант, на каждом шагу совершающий промахи и просчеты.

То, что это не так, доказывает внимательное чтение текста. В упомянутой нами сцене разговора между Ставрогиным и Петром Верховенским встречается страннаяавторская ремарка: "Так или почти так должен был думать Петр Степанович" (курсив мой. - А. Г.). Еще одно, на первый взгляд совершенно необъяснимое, замечание в финальной сцене романа: "Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять..." (курсив мой. - А. Г.).

Что мы видим? Хроника оборачивается вымыслом. Повествователь ссылается на источники, слухи, выдает себя за очевидца событий, но при этом всячески подчеркивает приемы организации материала, в том числе и значимость эпиграфа, введенного в сюжет романа, - иными словами, рассказчик показывает условность происходящего, и, стало быть, документальность и сиюминутность - только видимость.

В действительности хроникер прежде всего творец, имеющий право на вымысел. С этой точки зрения снимается его фиктивность, объясняется, почему он способен рассказывать о самых интимных сценах тет-а-тет, передавать внутренние монологи героев, интерпретировать слухи и сплетни. В известном смысле хроникеры Достоевского - сотворцы автора. По существу они являются профессиональными писателями, во многом схожими с самим художником: недаром они компонуют время и пространство, создают и описывают внутренний мир героев.

Итак, с одной стороны, их функция - вовлечь читателя в вихрь событий, заставить забыть об условности художественного пространства и времени. С другой же стороны, хроникеры, напротив, выражают мнимость происходящего: безраздельно пользуясь авторской волей, они то акселерируют ритм событий, то вдруг делают необычайно длинную паузу, то самоустраняются, то вновь становятся участниками и свидетелями. С помощью фигуры хроникера Достоевский, таким образом, стирает границы между иллюзорным временем художественного произведения и реальным временем поступка героя, осуществляя сложнейшую игру с пространственно-временным континуумом.

Примечание из лекции:Временные рамки раздвинуты: истории отцов, истории детей. Действия в романе создаются по горячим следам. 70-е гг. – Россия переживала итог коллизий.

Образы:

Роман Достоевского начинается с цитирования Пушкина и Евангелия от Луки. Речь в произведении пойдет о бесах не как мистических существах, а как силах и людях колеблющих Россию. Главный дьявол, Великий грешник, Антихрист –Ставрогин, человек обезбоженный и обожествленный. Примечательно уже само его имя: Николай –имя особо почитаемого в России святого, Николая Чудотворца (кроме того его имя обозначает «победитель народа»); отчество Всеволодович –«володеющий всем»; фамилия Ставрогин происходит от греческого слова «крест».

На начальном этапе подготовки материалов к роману Ставрогин выступает как фигура второстепенная и по существу романтическая. «Князь, изящный друг Грановского». Но в записи от 7 марта 1870 года Достоевский поясняет, что Князь в прошлом «развратный человек и высокомерный аристократ», 15 марта –«Князь –человек, которому становится скучно».

29 марта 1870 года Достоевский принимает кардинальное решение: центральным лицом в романе будет Ставрогин. «Итак, весь пафос романа –в князе, он герой. Все остальное движется около него как в калейдоскопе».

Со временем все более подробно прорисовывается в деталях мрачная фигура Николая Всеволодовича. 6 июня 1870 года: «Nota bene. Хроникер по смерти князя делает разбор его характера (непременно глава Анализ). Говоря, что это был человек сильный, хищный, запутавшийся в убеждениях и из гордости бесконечной желавший и могший убедиться только в том, что вполне ясно…». «16 августа. Князь –мрачный, страстный, демонический и беспорядочный характер, безо всякой меры, с высшим вопросом, дошедшим до «быть или не быть?». Прожить или истребить себя? Оставаться на прежнем, по совести и суду его невозможно, но он делает все прежнее и насильничает».

8 октября 1870 года Достоевский пишет в письме Каткову: «…Это другое лицо (Ставрогин) –тоже мрачное лицо, тоже злодей, –но мне кажется, что это лицо трагическое, хотя многие, наверное, скажут по прочтении: «Что это такое?» Я сел за эту поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. Мне очень, очень будет грустно, если оно у меня не удастся. Еще грустнее будет, если услышу приговор, что лицо ходульное. Я из сердца взял его».

«Вообще иметь в виду, что Князь обворожителен, как демон, и ужасные страсти борются с… подвигом. При этом неверие и мука –от веры. Подвиг осиливает, вера берет верх, но и бесы веруют и трепещут». «Многие в бога не веруют, а в бесов веруют. Князь понимает, что его мог бы спасти энтузиазм (например, монашество, самопожертвование исповедью). Но для энтузиазма недостает нравственного чувства (частию от неверия). Ангелу Сардийской церкви напиши».

Достоевский избегает традиционной «предыстории» героя, в которой раскрывается процесс формирования его убеждений; герой взят Достоевским на каком-то остром духовном переломе, определяющим его судьбу. Таким предстает перед нами и Ставрогин.

Ставрогин, наделенный чертами сатанизма, вместе с тем является для нигилистов своеобразной «иконой», «царевичем из сказки». Он невероятно красив и в то же время ужасен. «Это был очень красивый молодой человек, лет двадцати пяти... удивительно скромен и в то же время смел и самоуверен, как у нас никто... волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, –казалось бы, писанный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску... и вдруг зверь показал свои когти».(Х, с.40) Противоречивость внешняя и внутренняя. Ему присуще дьявольское обаяние, он возбуждает искреннее и непритворное восхищение. Демонология естественно вошла в структуру его образа. В конце описания Хроникер называет его зверем (не сравнивает, а именно называет), а мы помним, Зверь –одно из библейских имен Антихриста.

Ставрогин – сатана, дьявол, душа его ужасна. Он может вместить сюда любые идеи, любые противоположности. Это показатель невероятной широты и самого высшего бесовства. Ставрогин – учитель, как перед учителем перед ним склоняются нигилисты: Кириллову он внушает атеистическую идею, Шатову – православную. В Ставрогине естественно уживаются полярные идеи: атеистические и религиозные. Кажется, что в душе его должно быть таинство, а на самом деле – пустота. В этом и заключен весь ужас: пустота есть крайняя безнравственность, такая душа по природе своей преступна. В этой широте есть что-то адское. В пушкинском и лермонтовском демоне было величие души. В Ставрогине живут пустота и безразличие, лермонтовский демон хотел спастись любовью; пушкинский демон страдал от одиночества. Ставрогин же не знает любви, от одиночества не страдает, следовательно, его душа увечна. В Ставрогине нет ничего, что могло бы рассказать о его максимализме, в нем все рассчитано, он даже не может непосредственно отдаться сладострастию и разврату. У Ставрогина даже разврат рассчитан: есть большой, средний и малый. Всякий раз после своих разгулов он испытывает трезвую, разумную злобу. У него много «подвигов», и трудно понять логику этих «подвигов», он как бы сознательно искалечил свою жизнь. Но Достоевский даже такому бесу, как Ставрогин, посылает некую возможность для осознания собственной жизни, ее оценки.

Исповедь Ставрогина важна: здесь он предстает как страшный преступник, который заслуживает только ада, потому что он насильник, убийца, клятвопреступник. Самое страшное его преступление – насилие над маленькой двенадцатилетней девочкой. Исповедь Ставрогина не вошла в роман по цензурным соображениям (глава «У Тихона»). Ставрогин рассказывает об одном страшном случае своей жизни – разумном разврате, девочка, подвергшаяся насилию, сама наложила на себя руки, сама не простила себе свое падение. Матреша упрекает Ставрогина в его преступлении, но и с себя не снимает вины. Как-то вечером, когда он вернулся к себе в комнату, смотрел на лучи заходящего солнца, на пороге появилась Матреша, угрожая ему кулачком. Ставрогин смотрел на часы ровно двадцать минут, невероятный натурализм ощущений он запомнил до последних деталей и описал в своих записках. А затем ушел из дому, в номерах встретился со своей ватагой, Ставрогин в это время был весел и остроумен, такова картина его души, и ему предназначено нести своей крест. Если бы в душе Ставрогина родились страдания, то возникла бы возможность на спасение, но страданий нет, а есть равнодушие, поэтому Ставрогина ждет самоубийство, он покончит с собой, как и Матреша. Ставрогин ничем не руководствуется, он всех презирает, руководит ими идейно, он часть их сознания и часть их психологии. Ставрогину свойственна опустошенность души, он и умер потому, что нечем стало жить. Ставрогинская широта – инфернальная широта души – признак антинародности, антинациональности, вот почему он стоит во главе русских нигилистов. Ставрогин из тех, кто ненавидит Россию. Не случайно он мечтает жить среди скал и гор.

Как пишет о своем герое Достоевский: Ставрогин предпринимает «страдальческие судорожные усилия, чтобы обновиться и вновь начать верить. Рядом с нигилистами это явление серьезное. Клянусь, что оно существует в действительности. Это человек не верующий вере наших верующих и требующий веры полной совершенно иначе». Ставрогин пытается добыть веру «иначе», своим умом, рассудочным путем: «Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в Бога, надо Бога». Особое состояние Ставрогина подмечает Кириллов: "Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же он не верует, то не верует, что он не верует".

Ставрогин оказывается как бы распятым (см. на происхождение фамилии) между жаждой абсолютного и невозможностью его достижения. Отсюда его тоска, пресыщенность, расколотость сердца и ума, тяготение и к добру и ко злу. Нравственная раздвоенность, «жажда контраста», привычка к противоречиям бросают Николая Всеволодовича на вольные и невольные злодейства. Но все эти «срывы» и «подвиги» Ставрогина происходят из рассудка, имеют скорее экспериментальный, нежели естественный характер. Эти эксперименты окончательно остужают чувства и убивают душу, делая Ставрогина человеком, чье лицо «напоминает маску». В описании Ставрогина Хроникер указывает как странность: что «все у нас, чуть не с первого дня, нашли его чрезвычайно рассудительным человеком».

Раздвоенность и равнодушие касаются и идейных увлечений Ставрогина: с одинаковой убежденностью и почти одновременно он внушает православие Шатову и атеизм Кириллову –учения взаимоисключающие. И Кириллов, и Шатов видят в Ставрогине учителя, идейного «отца».

Тихон предлагает Ставрогину исповедаться. Исповедь Ставрогина –саморазоблачение огромной силы. Вместе с тем это свидетельство величайшей гордости и презрения к людям. Если Раскольников страшился покаяния, к которому призывала его Соня, то Ставрогин откровенно решил признаться в отвратительнейшем поступке –совращении девочки, которая потом убила себя. Он даже отпечатал специальный текст. Но эта громкость и демонстративная откровенность насторожили Тихона. Он сразу понял, что в намерении Ставрогина обнаруживается не «воскресение», а самоутверждение. Монах далек от мысли, что ставрогинская исповедь –искреннее покаяние. Он видит только, что герой постиг всю глубину случившегося. Поэтому Тихон предлагает сделать усилие, чтобы посрамить «беса»: «Вас борет желание мученичества и жертвы собою; покорите и сие желание ваше… Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, свободы достигнете…».(XI, с.25) Но Ставрогин не готов к подвигу. И от отсутствия цели, веры в живую жизнь он уходит из нее.

Достоевский считал важным подчеркнуть главенство в современном мире того состояния крайнего безверия, нравственной относительности и идейной слабости, которое воплощает в романе Ставрогин и которое питает, поддерживает и распространяет малые и большие, внутренние и внешние войны, вносит дисгармонию и хаос в человеческие отношения.

Вместе с тем писатель был убежден, что сила «черного солнца» не беспредельна и основывается в конечном счете на слабости. Юродивая Хромоножка называет Ставрогина самозванцем, Гришкой Отрепьевым, купчишкой, сам же он видит в себе порою вместо демона –«гаденького, золотушного бесенка с насморком». Петр Верховенский иногда находит в нем «изломанного барчонка с волчьим аппетитом», а Лиза Тушина – ущербность «безрукого и безногого».

«Великость» и «загадочность», осложняются у главного героя «прозаическими» элементами, а в драматическую ткань его образа вплетаются пародийные нити. «Изящный Ноздрев» – так обозначается один из его ликов в авторском дневнике. Писатель признавался, что взял его не только из окружающей действительности, но и из собственного сердца, поскольку его вера прошла через горнило жесточайших сомнений и отрицаний. В отличие от своего создателя, Ставрогин оказался неспособным преодолеть трагическую раздвоенность и обрести хоть сколь-нибудь заполняющую пустоту души «полноту веры». В результате безысходный финал, символический смысл которого выразил Вяч. Иванов: «Изменник перед Христом, он неверен и Сатане... Он изменяет революции, изменяет и России (символы: переход в чужеземное подданство и в особенности отречение от своей жены, Хромоножки). Всем и всему изменяет он, и вешается, как Иуда, не добравшись до своей демонической берлоги в угрюмом горном ущелье».

Глубинное смысловое значение внутреннего развития образа Ставрогина Достоевский как бы проиллюстрирует через несколько лет после завершения романа рассуждениями «логического самоубийцы» в «Дневнике писателя». Вывод, вытекавший из них, заключался в том, что без веры в бессмертие души и вечную жизнь бытие личности, нации, всего человечества становится неестественным, немыслимым, невыносимым: «только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее, а потеря смысла жизни (ощущаемая хотя бы в виде самой бессознательной тоски) несомненно ведет за собою самоубийство».

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ - центральный персонаж романа Ф.М.Достоевского «Бесы». Основным, хотя и не единственным, реальным прототипом С.Т.Верховенского явился известный русский либеральный историк-западник, друг А.И.Герцена Тимофей Николаевич Грановский (1813-1855). Источником сведений об историке, которого писатель не знал лично, послужила рецензия Н.Н.Страхова на книгу А.В.Станкевича «Т.Н.Грановский» (1869), опубликованная в «Заре». 26 февраля (10 марта) 1869 года Достоевский писал Страхову: «Книжонка эта нужна мне, как воздух, и как можно скорее, как материал, необходимейший для моего сочинения»; однако в наброске, которым Достоевский начал работу над романом (февраль 1870), черты либерала-идеалиста подверглись пародированию. «Всежизненная беспредметность и нетвердость во взгляде и в чувствах», «жаждет гонений и любит говорить о претерпенных им», «лил слезы там-то, тут-то», «плачет о всех женах - и поминутно женится» - таковы штрихи к портрету чистого западника, «который просмотрел совсем русскую жизнь» и которого автор романа (задуманного как политический памфлет на нигилистов и западников) делал морально ответственным за нечаевское убийство, за монструозного своего сына, негодяя Петрушу. «Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развивавшейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем», - объяснял Достоевский в письме к наследнику престола, А.А.Романову. Являясь обобщенным портретом либерального западника 40-х годов, С.Т. соединяет в себе черты многих людей этого поколения - Герцена, Чичерина, Корша и даже Тургенева.

С.Т, историей которого начинается и заканчивается действие романа, принадлежит к плеяде знаменитых деятелей 40-х годов, получивших европейское образование и успевших блеснуть на университетском поприще в самом начале своей карьеры; «вихрем сошедшихся обстоятельств», однако, карьера была разрушена, и он оказался в губернском городе - сначала в роли гувернера восьмилетнего генеральского сына, а затем и приживальщика в доме деспотической покровительницы генеральши Ставрогиной. С.Т. представлен в романе как отец «беса» Петруши (см. ст.: ПЕТР Верховенский) и как воспитатель «демона» Ставрогина. Постепенно либерал-идеалист опускается до карт, шампанского и клубного бездельничанья, регулярно впадая в «гражданскую скорбь» и в холерину: двадцать лет он стоял перед Россией «воплощенной укоризной» и считал себя гонимым и чуть ли не ссыльным. С приездом же в город сына, которого он почти не знал (так как отдал с малолетства на воспитание теткам), в нем, расслабленном эстете и капризном, вздорном, пустом человеке (так аттестует его генеральша Ставрогина), загорается чувство чести и гражданского негодования. На литературном празднике в пользу гувернанток С.Т. бесстрашно отстаивает высшие ценности («без хлеба... можно прожить человечеству, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете!»), дав бой утилитаристам и нигилистам. Однако губернское общество освистало и высмеяло «нелепого старика», его звездный час обернулся позором и поражением. Он более не хочет оставаться приживальщиком и уходит из дома покровительницы с маленьким саквояжем, зонтиком и сорока рублями; на постоялом дворе у большой дороги «русскому скитальцу» бродячая книгоноша читает евангельский рассказ об исцелении га-даринского бесноватого. «Мое бессмертие, - убежден взволнованный С.Т, - уже потому необходимо, что Бог не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшейся к нему любви в моем сердце. И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия...» С.Т умирает просветленный, признав свою духовную ответственность за нигилистов, за Шатова, за сына Петрушу, за Федьку Каторжного, отданного когда-то в солдаты для покрытия карточного долга: душевная драма «рыцаря красоты» завершается высокой трагической нотой.

Образ С.Т, по мнению большинства критиков, принадлежит к величайшим созданиям Достоевского. Современники писателя сравнивали С.Т. с «тургеневскими героями в старости» (А.Н.Майков). «В образе этого чистого идеалиста 40-х годов есть дыханье и теплота жизни. Он до того непосредственно и естественно живет на страницах романа, что кажется не зависящим от произвола автора», - считал К.В.Мочульский. «Образ С.Т. написан не без иронии, но и не без любви. Есть в нем и лжегероическая поза, и благородная фраза, и чрезмерная обидчивость приживальщика, но есть в нем и подлинное благородство и патетическое гражданское мужество», - замечал Ф.А.Сте-пун. «Это самый грандиозный герой Достоевского, - утверждал Ю.П.Иваск, - и не ближе ли он Ламанческому рыцарю, чем кихотик-христосик Мышкин! С.Т, большое испорченное дитя, до самого конца лепечет свои русско-французские фразочки и, сам того не ведая, приобщается не Великой Мысли, а самому Христу». С.Т. выражает в романе идеи, близкие автору, и по воле автора является истолкователем евангельского эпиграфа к «Бесам».

Примечание из лекции: С.Т. большой ребенок, его речи совершенно неопасны. Он является отцом главного беса. Сын его – Петруша,относится к отцу как к устаревшему. Он тип авантюриста – заговорщика, с помощью этого типа мы понимаем, как зарождался экстремиум, и достижение любой цели – это главное условие. Все средства хороши. Он прекрасно знает, что он мошенник, а не революционер. Верховенский считает, что если он сам был руководителем, то и его сын тоже должен руководить и верховенствовать. Теория Шмалева – это тотальное расчеловечение людей и Петр видит в нем идеального человека и видит в нме собрата и проповедует рай на земле. Убийство Шатырева – э то залог единства – что никто из пятерки не донесет

Смысл названия Бесы:

Бесы – образ обощения, духовной смуты, утраты нравственных отриентиров, образ смертельно-опасной эпидемии. Вывод, в центре худ. Анализ идеологии насилия, своеволия. Любое насилие приведет Россию к топору. Эта идея полностью реализуется в Бесах. Топор – символ организации, во главе которой Верховенский.

История о кружке революционеров, основанная на реальных событиях, мало известна массовому читателю. Достоевский хорошо знаком нам по преступлению Раскольникова, по безумию князя Мышкина, по отцеубийству братьев Карамазовых. О трагедии Ставрогина же слышали далеко не все. Что в общем-то не очень и удивительно, поскольку этот роман долгое время было принято не замечать. В Советском Союзе его можно было найти только в собрании сочинений Достоевского. Отдельно «Бесов» не издавали из идеологических соображений: книга в неприглядном свете изображала революционное дело.

Интересно, что экзистенциалисты считали Достоевского своим предшественником. Камю нашел в текстах Достоевского те образы и те проблемы, которые волновали общество в начале XX века. Это вопросы, связанные с идентификацией человека в обществе, границами свободы, возможностью или невозможностью выбора. Принадлежит ли человек сам себе и сам ли совершает свои поступки или он только винтик системы и все предначертано? Оказалось, что именно об этом и писал Достоевский, что его герои мучаются всем этим. И они заговорили с Камю, перестали быть странными и непонятными. А книгу «Бесы» французский экзистенциалист назвал пророческой. В этом романе люди уже стали терять свои души, перестали ощущать себя людьми, закончили верить. Ярче всего это проявилось в образе Ставрогина.

Ставрогин, Онегин, Алеко – лишние люди в литературе

Центральный образ всегда самый многомерный, противоречивый и трудно распутываемый, что закономерно. Он заключает в себе все самые сокровенные мысли автора, является ключевым звеном повествования, на котором оно держится. Он то, ради чего все это было написано. То, что мучило писателя. Таким героем для Достоевского в «Бесах» стал Ставрогин. Зачатки этого образа «странника» возникли ещё у Пушкина, и появились Алеко и Онегин. Они не могли найти себе места в обществе. Однако именно Достоевскому удалось довести этот характер до крайности, создать самое трагичное его воплощение.

Образ Николая Ставрогина

Ставрогин — призрачный герой романа. Он словно не живой. Автор смог добиться невероятной вещи: при условии постоянного участия главного героя в событиях из жизни других персонажей, в общем повествовании он постоянно как будто отсутствует. Им владеет дух небытия. И вся мука Ставрогина в том, что и он ощущает своё «несуществование». Испытывает от этого постоянные душевные муки, хотя и они, конечно, эфемерны. Его поведение странно, эгоцентрично и эксцентрично. Своими поступками он хочет самого себя разубедить в своём небытии. От него есть лишь психологический скелет: железная воля, темперамент, бесстрашие, авантюристическое искание опасности как острого впечатления, но дух его связан цепями и узами, и в нем живёт бес.

Дела Ставрогина сбивают столку: они диаметрально противоположные. Женитьба на Хромоножке представляется верхом альтруизма, а его обращение с Шатовым — верхом цинизма. Но в его крайностях скрывается суть его трагедии. Если человек способен на настоящее зло, если он может испытывать злобу, то как ни странно, но это свидетельство того, что он может и полюбить. Такой человек способен на сострадание и на прочие прекрасные порывы человеческой души. В мире работает закон, ярче и лаконичнее всего выраженный Булгаковым: » Где бы было твоё добро, если бы не было моего зла» .

Характеристика Ставрогина наиболее полно раскрывается лишь под конец романа в его предсмертном письме и последующем самоубийстве, которое есть, безусловно, прежде всего, акт идейного самоопределения. В письме к Даше Ставрогин окончательно и определенно отделяет себя от любой идейно-философской концепции из тех, что представлены в романе. Его самоанализ точен и глубок. Как-то Шатов спрашивал Ставрогина: «Правда ли, что вы уверяли, будто не знаете различия в красоте между какой-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества?». Шатов спрашивал со злобой и раздражением, ибо для него неразличение добра и зла чудовищно и омерзительно. Ставрогин говорит о том же самом спокойно, потому что он действительно, совершенно искренне «не видит разницы». В этом, собственно, и вся трагедия Ставрогина: он знает, что такое добро и что такое зло, но буквально не ощущает разницы.

Анализ главы «У Тихона»

Кульминацией раскрытия души Николая Ставрогина стала глава «У Тихона». Глава — исповедь. Николай Ставрогин приходит к монаху, чтобы показать ему свое письменное признание во всех грехах. Он соорудил документ, который хочет, чтобы обнародовали после его смерти. Получится это или нет, не столь важно. Важен мотив этого поступка. «Бездушный» Ставрогин делает попытку покаяться. Всенародно, как когда-то просила прощения Катерина Кабанова в драма Островского. Делает он это без всякой веры, да и способ выбирает какой-то искалеченный, но все же это попытка.

С Тихоном разговаривает совершенно другой Ставрогин. Куда-то пропал самоуверенный, холодный и отстранённый мужчина, на его месте сидит путающийся в словах человек, потерянный, абсолютно взволнованный и, кажется, испуганный. Говорит вещи, которые страшно услышать даже от него. Но более всего странно, что оказывается, что в бесов то он верует. Полностью отрицая возможность существования Бога.

— А можно ли веровать в беса, не веруя совсем в Бога?
— О, очень можно, сплошь и рядом.

Ставрогин одержим бесом, он стал его плотью, через которую последний несет в мир зло. Посредством этого тела он калечит других людей. Ищет жертв и совращает, мучает, убивает их души. Он дует на тлеющие угли людских пороков и раздувает из них пламя, которое пожирает человека целиком. Ставрогин прямо или косвенно погубил в своей жизни и Хромоножку, и Шатова, и Кириллова, и Лизу, и Верховенского, и несчастную бедную девочку Матрешу, и Бог знает кого еще.

Покаяние всегда предполагает преклонение головы, но Ставрогин ее так и не склонил. Он презирал бы общество, если бы ему оно не было безразлично. Со страниц своей написанной исповеди он смеется над ее читателем. Он со злорадной жестокой улыбкой рассказывает о всех мерзостях, содеянных им, обо всех преступлениях, которые ему довелось совершить. И все слова его точны, и рассудок ясен. Он помнит все до мельчайших подробностей, до паучка на окне. Того насекомого, которое ползло по стеклу, пока в бреду умирал совращенный им ребенок, который смел поверить в любовь Ставрогина. А что испытал Николай от этой смерти? Немного страха. Немного человеческого чувства, да и того запомнить не смог.

Почему Ставрогин покончил жизнь самоубийством?

Н.А. Бердяев писал, что Достоевский влюблен в своего героя. Что Ставрогин, его страсть, его грех и его слабость. Федор Михайлович нарисовал фигуру, которая олицетворяет мировую трагедию: истощение от безграничности. Это трагедия омертвения и гибели человеческой индивидуальности от великих амбиций сделать что-то настолько великое, что не знает ни рамок, ни законов, ни выбора.

Идея романа «Бесы» в том, что русская душа больна. Она заражена бесовским искушением. Отказалась от любых жизненных ценностей, не приемлет авторитетов и не видит разницы между добром и злом. Об этом Достоевский сообщает нам еще в начале, в эпиграфе словами Пушкина:

Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам

В этих словах весь Ставрогин. Его внутренняя суть. Его душу бес поглотил полностью. Это и есть ответ на один из самых волнующих вопросов этого произведения Достоевского: «Почему Ставрогин покончил жизнь самоубийством?». По сути, уйдя из мира земного, он потерял лишь физическую оболочку. Больше у Ставрогина ничего не было: ни веры, ни души, ни любви, ни надежды.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!