24.01.1776, г. Кёнигсберг - 25.06.1822, Берлин
немецкий писатель, художник,
композитор, музыкальный критик

Эрнст Теодор Амадей Гофман… В этом имени есть что-то магическое. Его всегда произносят полностью, и оно как будто окружено тёмным гофрированным воротником с огненными отблесками.
Впрочем, так и должно быть, потому что на самом деле Гофман был волшебник.
Да-да, не просто сказочник, как братья Гримм или Перро, а самый настоящий волшебник.
Судите сами, ведь только истинный маг может творить чудеса и сказки… из ничего. Из бронзовой дверной ручки с ухмыляющейся рожей, из щипцов для орехов и хриплого боя старых часов; из шума ветра в листве и ночного пения котов на крыше. Правда, Гофман не носил чёрной мантии с таинственными знаками, а ходил в поношенном коричневом фраке и вместо волшебной палочки использовал гусиное перо.
Волшебники родятся, где и когда им вздумается. Эрнст Теодор Вильгельм (как вначале его звали) явился на свет в славном городе Кёнигсберге в день Святого Иоанна Златоуста в семье юриста.
Наверное, он поступил опрометчиво, ибо ничто так не сопротивляется волшебству, как законы и право.
И вот юноша, который с самого раннего детства больше всего на свете любил музыку (и даже взял себе имя Амадей в честь Моцарта), играл на фортепьяно, скрипке, органе, пел, рисовал и сочинял стихи, - этот юноша должен был, как и все его предки, стать чиновником.
Юный Гофман покорился, окончил университет и много лет служил в разных судебных ведомствах. Он скитался по городам Пруссии и Польши (которая тогда тоже была прусской), чихал в пыльных архивах, зевал на заседаниях суда и рисовал карикатуры на членов судейской коллегии на полях протоколов.
Не раз злополучный юрист пробовал бросить службу, но это ни к чему не приводило. Отправившись в Берлин попытать счастья как художник и музыкант, он едва не умер с голоду. В маленьком городе Бамберге Гофману довелось быть композитором и дирижёром, режиссёром и декоратором в театре; писать статьи и рецензии для «Всеобщей музыкальной газеты»; давать уроки музыки и даже участвовать в продаже нот и роялей! Но ни славы, ни денег это ему не прибавляло. Иногда, сидя у окна в своей крошечной комнатке под самой крышей и глядя в ночное небо, он думал, что дела в театре никогда не пойдут на лад; что Юлия Марк, его ученица, поёт как ангел, а он некрасив, беден и несвободен; и вообще жизнь не удалась…
Юльхен скоро выдали замуж за глупого, но богатого коммерсанта и увезли навсегда.
Гофман покинул опостылевший Бамберг и уехал сначала в Дрезден, потом в Лейпциг, чуть не был убит бомбой во время одной из последних наполеоновских битв и наконец…
То ли судьба над ним сжалилась, то ли помог святой покровитель Иоанн Златоуст, но однажды незадачливый капельмейстер взял перо, обмакнул его в чернильницу и…
Тут-то и зазвенели хрустальные колокольчики, зашептались в листве золотисто-зелёные змейки и была написана сказка «Золотой горшок» (1814).
А Гофман наконец-то обрёл самого себя и свою волшебную страну. Правда, кое-какие гости из этой страны навещали его и раньше («Кавалер Глюк», 1809).
Чудесных историй вскоре набралось много, из них составился сборник под названием «Фантазии в манере Калло» (1814-1815). Книжка имела успех, и автор сразу стал знаменитым.
«Я похож на детей, родившихся в воскресенье: они видят то, что не видно другим людям» . Сказки и новеллы Гофмана могли быть смешными и страшными, светлыми и зловещими, но фантастическое в них возникало неожиданно, из самых обыденных вещей, из самой жизни. В этом и был великий секрет, о котором первым догадался Гофман.
Слава его росла, а денег всё не было. И вот писатель снова вынужден надеть мундир советника юстиции, теперь уже в Берлине.
Тоска одолевала его в этой «человеческой пустыне» , но всё же именно здесь были написаны почти все его лучшие книги: «Щелкунчик и мышиный король» (1816), «Крошка Цахес» (1819), «Ночные рассказы» (очень страшные), «Принцесса Брамбилла» (1820), «Житейские воззрения кота Мурра» и многое другое.
Постепенно сложился и круг друзей - таких же фантазёров-романтиков, как и сам Гофман. Их весёлые и серьёзные беседы об искусстве, о тайнах человеческой души и прочих предметах воплотились в четырёхтомный цикл «Серапионовы братья» (1819-1821).
Гофман был полон замыслов, служба не слишком его обременяла, и всё было бы хорошо, да только… «Чёрт на всё может положить свой хвост» .
Советник Гофман как член апелляционного суда заступился за несправедливо обвинённого человека, вызвав гнев полицей-директора фон Камптца. Мало того, дерзкий писатель изобразил этого достойного деятеля прусского государства в повести «Повелитель блох» (1822) под видом тайного советника Кнаррпанти, который сначала арестовывал преступника, а потом подбирал ему подходящее преступление. Фон Камптц в ярости пожаловался королю и приказал изъять рукопись повести. Против Гофмана возбудили судебное дело, и только хлопоты друзей и тяжёлая болезнь избавили его от преследования.
Он был почти полностью парализован, но до конца не терял надежды. Последним чудом был рассказ «Угловое окно», где схвачена на лету ускользающая жизнь и запечатлена для нас навеки.

Маргарита Переслегина

ПРОИЗВЕДЕНИЯ Э.Т.А.ГОФМАНА

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ: В 6 т.: Пер. с нем. / Предисл. А.Карельского; Коммент. Г.Шевченко. - М.: Худож. лит., 1991-2000.
В России всегда любили Гофмана. Образованная молодёжь зачитывалась им по-немецки. В библиотеке А.С.Пушкина стояло полное собрание сочинений Гофмана во французских переводах. Очень скоро появились и русские переводы, например, «История щипцов для орехов», или «Грызун орехов и царёк мышей» - так тогда назывался «Щелкунчик». Трудно перечислить всех деятелей русского искусства, испытавших влияние Гофмана (от Одоевского и Гоголя - до Мейерхольда и Булгакова). И тем не менее, какая-то загадочная сила долго препятствовала изданию всех книг Э.Т.А.Гофмана на русском языке. Только теперь, спустя почти два века, мы можем прочесть знаменитые и незнакомые тексты писателя, собранные и прокомментированные, как то и подобает творениям гения.

ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: В 3 т. / Вступ. ст. И.Миримского. - М.: Гослитиздат, 1962.

ЖИТЕЙСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ КОТА МУРРА ВКУПЕ С ФРАГМЕНТАМИ БИОГРАФИИ КАПЕЛЬМЕЙСТЕРА ИОГАННЕСА КРЕЙСЛЕРА, СЛУЧАЙНО УЦЕЛЕВШИМИ В МАКУЛАТУРНЫХ ЛИСТАХ / Пер. с нем. Д.Каравкиной, В.Гриба // Гофман Э.Т.А. Повелитель блох: Повести, роман. - М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. - С. 269-622.
Однажды Гофман увидел, что его воспитанник и любимец полосатый кот по имени Мурр открывает лапой ящик письменного стола и укладывается там спать на рукописях. Уж не научился ли он, чего доброго, читать и писать? Так возник замысел этой необыкновенной книги, в которой глубокомысленные рассуждения и «героические» похождения кота Мурра перемежаются страницами биографии его хозяина - капельмейстера Крейслера, так похожего на самого Гофмана.
Роман, к несчастью, остался незавершённым.

ЗОЛОТОЙ ГОРШОК И ДРУГИЕ ИСТОРИИ: Пер. с нем. / Послесл. Д.Чавчанидзе; Рис. Н.Гольц. - М.: Дет. лит., 1983. - 366 с.: ил.
За миром видимым и осязаемым есть другой, чудесный мир, полный красоты и гармонии, но открывается он не каждому. Это подтвердят вам и маленький рыцарь Щелкунчик, и бедный студент Ансельм, и таинственный незнакомец в шитом камзоле - кавалер Глюк…

ЗОЛОТОЙ ГОРШОК; КРОШКА ЦАХЕС, ПО ПРОЗВАНИЮ ЦИННОБЕР: Сказки: Пер. с нем. / Вступ. ст. А.Гугнина; Худож. Н.Гольц. - М.: Дет. лит., 2002. - 239 с.: ил. - (Шк. б-ка).
Не пытайтесь разгадать секрет двух самых волшебных, самых глубоких и неуловимых историй Гофмана. Как ни сплетай сеть из социальных и философских теорий, а зелёные змейки всё равно скользнут в воду Эльбы и только сверкнут изумрудными искрами… Читайте и слушайте эти сказки, как музыку, следуя за переливами мелодии, причудами фантазии, вступая в зачарованные залы, отворяя ворота чудесных парков… Только, замечтавшись, не споткнитесь о какую-нибудь корзинку с яблоками. Ведь её хозяйка может оказаться самой настоящей колдуньей.

КРЕЙСЛЕРИАНА; ЖИТЕЙСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ КОТА МУРРА; ДНЕВНИКИ: Пер. с нем. - М.: Наука, 1972. - 667 с.: ил. - (Лит. памятники).
КРЕЙСЛЕРИАНА; НОВЕЛЛЫ: Пер. с нем. - М.: Музыка, 1990. - 400 с.
«Крейслериана»
«Есть лишь один ангел света, способный осилить демона зла. Этот светлый ангел - дух музыки…» Капельмейстер Иоганнес Крейслер произносит эти слова в романе «Кот Мурр», но впервые этот герой появляется в «Крейслериане», где высказывает самые задушевные и глубокие мысли Гофмана о музыке и музыкантах.

«Фермата» , «Поэт и композитор» , «Состязание певцов»
В этих новеллах Гофман по-разному разыгрывает темы, волновавшие его всю жизнь: что такое творчество; какой ценой достигается совершенство в искусстве.

ПЕСОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК: Повести: Пер. с нем. / Рис. В.Бисенгалиева. - М.: Текст, 1992. - 271 с.: ил. - (Волшебный фонарь).
«Игнац Деннер» , «Песочный человек» , «Дож и догаресса» , «Фалунские рудники»
Злые чародеи, безымянные тёмные силы и сам дьявол всегда готовы завладеть человеком. Горе тому, кто дрогнет перед ними и впустит тьму в свою душу!

«Мадемуазель де Скюдери: Рассказ из времён Людовика XIV»
Новелла о загадочных преступлениях, поразивших Париж XVII века - первая переведённая на русский язык вещь Гофмана и первый детектив в истории литературы.

ПЕСОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК: [Повести, новеллы] / Предисл. А.Карельского. - СПб.: Кристалл, 2000. - 912 с.: ил.
«Приключение в ночь под Новый год»
«Ни с чем не сообразные, просто чёрт знает какие происшествия» случаются в эту пору. Ледяной вьюжной ночью в маленьком берлинском кабачке могут встретиться путешественник, не отбрасывающий тени, и бедный художник, который, странно сказать… не отражается в зеркале!

«Повелитель блох: Сказка в семи приключениях двух друзей»
Добрый чудак Перегринус Тис, сам того не ведая, спасает мастера-блоху, всех блох повелителя. В награду он получает волшебное стёклышко, позволяющее читать чужие мысли.

СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ: Э.Т.А.ГОФМАН. СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ; «СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ» В ПЕТРОГРАДЕ: Антология / Сост., предисл. и коммент. А.А.Гугнина. - М.: Высш. шк., 1994. - 736 с.
Сборник Э.Т.А.Гофмана «Серапионовы братья» печатается почти в том же виде, в каком он появился при жизни автора и его друзей - писателей Ф. де ла Мотт Фуке, А. фон Шамиссо, юриста Ю.Хитцига, врача и поэта Д.Ф.Кореффа и других, назвавших свой кружок в честь ясновидящего пустынника Серапиона. Устав их гласил: свобода вдохновения и фантазии и право каждого быть самим собой.
Спустя сто лет, в 1921 году, в Петрограде молодые русские писатели объединились в Серапионово братство - в честь Гофмана и романтиков, во имя Искусства и Дружбы, назло хаосу и войне партий. Сборник произведений новых «серапионов» Михаила Зощенко, Льва Лунца, Всеволода Иванова, Вениамина Каверина и других также публикуется в этой книге впервые с 1922 года.

ЩЕЛКУНЧИК И МЫШИНЫЙ КОРОЛЬ: Рождественская сказка / Пер. с нем. И.Татариновой; Ил. М.Андрухиной. - Калининград: Благовест, 1992. - 111 с.: ил. - (Волшебная копилка детства).
«Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит всё король мышиный… Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак, бум-бум!»
Войдём на цыпочках в гостиную советника Штальбаума, где уже горят рождественские свечи, а на столах разложены подарки. Если встать в сторонке и не шуметь, то увидишь удивительные вещи…
Этой сказке без малого двести лет, но странное дело! Щелкунчик и маленькая Мари с тех пор нисколько не постарели, а мышиный король и его матушка Мышильда ничуть не подобрели.

Маргарита Переслегина

ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ Э.Т.А.ГОФМАНА

Баландин Р.К. Гофман // Баландин Р.К. Сто великих гениев. - М.: Вече, 2004. - С. 452-456.
Берковский Н.Я. Гофман: [О жизни, главных темах творчества и влиянии Гофмана на мировую литературу] // Берковский Н.Я. Статьи и лекции по зарубежной литературе. - СПб.: Азбука-классика, 2002. - С. 98-122.
Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. - СПб.: Азбука-классика, 2001. - 512 с.
Из содерж.: Э.Т.А.Гофман.
Бэлза И. Чудный гений: [Гофман и музыка] // Гофман Э.Т.А. Крейслериана; Новеллы. - М.: Музыка, 1990. - С. 380-399.
Гессе Г. [О Гофмане] // Гессе Г. Магия книги. - М.: Книга, 1990. - С. 59-60.
Гофман Э.Т.А. Жизнь и творчество: Письма, высказывания, документы: Пер. с нем. / Сост., предисл. и послесл. К.Гюнцеля. - М.: Радуга, 1987. - 462 с.: ил.
Гугнин А. «Серапионовы братья» в контексте двух столетий // Серапионовы братья: Э.Т.А.Гофман. Серапионовы братья; «Серапионовы братья» в Петрограде: Антология. - М.: Высш. шк., 1994. - С. 5-40.
Гугнин А. Фантастическая реальность Э.Т.А.Гофмана // Гофман Э.Т.А. Золотой горшок; Крошка Цахес, по прозванию Циннобер. - М.: Дет. лит., 2002. - С. 5-22.
Дудова Л. Гофман, Эрнст Теодор Амадей // Зарубежные писатели: Биобиблиогр. словарь: В 2 ч.: Ч. 1. - М.: Дрофа, 2003. - С. 312-321.
Каверин В. Речь к столетию со дня смерти Э.Т.А.Гофмана // Серапионовы братья: Э.Т.А.Гофман. Серапионовы братья; «Серапионовы братья» в Петрограде: Антология. - М.: Высш. шк., 1994. - С. 684-686.
Карельский А. Эрнст Теодор Амадей Гофман // Гофман Э.Т.А. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Худож. лит., 1991-2000. - Т. 1. - С. 5-26.
Мистлер Ж. Жизнь Гофмана / Пер. с фр. А.Франковского. - Л.: Academia, 1929. - 231 с.
Пискунова С. Эрнст Теодор Амадей Гофман // Энциклопедия для детей: Т. 15: Всемирная литература: Ч. 2: XIX и XX века. - М.: Аванта+, 2001. - С. 31-38.
Фюман Ф. Крошка Цахес, по прозванию Циннобер // Встреча: Повести и эссе писателей ГДР об эпохе «Бури и натиска» и романтизма. - М., 1983. - С. 419-434.
Харитонов М. Сказки и жизнь Гофмана: Предисловие // Гофман Э.Т.А. Маленький Цахес по прозванию Циннобер. - Саратов: Приволжск. кн. изд-во, 1984. - С. 5-16.
Художественный мир Э.Т.А.Гофмана: [Сб. статей]. - М.: Наука, 1982. - 295 с.: ил.
Цвейг С. Э.Т.А.Гофман: Предисловие к французскому изданию «Принцессы Брамбиллы» // Цвейг С. Собр. соч.: В 9 т. - М.: Библиосфера, 1997. - Т. 9. - С. 400-402.
Щербакова И. Рисунки Э.Т.А.Гофмана // Панорама искусств: Вып. 11. - М.: Сов. художник, 1988. - С. 393-413.

План

Введение

Творческий путь Э.Т.А. Гофмана

«Двоемирие» Гофмана

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Гофман принадлежит к тем писателям, чья посмертная слава не ограничивается многочисленными изданиями собраний сочинений.

Его слава, скорее, легка и крылата, она разлита в духовной атмосфере, нас окружающей. Кто не читал «сказок Гофмана» - рано или поздно их услышит, или увидит, но мимо не пройдет! Вспомним хотя бы «Щелкунчика»… в театре на балетах Чайковского или Делиба, а если не в театре, то хоть на театральной афише или на телевизионном экране. Незримая тень Гофмана постоянно и благотворно осеняла русскую культуру и в XIX, и в XX, и в нынешнем, XXI, веке…

В данной работе рассматриваются жизненный и творческий пути писателя, анализируются основные мотивы творчества Гофмана, его место в современной ему - и нам литературе. Также рассмотрены вопросы связанные с двоемирием Гофмана.

Творческий путь Э.Т.А. Гофмана

Литературой Гофман занялся поздно - в тридцатитрехлетнем возрасте. Современники встретили нового писателя с настороженностью, его фантазии сразу были опознаны как романтические, в духе еще популярного тогда настроения, а ведь Романтизм ассоциировался, прежде всего, с поколением молодых, зараженных французский революционным вирусом.

Вступив в литературу в ту пору, когда иенскими и гейдельбергскими романтиками уже были сформулированы и развиты основные принципы немецкого романтизма, Гофман был художником-романтиком. Характер конфликтов, лежащий в основе его произведений, их проблематика и система образов, само художественное видение мира остаются у него в рамках романтизма. Так же как и у иенцев, в основе большинства произведений Гофмана находится конфликт художника с обществом. Изначальная романтическая антитеза художника и общества - в основе мироощущения писателя. Вслед за иенцами высшим воплощением человеческого «Я» Гофман считает творческую личность.- художника, «энтузиаста», по его терминологии, которому доступен мир искусства, мир сказочной фантастики, те единственные сферы, где он может полностью реализовать себя и найти прибежище от реальной филистерской повседневности.

Но и воплощение и разрешение романтического конфликта у Гофмана иные, нежели у ранних романтиков. Через отрицание действительности, через конфликт художника с ней иенцы поднимались к высшей ступени своего мироощущения - эстетическому монизму, когда весь мир становился для них сферой поэтической утопии, сказки, сферой гармонии, в которой художник постигает себя и Вселенную. Романтический герой Гофмана живет в реальном мире (начиная с кавалера Глюка и кончая Крейслером). При всех своих попытках вырваться за его пределы в мир искусства, в фантастическое сказочное царство Джиннистан, он остается в окружении реальной конкретно-исторической действительности. Ни сказка, ни искусство не могут привнести ему гармонию в этот реальный мир, который в конечном итоге их себе подчиняет. Отсюда постоянное трагическое противоречие между героем и его идеалами, с одной стороны, и действительностью - с другой. Отсюда дуализм, от которого страдают гофмановские герои, двоемирие в его произведениях, неразрешимость конфликта между героем и внешним миром в большинстве из них, характерная двуплановость творческой манеры писателя.

Творческая индивидуальность Гофмана во многих характерных чертах определяется уже в первой его книге «Фантазии в манере Калло», в которую вошли произведения, написанные с 1808 по 1814 г. Новелла «Кавалер Глюк» (1808), первое из опубликованных произведений Гофмана, намечает и наиболее существенные аспекты его мировосприятия и творческой манеры. Новелла развивает одну из основных, если не главную идею творчества писателя - неразрешимость конфликта между художником и обществом. Эта идея раскрывается посредством того художественного приема, который станет доминирующим во всем последующем творчестве писателя - двуплановости повествования.

Наиболее значительными считаются сборники рассказов «Фантазии в манере Калло» (1814-1815), «Ночные рассказы в манере Калло» (1816-1817) и Серапионовы братья (1819-1821); диалог о проблемах театрального дела «Необыкновенные страдания одного директора театров» (1818); рассказ в духе волшебной сказки «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» (1819); и два романа - «Эликсир дьявола» - об иррациональности повседневного (1816), блистательное исследование проблемы двойничества, и «Житейские воззрения кота Мурра» - сатира на немецкое мещанство (1819 - 1821), отчасти автобиографическое произведение, исполненное остроумия и мудрости. К числу наиболее известных рассказов Гофмана, входивших в упомянутые сборники, принадлежат волшебная сказка «Золотой горшок», готическая повесть «Майорат», реалистически достоверный психологический рассказ о ювелире, который не в силах расстаться со своими творениями, «Мадемуазель де Скюдери», и некоторые другие.

Через восемь лет после выхода «Фантазий» Гофмана не стало. Умирал он уже писателем не то чтобы прославленным, но весьма популярным. За эти восемь лет он успел написать на удивление много, об это свидетельствует приведенный выше перечень всего лишь нескольких, самых значимых, произведений.

Блистательная фантазия в сочетании со строгим и прозрачным стилем обеспечили Гофману особое место в немецкой литературе. Германия оценила это намного позже, уже в XX веке …

«Двоемирие» Гофмана

В XX веке, и в наши дни имя Гофмана у читателя связывалось и связывается, прежде всего, со знаменитым принципом «двоемирия» - романтически заостренным выражением вечной проблемы искусства, противоречия между идеалом и действительностью, «существенностью», как говаривали русские романтики. «Существенность» прозаична, то есть мелка и убога, это жизнь неподлинная, недолжная; идеал прекрасен и поэтичен, он - подлинная жизнь, но он живет лишь в груди художника, «энтузиаста», действительностью же он гоним и в ней недостижим. Художник обречен жить в мире собственных фантазий, отгородившись от внешнего мира защитным валом презрения либо ощетинившись против него колючей броней иронии, издевки, сатиры. И в самом деле, - Гофман таков и в «Кавалере Глюке», и в «Золотом горшке», и в «Собаке Берганце», и в «Крошке Цахесе», и в «Повелителе блох», и в «Коте Мурре».

Есть и другой образ Гофмана: под маской сумасбродничающего потешника скрывается трагический певец раздвоенности и отчужденности человеческой души (не исключая уже и души артистической). И для этого образа тоже легко найти основания: в «Песочном человеке», «Майорате», «Эликсирах дьявола», «Магнетизере», «Мадемуазель де Скюдери», «Счастье игрока».

Эти два образы, переливаясь, мерцая, являются основными в творчестве Гофмана, а ведь есть еще и другие: веселый и добрый сказочник - автор прославленного «Щелкунчика»; певец старинных ремесел и патриархальных устоев - автор «Мастера Мартина-бочара» и «Мастера Иоганнеса Вахта»; беззаветный жрец Музыки - автор «Крейслерианы»; тайный поклонник Жизни - автор «Углового окна».

В поразительном этюде «Советник Креспель» из «Серапионовых братьев» дается, пожалуй, самая виртуозная разработка психологической - впрочем, и социальной тоже - проблематики. О заглавном герое там говорится: «Бывают люди, которых природа или немилосердный рок лишили покрова, под прикрытием коего мы, остальные смертные, неприметно для чужого глаза исходим в своих безумствах... Все, что у нас остается мыслью, у Креспеля тотчас же преобразуется в действие. Горькую насмешку, каковую, надо полагать, постоянно таит на своих устах томящийся в нас дух, зажатый в тиски ничтожной земной суеты, Креспель являет нам воочию в сумасбродных своих кривляньях и ужимках. Но это его громоотвод. Все вздымающееся в нас из земли он возвращает земле - но божественную искру хранит свято; так что его внутреннее сознание, я полагаю, вполне здраво, несмотря на все кажущиеся - даже бьющие в глаза - сумасбродства».

Это уже существенно иной поворот. Как легко заметить, речь тут идет не о романтическом индивиде только, а о человеческой природе вообще. Характеризует Креспеля один из «остальных смертных» и все время говорит «мы», «в нас». В глубинах душ, все мы «исходим в своих безумствах», и линия раздела, пресловутое «двоемирие» начинается не на уровне внутренней, душевной структуры, а на уровне лишь внешнего ее выражения. То, что «остальные смертные» надежно скрывают под защитным покровом (все «земное»), у Креспеля не вытесняется вглубь. Напротив, высвобождается вовне, «возвращается земле» (психологи фрейдовского круга так и назовут это «катарсисом» - по аналогии с аристотелевским «очищением души»).

Но Креспель - и тут он вновь возвращается в романтический избранный круг - свято хранит «божественную искру». А возможно - причем сплошь и рядом - еще и такое, когда ни нравственность, ни сознание не оказываются в силах побороть «все вздымающееся в нас из земли». Гофман бесстрашно вступает и в эту сферу. Его роман «Эликсиры дьявола» на поверхностный взгляд может представиться сейчас всего лишь забористой смесью романа ужасов и детектива; на самом деле история безудержно нагнетаемых нравственных святотатств и уголовных преступлений монаха Медардуса - притча и предупреждение. То, что, применительно к Креспелю, смягченно и философически-отвлеченно обозначено как «все вздымающееся в нас из земли», здесь именуется гораздо резче и жестче - речь идет о «беснующемся в человеке слепом звере». И тут не только буйствует бесконтрольная власть подсознательного, «вытесняемого» - тут еще и напирает темная сила крови, дурной наследственности.

Человек у Гофмана, таким образом, тесним не только извне, но и изнутри. Его «сумасбродные кривлянья и ужимки», оказывается, не только знак непохожести, индивидуальности; они еще и каинова печать рода. «Очищение» души от «земного», выплеск его наружу может породить невинные чудачества Креспеля и Крейслера, а может - и преступную разнузданность Медардуса. Давимый с двух сторон, двумя побуждениями раздираемый, человек балансирует на грани разрыва, раздвоения - и тогда уже подлинного безумия.

Фантом раздвоения, всю жизнь преследовавший его душу и занимавший ум, Гофман воплотил на этот раз в неслыханно дерзкую художественную форму, не просто поместив два разных жизнеописания под одной обложкой, но еще и демонстративно их перемешав. Речь идет о романе «Житейские мировоззрения кота Мурра». Интересно, что оба жизнеописания отражают одну и ту же эпохальную проблематику, историю гофмановского времени и поколения, то есть один предмет дается в двух разных освещениях, интерпретациях. Гофман подводит тут итог; итог неоднозначен.

Исповедальность романа подчеркивается прежде всего тем, что в нем фигурирует все тот же Крейслер. С образа этого своего литературного двойника Гофман начинал - «Крейслериана» в цикле первых «Фантазий», - им и кончает.

В то же время Крейслер в этом романе - отнюдь не герой. Как предупреждает сразу издатель (фиктивный, конечно), предлагаемая книга есть именно исповедь ученого кота Мурра; и автор и герой - он. Но при подготовке книги к печати, сокрушенно поясняется далее, произошел конфуз: когда к издателю стали поступать корректурные листы, он с ужасом обнаружил, что записки кота Мурра постоянно перебиваются обрывками какого-то совершенно другого текста! Как выяснилось, автор (то есть кот), излагая свои житейские воззрения, по ходу дела рвал на части первую попавшуюся ему в лапы книгу из библиотеки хозяина, чтобы использовать выдранные страницы «частью для прокладки, частью для просушки». Разделанная столь варварским образом книга оказалась жизнеописанием Крейслера; по небрежности наборщиков эти страницы тоже напечатали.

Жизнеописание гениального композитора как макулатурные листы в кошачьей биографии! Надо было обладать поистине гофмановской фантазией, чтобы придать горькой самоиронии такую форму. Кому нужна жизнь Крейслера, его радости и печали, на что они годятся? Разве что на просушку графоманских упражнений ученого кота!

Впрочем, с графоманскими упражнениями все не так просто. По мере чтения самой автобиографии Мурра мы убеждаемся, что и кот тоже не так-то прост, и отнюдь не без оснований претендует на главную роль в романе - роль романтического «сына века». Вот он, ныне умудренный и житейским опытом, и литературно-философскими штудиями, рассуждает в зачине своего жизнеописания: «Как редко, однако, встречается истинное сродство душ в наш убогий, косный, себялюбивый век!.. Мои сочинения, несомненно, зажгут в груди не одного юного, одаренного разумом и сердцем кота высокий пламень поэзии... а иной благородный кот-юнец всецело проникнется возвышенными идеалами книги, которую я вот сейчас держу в лапах, и воскликнет в восторженном порыве: О Мурр, божественный Мурр, величайший гений нашего достославного кошачьего рода! Только тебе я обязан всем, только твой пример сделал меня великим!» Уберите в этом пассаже специфически кошачьи реалии - и перед вами будут вполне романтические стиль, лексикон, пафос.

Изобразить романтического гения в образе вальяжно-разнеженного кота - уже сама по себе очень смешная идея, и Гофман всласть использует ее комические возможности. Конечно, читатель быстро убеждается, что по натуре своей Мурр просто научился модному романтическому жаргону. Однако не столь уж безразлично и то, что он «работает» под романтика с успехом, с незаурядным чувством стиля! Гофман не мог не знать, что таким маскарадом рискует скомпрометировать и сам романтизм; это риск рассчитанный.

Вот «макулатурные листы» - при всей царящей и тут «гофманиане» печальную повесть жизни капельмейстера Крейслера, одинокого, мало кем понимаемого гения; взрываются вдохновенные то романтические, то иронические тирады, звучат пламенные восклицания, пылают огненные взоры - и вдруг повествование обрывается, подчас буквально на полуслове (кончилась выдранная страница), и те же самые романтические тирады упоенно бубнит ученый кот: «...я твердо знаю: моя родина - чердак! Климат отчизны, ее нравы, обычаи, - как неугасимы эти впечатления... Откуда во мне такой возвышенный образ мыслей, такое неодолимое стремление в высшие сферы? Откуда такой редкостный дар мигом возноситься вверх, такие достойные зависти отважные, гениальнейшие прыжки? О, сладкое томление наполняет грудь мою! Тоска по родному чердаку поднимается во мне мощной волной! Тебе я посвящаю эти слезы, о прекрасная родина...»

Демонстративная, прямо чуть ли не буквальная разорванность романа, его внешний повествовательный сумбур (опять: то ли феерия фейерверка, то ли круговерть карнавала) композиционно спаяны намертво, с гениальным расчетом, и его надо осознать.

С первого взгляда может показаться, что параллельно идущие жизнеописания Крейслера и Мурра суть новый вариант традиционного гофмановского двоемирия: сфера «энтузиастов» (Крейслер) и сфера «филистеров» (Мурр). Но уже второй взгляд эту арифметику усложняет: ведь в каждой из этих биографий, в свою очередь, мир тоже разделен пополам, и в каждой есть своя сфера энтузиастов (Крейслер и Мурр) и филистеров (окружение Крейслера и Мурра). Мир уже не удваивается, а учетверяется - счет тут «дважды два»!

И это очень существенно меняет всю картину. Вычлени мы эксперимента ради линию Крейслера - перед нами будет еще одна «классическая» гофмановская повесть со всеми ее характерными атрибутами; вычлени мы линию Мурра - будет «гофманизированный» вариант очень распространенного в мировой литературе жанра сатирической аллегории, «животного эпоса» или басни с саморазоблачительным смыслом. Но Гофман смешивает их, сталкивает, и они непременно должны восприниматься только во взаимном отношении.

Это не просто параллельные линии - это параллельные зеркала. Одно из них - мурровское - ставится перед прежней гофмановской романтической структурой, снова и снова ее отражает и повторяет. Тем самым оно, это зеркало, неминуемо снимает с истории и фигуры Крейслера абсолютность, придает ей мерцающую двусмысленность. Зеркало получается пародийным, «житейские воззрения кота Мурра» - ироническим парафразом «музыкальных страданий капельмейстера Крейслера».

Одним из существеннейших компонентов поэтики Гофмана, как и ранних романтиков, является ирония. Причем в гофмановской иронии как творческом приеме, в основе которого лежит определенная философско-эстетическая, мировоззренческая позиция, мы можем четко различить две основные функции. В одной из них он выступает как прямой последователь иенцев. Речь идет о тех его произведениях, в которых решаются чисто эстетические проблемы и где роль романтической иронии близка той, которую она выполняет у иенских романтиков. Романтическая ирония в этих произведениях Гофмана получает сатирическое звучание, но сатира эта не имеет социальной, общественной направленности. Примером проявления такой функции иронии является новелла «Принцесса Брамбилла» - блестящая по своему художественному исполнению и типично гофмановская в демонстрации двуплановости его творческого метода. Вслед за иенцами автор новеллы «Принцесса Брамбилла» считает, что ирония должна выражать «философский взгляд на жизнь», т. е. быть основой отношения человека к жизни. В соответствии с этим, как и у иенцев, ирония является средством разрешения всех конфликтов и противоречий, средством преодоления того «хронического дуализма», от которого страдает главный герой этой новеллы актер Джильо Фава.

В русле этой основной тенденции раскрывается другая и более существенная функция его иронии. Если у иенцев ирония как выражение универсального отношения к миру становилась одновременно и выражением скептицизма и отказа от разрешения противоречий действительности, то Гофман насыщает иронию трагическим звучанием, у него она заключает в себе сочетание трагического и комического. Основной носитель иронического отношения к жизни у Гофмана - Крейслер, «хронический дуализм» которого трагичен в отличие от комичного «хронического дуализма» Джильо Фава. Сатирическое начало иронии Гофмана в этой функции имеет конкретный социальный адрес, значительное общественное содержание, а потому эта функция романтической иронии позволяет ему, писателю-романтику, отразить и некоторые типичные явления действительности («Золотой горшок», «Крошка Цахес», «Житейские воззрения Кота Мурра» - произведения, наиболее характерно отражающие эту функцию иронии Гофмана).

Для Гофмана несомненно превосходство мира поэтического над миром реальной повседневности. И он воспевает этот мир сказочной мечты, отдавая ему предпочтение перед миром реальным, прозаическим.

Но Гофман не был бы художником со столь противоречивым и во многом трагическим мироощущением, если бы такого рода сказочная новелла определяла генеральное направление его творчества, а не демонстрировала лишь одну из его сторон. В основе же своей художественное мироощущение писателя отнюдь не провозглашает полной победы поэтического мира над действительным. Лишь безумцы, как Серапион, или филистеры верят в существование только одного из этих миров. Такой принцип двоемирия отражен в целом ряде произведений Гофмана, пожалуй, наиболее ярких в своем художественном качестве и наиболее полно воплотивших противоречия его мировоззрения. Такова прежде всего сказочная новелла «Золотой горшок» (1814), название которой сопровождается красноречивым подзаголовком «Сказка из новых времен». Смысл этого подзаголовка заключается в том, что действующие лица этой сказки - современники Гофмана, а действие происходит в реальном Дрездене начала XIX в. Так пере- осмысляется Гофманом иенская традиция жанра сказки - в ее идейно-художественную структуру писатель включает план реальной повседневности. Герой новеллы студент Ансельм - чудаковатый неудачник, наделенный «наивной поэтической душой», и это делает доступным для него мир сказочного и чудесного. Столкнувшись с ним, Ансельм начинает вести двойственное существование, попадая из своего прозаического бытия в царство сказки, соседствующее с обычной реальной жизнью. В соответствии с этим новелла и композиционно построена на переплетении и взаимопроникновении сказочно-фантастического плана с реальным. Романтическая сказочная фантастика в своей тонкой поэтичности и изяществе находит здесь в Гофмане одного из лучших своих выразителей. В то же время в новелле отчетливо обрисован реальный план. Не без основания некоторые исследователи Гофмана полагали, что по этой новелле можно успешно реконструировать топографию улиц Дрездена начала прошлого века. Немалую роль в характеристике персонажей играет реалистическая деталь.

Широко и ярко развернутый сказочный план со многими причудливыми эпизодами, так неожиданно и, казалось бы, беспорядочно вторгающийся в рассказ о реальной повседневности, подчинен четкой, логической идейно-художественной структуре новеллы в отличие от намеренной фрагментарности и непоследовательности в повествовательной манере большинства ранних романтиков. Двуплановость творческого метода Гофмана, двоемирие в его мироощущении сказались в противопоставлении мира реального и фантастического и в соответствующем делении персонажей на две группы. Конректор Паульман, его дочь Вероника, регистратор Геербранд - прозаически мыслящие дрезденские обыватели, которых как раз и можно отнести, по собственной терминологии автора, к хорошим людям, лишенным всякого поэтического чутья. Им противопоставлен архивариус Линдхорст с дочерью Серпентиной, пришедший в этот филистерский мир из фантастической сказки, и милый чудак Ансельм, поэтической душе которого открылся сказочный мир архивариуса.

В счастливой концовке новеллы, завершающейся двумя свадьбами, получает полное истолкование ее идейный замысел. Надворным советником становится регистратор Геербранд, которому Вероника без колебания отдает свою руку, отрешившись от увлечения Ансельмом. Осуществляется ее мечта - «она живет в прекрасном доме на Новом рынке», у нее «шляпка новейшего фасона, новая турецкая шаль», и, завтракая в элегантном неглиже у окна, она отдает распоряжения прислуге. Ансельм женится на Серпентине и, став поэтом, поселяется с ней в сказочной Атлантиде. При этом он получает в приданое «хорошенькое поместье» и золотой горшок, который он видел в доме архивариуса. Золотой горшок - эта своеобразная ироническая трансформация «голубого цветка» Новалиса - сохраняет исходную функцию этого романтического символа. Вряд ли можно считать, что завершение сюжетной линии Ансельм - Серпентина является параллелью филистерскому идеалу, воплощенному в союзе Вероники и Геербранда, а золотой горшок - символом мещанского счастья. Ведь Ансельм не отказывается от своей поэтической мечты, он лишь находит ее осуществление.

Философская идея новеллы о воплощении, царства поэтической фантастики в мире искусства, в мире поэзии утверждается в последнем абзаце новеллы. Ее автор, страдающий от мысли, что ему приходится покидать сказочную Атлантиду и возвращаться в жалкое убожество своей мансарды, слышит ободряющие слова Линдхорста: «Разве сами вы не были только что в Атлантиде и разве не владеете вы там по крайней мере порядочной мызой как поэтической собственностью вашего ума? Да разве и блаженство Ансельма есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!»

В. Г. Белинский высоко ценил сатирический талант Гофмана, отмечая, что он умел «изображать действительность во всей ее истинности и казнить ядовитым сарказмом филистерство... своих соотечественников».

Эти наблюдения замечательного русского критика в полной мере могут быть отнесены к сказочной новелле «Крошка Цахес». В новой сказке полностью сохраняется двоемирие Гофмана в восприятии действительности, что опять нашло отражение в двуплановости композиции новеллы, в характерах персонажей и в их расстановке. Многие основные действующие лица новеллы-сказки.

«Крошка Цахес» имеют своих литературных прототипов в новелле «Золотой горшок»: студент Балтазар - Ансельма, Проспер Альпанус - Линдхорста, Кандида - Веронику.

Двуплановость новеллы раскрывается в противопоставлении мира поэтической мечты, сказочной страны Джиннистан, миру реальной повседневности, тому княжеству князя Барсануфа, в котором происходит действие новеллы. Двойственное существование ведут здесь некоторые персонажи и вещи, поскольку они совмещают свое сказочное волшебное бытие с существованием в реальном мире. Фея Розабельверде, она же канонисса приюта для благородных девиц Розеншен, покровительствует маленькому отвратительному Цахесу, наградив его тремя волшебными золотыми волосками.

В таком же двойственном качестве, как и фея Розабельверде, она же канонисса Розеншен, выступает и добрый волшебник Альпанус, окружающий себя различными сказочными чудесами, которые хорошо видит поэт и мечтатель студент Балтазар. В своей обыденной ипостаси, только и доступной для филистеров и трезвомыслящих рационалистов, Альпанус всего лишь доктор, склонный, правда, к весьма затейливым причудам.

Художественные планы сопоставляемых новелл совместимы, если не полностью, то очень близко. В идейном же звучании при всей своей схожести новеллы довольно различны. Если в сказке «Золотой горшок», высмеивающей мироощущение мещанства, сатира имеет нравственно-этический характер, то в «Крошке Цахесе» она становится более острой и получает социальное звучание. Не случайно Белинский отмечал, что эта новелла запрещена царской цензурой по той причине, что в ней «много насмешек над звездами и чиновниками».

Именно в связи с расширением адреса сатиры, с ее усилением в новелле изменяется и один существенный момент в ее художественной структуре - главным персонажем становится не положительный герой, характерный гофмановский чудак, поэт-мечтатель (Ансельм в новелле «Золотой горшок»), а герой отрицательный - мерзкий уродец Цахес, персонаж, в глубоко символичной совокупности своих внешних черт и внутреннего содержания впервые появляющийся на страницах произведений Гофмана. «Крошка Цахес» - в еще большей степени «сказка из новых времен», нежели «Золотой горшок». Цахес - полнейшее ничтожество, лишенное даже дара внятной членораздельной речи, но с непомерно раздутым чванливым самолюбием, отвратительно уродливый внешне,- в силу магического дара феи Розабельверде выглядит в глазах окружающих не только статным красавцем, но и человеком, наделенным выдающимися талантами, светлым и ясным умом. В короткое время он делает блестящую административную карьеру: не закончив курса юридических наук в университете, он становится важным чиновником и, наконец, всевластным первым министром в княжестве. Такая карьера возможна лишь благодаря тому, что Цахес присваивает чужие труды и таланты - таинственная сила трех золотых волосков заставляет ослепленных людей приписывать ему все значительное и талантливое, совершаемое другими.

Так в пределах романтического мировосприятия и художественными средствами романтического метода изображается одно из больших зол современной общественной системы. Однако несправедливое распределение духовных и материальных благ казалось писателю фатальным, возникшим под действием иррациональных фантастических сил в этом обществе, где властью и богатством наделяются люди ничтожные, а их ничтожество, в свою очередь, силой власти и золота превращается в мнимый блеск ума и талантов. Развенчивание же и свержение этих ложных кумиров в соответствии с характером мировоззрения писателя приходит извне, благодаря вмешательству таких же иррациональных сказочно-волшебных сил (чародей Проспер Альпанус в своем противоборстве с феей Розабельверде покровительствующий Балтазару), которые, по мнению Гофмана, и породили это уродливое социальное явление. Сцену возмущения толпы, врывающейся в дом всесильного министра Циннобера после того, как он лишился своего магического очарования, конечно, не следует воспринимать как попытку автора искать радикальное средство устранения того социального зла, которое символизируется в фантастически-сказочном образе уродца Цахеса. Это всего лишь одна из второстепенных деталей сюжета, отнюдь не имеющая программного характера. Народ бунтует не против злого временщика-министра, а лишь насмехается над отвратительным уродцем, облик которого наконец предстал перед ними в своем подлинном виде. Гротескна в рамках сказочного плана новеллы, а не социально-символична и гибель Цахеса, который, спасаясь от бушующей толпы, тонет в серебряном ночном горшке.

гофман творчество писатель двоемирие

Заключение

«Двоемирие» пронзительней всего воплотил в искусстве слова именно Гофман; оно его опознавательный знак. Но Гофман не фанатик и не догматик двоемирия; он его аналитик и диалектик…

…С тех нор в мир пришло немало замечательных мастеров, чем-то похожих и совсем непохожих на Гофмана. И сам мир изменился неузнаваемо. Но Гофман продолжает жить в мировом искусстве. Многое открылось впервые пристальному и доброму взгляду этого художника, и потому его имя часто звучит как символ человечности и одухотворенности. Для великих романтиков, среди которых Гофман занимает одно из самых почетных мест, остались загадкой больно ранившие их противоречия жизни. Но они первые заговорили об этих противоречиях, о том, что борьба с ними - борьба за идеал - самый счастливый удел человека…

Список использованной литературы

1. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. 4. - Л., 1954. - С. 98
2. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. СПб., 2002. С.463-537.
3. Браудо Е.М. Э.Т.А. Гофман. - Пгд., 1922. - С. 20
4. Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 1. Гофман. - М., 1954. - С. 54-56.
5. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. М., 1997.
6. Зарубежная литература 19 века. Романтизм. Хрестоматия историко- литературных материалов. Сост. А.С.Дмитриев и др. М., 1990.
7. Избранная проза немецких романтиков. М., 1979. Т. 1-2.
8. История зарубежной литературы 19 века. Под ред. А.С.Дмитриева. М., 1971. 4.1.
9. История зарубежной литературы 19 века. Под ред. Я.Н.Засурского, С.В.Тураева. М., 1982.
10. История зарубежной литературы 19 века. Под ред. Н.П.Михальской. М., 1991. 4.1.
11. Карельский А. Драма немецкого романтизма. - М., 1992.
12. Литературная теория немецкого романтизма. - М., 1934.
13. Миримский И. Романтизм Э.Т.А. Гофмана. Вып. 3. - М., 1937. - С. 14
14. Новиков М. "И я видел мир таким"// Литературное обозрение. - 1996. - №9-10.
15. Тураев С.В. Немецкая литература // История всемирной литературы в 9-ти тт. - Т.6. - М.: Наука, 1989. - С.51-55.
16. Ферман В.Э. Немецкая романтическая опера // Оперный театр. Статьи и исследования. - М., 1961. - С. 34
17. Художественный мир Э.Т.А.Гофмана. - М.: Наука, 1982. - 292 с.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Эрнэст Гофман - романтический энтузиаст, воплощение романтического писателя, автор музыкальной новеллы (Амадей Моцарт был его божеством). Основной темой его произведений является взаимосвязь между искусством и жизнью. Всё творчество Гофмана можно разделить на два течения: с одной стороны - радостные и красочные детские произведения "Щелкунчик", "Чужое дитя", "Королевская невеста". Эрнст умел передать окружающий нас мир таким чудесным и уютным, а людей добродушными и честными. С другой же стороны - абсолютно полярная фантастика ужасов и кошмаров всевозможных видов сумасшествия людей ("Эликсир дьявола", "Песочный человек").

Гофман как романтик выступает последователем Йенской школы. Эрнст всеобще реализовал в своем творчестве все требования к писателю, которые там были выдвинуты - универсальность искусства, идею романтической иронии, синтез искусств. Тема романтической иронии была близка как Йенской школе так и самому Гофману. Ее суть состоит в том, что бы посмотреть на себя, на окружающий мир и людей с ироничной точки зрения. Ирония помогает романтику пережить несовершенства этого мира, ведь если посмотреть на трудности иронично - их становится легче пережить. Но все таки между Йенцами и Гофманом есть существенная разница: Йенцы были уверены, что фантазия более реальна чем реальность, что личность романтика может выйти за рамки реальности, и с помощью иронии избежать разногласий. Способность к фантазии воспринималась ими как возможность абсолютной свободы, как освобождение от всего материального . Герой Гофмана тоже иронично воспринимает реальный мир, также пытается уйти от ограничений материального мира, но писатель понимает беспомощность романтического «я» перед жесткой силой реальности. Герои у Гофмана жили в 2-х мирах: реально-бытовом и мнимо-фантастическом. С разделением мира на 2 сферы бытия тесно связано у писателя разделение всех персонажей на 2 половины - обывателей (филистеров) и энтузиастов. Обывателей - бездуховные люди которые живут в реальной действительности и абсолютно довольны всем. Это мещане, чиновники, коммерсанты, люди, не имеющее представления о понятии высшие миры и не испытывающие никакой потребности в них. Энтузиасты жили в другой системе. Это музыканты, художники, поэты, актеры. Им не понятны ценности и понятия обывателей. И самое трагичное в этом то, что филистеры вытеснили энтузиастов из реальной жизни . Личность художника привлекает особое внимание в произведениях Гофмана. Тема конфликта между художником и пошлой средой которая его окружает присутствует почти во всём его творчестве - от музыкальных новелл («Кавалер Глюк», «Дон Жуан») до романа «Житейские воззрения кота Мурра». Первая книга Гофмана, «Фантазии в манере Калло. Письма из дневника странствующего энтузиаста» (1814 - 1815) утверждает: художник - не профессия, художник - образ жизни. . Вершиной творческого пути писателя роман «Жизненные убеждения кота Мурра» сочетает рядом философию и сатиру, трагическое и забавное. Сюжет романа представляет собой биографию кота и историю придворной жизни в небольшом немецком княжестве, которые выделены параллельно через прием смешения сохраненных мемуаров Мурра и макулатурных писем «какого-то капельмейстера Крейслера». Кот создавал свои произведения на обратных листочках какого то умершего музыканта которые нашел на чердаке. Фрагментарность записок Крейслера придает роману объемность, многогранность, тем более, что в макулатурные письма вписывается несколько сюжетных линий. Героя романа И. Крайслера можно смело назвать альтер эго Гофмана (он музыкант, а следовательно ближе к романтику чем кот философ).

Эрнст Амадей Гофман называл музыку “самым романтическим из всех искусств, так как ей доступна область бесконечного”. Музыка, по его словам, “открывает человеку неведомое царство, мир, не имеющий ничего общего с внешним, действительным миром, который его окружает”. Только в музыке человек понимает “возвышенную песню деревьев, цветов, животных, камней и вод”. Музыка -- это “праязык природы”.

Последней новеллой Гофмана является «Угловое окно» (1822) - становится эстетическим манифестом писателя. Принцип так называемого «углового окна», то есть изображение жизни в ее реальных проявлениях является художественным принципом новеллы. Жизнь рынка для героя - источник вдохновения и творчества, это способ погружения в жизнь. Здесь Эрнст впервые для себя идеализирует телесный мир. Принцип углового окна включает в себя позицию художника-наблюдателя, который не вмешивается в жизнь, а только обобщает ее. Он сообщает жизни черты эстетической завершенности и внутренней целостности. Новелла становится своеобразной моделью творческого акта, сущность которого в фиксации жизненных впечатлений художника и отказ от их однозначной оценки. Общую эволюцию Гофмана можно представить как движение от изображения необычного мира к поэтизации обыденной жизни. Изменения претерпевает и тип героя. На смену герою-энтузиасту приходит герой-наблюдатель, на смену субъективному стилю изображения приходит объективный художественный образ. Объективность предполагает следование художника логике реальных фактов.

Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822) – универсальная личность в искусстве: талантливый новеллист и романист, музыкант, музыкальный критик, дирижер, композитор, автор первой немецкой романтической оперы «Ундина» (1816), театральный декоратор, график.

Жизнь Э. Гофмана – большая трагедия одаренного человека, который вынужден был ради куска хлеба служить судейским чиновником. Свою судьбу Гофман воспринимал как проекцию судеб всех обездоленных маленьких людей. У всех героев Гофмана таинственная и трагическая судьба, в человеческое существование вмешиваются ужасные силы, мир фатально непостижим и страшен. Герой Гофмана борется с внешним миром с помощью искусства и, тщетно стремясь вырваться за пределы реально-

го мира в мир «должного», обречен на безумие, самоубийство, гибель.

Э. Гофман не оставил теоретических сочинений об искусстве, но в его художественных произведениях выражена цельная и последовательная система взглядов на искусство. В искусстве, утверждает Гофман, – смысл жизни и единственный источник гармонии; цель искусства – соприкасаться с предвечным, неизреченным. Искусство схватывает природу в глубочайшем значении высокого смысла, истолковывает и постигает предмет, позволяет человеку почувствовать свое высшее назначение, уводит из пошлой суеты повседневности. Гофман считает, что искусство пре-бывает во всем современном жизнеустройстве, в городском пейзаже, в быту; люди окружены искусством там, где искусство в привычном смысле этого слова отсутствует. В произведениях

Гофмана сознание художника, его поступки определяются музыкой. Когда у Крейслера будет плохое настроение, он в шутку обещает облачиться в костюм цвета си-бемоль.

Высшая реализация искусства – в музыке, менее всего связанной с бытом. Музыка, полагает Э. Гофман, есть дух природы, бесконечное, божественное; через музыку совершается прорыв в сферу духовного. Только в музыке жизнь самообновляется. Гофман утверждает, что обособленность явлений мнимая, за всем скрывается единая жизнь; музыка оглашает тайну, скрытую в бесконечном космосе.

Музыкант – избранник, наделенный духовным величием и совершенством. Любимые композиторы Э. Гофмана – Гайдн, Моцарт, Бетховен. В музыке Гайдна, по мнению Гофмана, – жизнь, полная любви и блаженства; Моцарт уводит в глубины царства духов; музыка Бетховена вбирает в себя все и покоряет полногласной гармонией страстей.

Э. Гофман не столько сам сочиняет музыку, сколько описывает музыку и музыканта в своих новеллах и романах. В художественном тексте Гофман часто использует партитуру с указанием реальных аккордов, тональностей, нот (глава «Музыкально-поэтический клуб Крейслера» в «Крейслериане»).

Положительный герой Э. Гофмана – художник, музыкант, энтузиаст, главный хранитель добра и красоты, человек не от мира сего, который с ужасом и отвращением смотрит на меркантильную бездуховную жизнь филистеров. Его душа устремляется в созданный фантазией мир, ввысь, в бесконечность, чтобы слышать музыку сфер, создавать свои шедевры, материализующие духовную энергию космоса. Гофман рисует романтического мечтателя, энтузиаста, причастного к гармонии и тайнам Вселенной, носителя божественного вдохновения, пребывающего во власти творческого процесса. Художник часто обречен на безумие, являющееся не столько реальной потерей рассудка, сколько душевным развитием особого рода, признаком высокой души, которой открыты тайны жизни мирового духа, неведомые другим людям. Жестокие законы действительности низводят художника на прозаическую землю. Мечтатель осужден, подобно маятнику, колебаться между страданием и блаженством, вынужден жить одновременно в реальном и воображаемом мирах. Он мученик и изгой на земле, не понят публикой и трагически одинок, его идеальные поиски обречены на неудачу. И все же художник может воспарить над миром пошлости и обыденности, постичь и реализовать свое высшее предназначение, потому он счастлив.

Музыкальный мир противопоставлен антимузыкальному. Общественные отношения людей враждебны музыке, в цивилизации нельзя спастись, она – воплощение стандарта. Окружающая музыканта действительность – страшная, активная, агрессивная сила. Филистеры считают свои представления единственно возможными, принимают земной порядок как данность и не подозревают о существовании высшего мира. По их мнению, искусство ограничивается сентиментальными песенками, развлекает людей и ненадолго отвлекает их от единственно подобающих им занятий, которые обеспечивают и хлеб, и почет в государстве. Филистеры опошляют все, к чему прикасаются, и в самодовольной духовной нищете не видят роковых тайн жизни. Они счастливы, но это счастье ложное, ибо оно куплено ценой добровольного отказа от всего человеческого. Филистеры у Э. Гофмана мало отличаются друг от друга. Девицы и их женихи могут вообще не иметь имен. Филистеры не приемлют музыкантов за непохожесть и обособленность от «сущего» и стремятся уничтожить их индивидуальность, заставить жить по своим законам.

Сама контрастность построения художественных произведений у Э. Гофмана (соотнесение тем «художник – филистер») родственна музыкальной контрастности.

В новелле Э. Гофмана «Дон Жуан» (1812) искусство трактуется как реализация самого заветного, невыразимого словами, требующего героизма и полной самоотдачи. Певица, исполнявшая арию донны Анны в опере Моцарта «Дон Жуан», признается, что для нее вся жизнь – в музыке, что заповедное, непередаваемое словами, она постигает, когда поет. Уже в начале представления, слушая, как глубоко и трагично певица передает безумие вечно неутоленной любви, душа автора исполнилась тревожным предчувствием самого страшного. После спектакля певица не могла не умереть: она так вжилась в свою роль, что «продублировала» судьбу героини.

Зрители, рукоплескавшие актрисе во время спектакля, восприняли ее смерть как нечто совершенно банальное, не связанное с искусством и музыкой.

Автор (он же герой) новеллы – тонко организованный, глубоко чувствующий человек, единственный, кто был способен понять певицу. Придя ночью в зрительный зал, он силой воображения пробуждает души инструментов и вновь переживает встречу с искусством.

Э. Гофман придает Дон Жуану черты романтического героя, низвергнутого с мистических высот в реальный мир, и трактует его не как вероломного искателя любовных приключений, а как неординарную мятежную натуру, страдающую от отсутствия идеала, внутренней раздвоенности и бесконечной тоски.

В Дон Жуане, возымевшем дерзкую мечту обрести на земле неземное счастье, происходит столкновение «божественных и демонических сил». Дон Жуан одержим вечно горящим томлением, которое возбудил в нем Диавол. Без устали устремляясь за разными женщинами, Дон Жуан надеялся найти идеал, который дал бы ему полное удовлетворение. Э. Гофман осуждает жизненную позицию своего героя, который предался земному, попал во власть злого начала и нравственно погиб.

Донна Анна противопоставлена Жуану как чистая, неземная женщина, над чьей душой Диавол не властен. Только такая женщина могла бы возродить Дон Жуана, но они встретились слишком поздно: Дон Жуаном владело лишь одно желание погубить ее. Для донны Анны встреча с Жуаном оказалась роковой. Как замечает И. Бэлза, вовсе не «сладострастное безумие бросило донну Анну в объятия Дон Жуана, а именно «волшебство звуков» музыки Моцарта, которая вызвала у дочери командора неведомые ей дотоле чувства всепоглощающей любви» . Донна Анна понимает, что обманута Жуаном; ее душа не способна более к земному счастью. То же чувствовала певица, исполнявшая партию героини оперы Моцарта. Перед последним действием оперы певица, помертвев, схватилась рукой за сердце и тихо промолвила: «Несчастная Анна, настали самые страшные для тебя минуты». Будучи тем совершенным романтическим существом, для которого нет различия между искусством и жизнью, певица перевоплотилась в образ донны Анны, воспарила над пошлостью и обыденностью и подобно героине оперы погибла. Искусство и жизнь, вымысел и реальность слились в ее судьбе в одно целое.

В новелле «Кавалер Глюк» (1814) герой появляется через

22 года после своей смерти. Кавалер Глюк – личность уникальная, обособленная, воплощение духовности. Э. Гофман тщательно рисует портрет Глюка. Портретов окружающих его берлинцев нет: они безлики, так как бездуховны. Примечателен костюм Глюка: он одет в современный редингот и в старомодный камзол. Глюк – своего рода знак равенства между прошлым, настоящим и будущим. Гофман полагает, что меняются костюмы, но не время. Объект изображения в новелле – не то или иное историческое время, а Время как таковое. В новелле Гофмана Глюк – не просто композитор, живший с 1714 по 1787 годы, а воплощение обобщенного, внеисторического образа музыканта.

В земном пространстве кавалеру Глюку противопоставлены берлинцы: обыватели-щеголи, бюргеры, духовные особы, танцоры, военные и т.п. Авторская оценка в этой новелле, на первый взгляд, отсутствует, но она содержится в перечислении: в одном лексическом ряду сталкиваются столь неоднородные явления, как ученые и модистки, гуляющие девицы и судейские особы, что создает комический эффект.

Земное пространство поделено на два противопоставленных топоса: топос берлинцев и топос Глюка. Берлинцы не слышат музыки, живут в конечном, замкнутом пространстве утилитарных банальных интересов. Глюк, пребывая в конечном, открыт для бесконечного, беседует с «царством грез».

Высший, «небесный» мир, тоже разграничен на два топоса. Глюк живет в «царстве грез», слышит и творит сверхреальную «музыку сфер». «Царству грез» противопоставлено «царство ночи». Осенний день переходит в вечер; в сумерках рассказчик встречается с Глюком; в финале – почти абсолютное господство тьмы: из мрака еле выступает освещенная свечой фигура Глюка. В новелле «Кавалер Глюк» раскрытие трагедии искусства и художника в мире «сущего» происходит параллельно с изображением наступления ночи, тьмы. Функция берлинцев («поглощение», «уничтожение» искусства) сближена с функцией ночи («поглощение» человека, мира) .

Ночь в новелле – не только символ материи, «материализованного» социума, воплощение бездуховного бытия, но и высшее, внечеловеческое, небесное бытие. Земная оппозиция «художник – берлинцы» трансформирована в «небесную»: «царство грез» противопоставлено ночи. Движение в художественном мире новеллы – не только горизонтальное, но и вертикальное: из сферы реального бытия в сферу бытия ирреального.

В конце новеллы всеохватное, вселенское «царство грез» становится незримым, как бы перестает существовать, его отстаивает лишь один музыкант. Царство ночи «затмило» «царство грез», берлинцы «затмили» Глюка, но не подчинили себе. Физическая победа – на стороне материальной субстанции (берлинцев и ночи); моральная победа – на стороне субстанции духа («царства грез» и музыканта).

Э. Гофман раскрывает отсутствие счастья и в земной, и в небесной сферах. В земном пространстве этически значимый мир Глюка ущемляется этически незначимым миром берлинцев; человеческий дух устремлен в бесконечное, но форма человеческого существования конечна. В небесном метафизическом пространстве этически незначимое «царство ночи» поглощает этически значимое «царство грез». Художник обречен на скорбь. «Печаль, тоска – свидетельство власти реальности и одновременно свидетельство несмыкания с реальностью, форма протеста и борьбы духа с торжествующей реальностью» .

В новелле Э. Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» (1820) искусство выступает не как явление высшего порядка, а как предмет купли-продажи, заставляющий своего создателя попадать в унизительную зависимость от меркантильного мира.

Любимый герой, сквозной образ в творчестве Э. Гофмана – гениальный музыкант Иоганнес Крейслер, человек с тонкой артистической душой, фигура во многом автобиографическая. Ради заработка Крейслер вынужден слушать голоса скверных девиц и быть свидетелем того, как «наряду с чаем, пуншем, вином, мороженым и прочим всегда подается немножко музыки, которая поглощается изящным обществом с таким же удовольствием, как и все остальное». Крейслер вынужден стать капельмейстером при дворе князя, потерять часть свободы, столь необходимой для творчества, и служить тем, кто принимает музыку как дань моде. Видя, что искусство превратилось в собственность глухой к нему обывательской массы, Крейслер глубоко страдает и негодует, становится непримиримым врагом филистеров. Крейслер убедился, что с помощью иронии нельзя защитить искусство, поэтому он ощущает болезненный диссонанс с «сущим».

В «Крейслериане» для Крейслера единственный смысл жизни – в творчестве. Он называет себя музыкантом-судьей и музыкантом-философом, наделяет каждую ноту особым значением. Погружение в мир музыки для Крейслера – и райская благодать, и адская мука. Крейслеру-художнику присуще помешательство, которое похоже на характерную для творчества экзальтацию, но воспринимается окружающими как душевная болезнь. У раннего Крейслера излишек фантазии и малая доля флегмы, сфера его существования ограничивается искусством. Гений раннего Крейслера погибает из-за повседневного бездушия общества и своей внутренней неуемности.

Крейслер в «Житейских воззрениях Кота Мурра» – продолжение и преодоление Крейслера в «Крейслериане». В беспокойном мире Крейслера поселились мировое движение и мировая смута. Он и создатель райской музыки, и неприятнейший сатирик, держится в высшей степени независимо, насмешлив в отношении начальства и этикета, постоянно шокирует респектабельное окружение, бывает нелеп, почти смешон и при этом по-настоящему благороден. Крейслер – натура неуравновешенная, его раздирают сомнения в людях, в мире, в собственном творчестве. От восторженного творческого экстаза он переходит к резкой раздражительности по самому незначительному поводу. Так, фальшивый аккорд вызывает у Крейслера приступ отчаяния. Вся характеристика Крейслера дана в контрастной светотени: уродливая внешность, комические гримасы, невиданный костюм, почти карикатурная жестикуляция, раздражительность – и благородство облика, духовность, нежная трепетность.

В романе «Кот Мурр» Крейслер стремится не оторваться от действительности и ищет гармонию вне себя, вне сферы сознания. Крейслер изображается в многогранных связях с реальностью. Музыка Крейслера – это его добрая связь с людьми: в музыке раскрываются доброта, свобода, великодушие, неподкупность музыканта.

Попадая в Канцгеймское аббатство, Крейслер преодолевает соблазн жить в «тихой обители». В Канцгеймском аббатстве созданы, казалось бы, идеальные условия для творчества, царит дух истинного почитания музыки. Присутствие в аббатстве Крейслера оказывается залогом сохранения духовной свободы монахов. Но Крейслер отказывается стать монахом: аббатство есть отторжение от мира, монахи-музыканты не способны сопротивляться злу. Крейслеру нужны свобода и жизнь в миру, чтобы приносить пользу людям.

Маэстро Абрагам, в отличие от Крейслера, в активную борьбу со злом не вступает. Живя при дворе князя Иринея и удовлетворяя его мелкие прихоти, Абрагам идет на своеобразный компромисс музыканта с обществом обывателей, что позволяет ему лишь отчасти сохранить духовную свободу. Но «редуцированная» свобода уже не есть свобода. Не случайно Абрагам лишается своей возлюбленной Кьяры: Гофман «наказывает» его за бездеятельность по отношению к миру зла.

В «Коте Мурре» у Крейслера активная жизненная позиция. Он отвергает мир филистеров, но не бежит от него. Крейслер хочет исследовать таинственные истоки роковых неурядиц и преступлений, которые тянутся из прошлого и несут опасность людям, прежде всего дорогой его сердцу Юлии. Он разрушает козни советницы Бенцон, борется за свой идеал, стремится к всестороннему развитию, помогает Юлии и Гедвиге понять себя. Крейслер не отзывается на любовь умной и блестящей принцессы Гедвиги и предпочитает ей Юлию, так как принцесса чересчур самостоятельна и деятельна, а Юлии нужна опора.

Э. Гофман усиливает в Крейслере жизненную активность, его взаимосвязь с действительностью, соотносит идеал, основанный на романтическом мироощущении, с реальной действительностью.

вопросы И Предложения

для самопроверки

1. Э. Гофман об искусстве и о музыке.

2. Как решается проблема «искусство и художник» в новеллах Э. Гофмана «Дон Жуан», «Кавалер Глюк», «Мадемуазель де Скюдери»?

3. Художник и филистер в произведениях Э. Гофмана.

4. Как меняется образ Крейслера в творчестве Э. Гофмана?

гофман двоемирие сказка романтический

Как художник и мыслитель Гофман преемственно связан с йенскими романтиками, с их пониманием искусства как единственно возможного источника преобразования мира. Гофман развивает многие идеи Ф. Шлегеля и Новалиса, например учение об универсальности искусства, концепцию романтической иронии и синтеза искусств. Музыкант и композитор, художник-декоратор и мастер графического рисунка, писатель Гофман близок к практическому осуществлению идеи синтеза искусств.

Творчество Гофмана в развитии немецкого романтизма представляет собой этап более обостренного и трагического осмысления действительности, отказа от ряда иллюзий йенских романтиков, пересмотра соотношения между идеалом и действительностью. В. Соловьёв так охарактеризовал творчество Гофмана:

«Существенный характер поэзии Гофмана… состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причем фантастические образы, несмотря на всю свою причудливость, являются не как привидения из иного, чуждого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом. …В фантастических рассказах Гофмана все лица живут двойною жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то в реальном мире. Вследствие этого они или, лучше сказать, поэт -- через них -- чувствует себя свободным, не привязанным исключительно ни к той, ни к другой области ».

Гофмана иногда называют романтическим реалистом. Выступив в литературе позднее как старших -- «иенских», так и младших -- «гейдельбергских» романтиков, он по-своему претворил их взгляды на мир и их художественный опыт. Ощущение двойственности бытия, мучительного разлада между идеалом и действительностью пронизывает все его творчество, однако, в отличие от большинства своих собратьев, он никогда не теряет из виду земную реальность и, наверное, мог бы сказать о себе словами раннего романтика Вакенродера: «...несмотря ни на какие усилия наших духовных крыл, оторваться от земли невозможно: она насильственно притягивает нас к себе, и мы снова шлепаемся в самую пошлую гущу людскую». ««Пошлую гущу людскую» Гофман наблюдал очень близко; не умозрительно, а на собственном горьком опыте постиг он всю глубину конфликта между искусством и жизнью, особенно волновавшего романтиков. Разносторонне одаренный художник, он с редкостной прозорливостью уловил реальные пороки и противоречия своего времени и запечатлел их в непреходящих творениях своей фантазии.

Герой Гофмана старается вырваться из оков окружающего его мира посредством иронии, но, понимая бессилие романтического противостояния реальной жизни, писатель сам посмеивается над своим героем. Романтическая ирония у Гофмана меняет свое направление, она, в отличие от йенцев, никогда не создает иллюзии абсолютной свободы. Гофман сосредоточивает пристальное внимание на личности художника, считая, что он более всех свободен от корыстных побуждений и мелочных забот.

Своё мировоззрение Гофман проводит в длинном ряде бесподобных в своём роде фантастических повестей и сказок. В них он искусно смешивает чудесное всех веков и народов с личным вымыслом, то мрачно-болезненным, то грациозно-весёлым и насмешливым.

Произведения Гофмана - это сценическое действо, а сам Гофман и режиссер, и дирижер, и постановщик спецэффектов. Актеры играют у него по две-три роли в одной и той же пьесе. А за одним сюжетом угадываются еще как минимум два. “Есть искусство, к которому повести и новеллы Гофмана более всего приближены. Это искусство театра. Гофман -- писатель с ярким театральным сознанием. Проза Гофмана почти всегда -- вид сценария, скрытно осуществленного. Кажется, что в своих повествовательных произведениях он все еще направляет спектакли в Бамберге либо сохраняет свое место у дирижерского пульта в дрезденских и лейпцигских спектаклях группы Секонды. У него то же расположение к сценарию как к самостоятельной художественной форме, что и у Людвига Тика. Как у отшельника Серапиона, у Гофмана страсть к зрелищам, которые восприняты не физическим оком, а умственным. Он почти не писал текстов для сцены, но проза его -- театр, созерцаемый духовно, театр невидимый и все же видимый.” (Н.Я.Берковский).

В свою пору немецкая критика была не очень высокого мнения о Гофмане; там предпочитали романтизм глубокомысленный и серьёзный, без примеси сарказма и сатиры. Гораздо популярнее Гофман был в других странах Европы и в Северной Америке; в России Белинский назвал его «одним из величайших немецких поэтов, живописцем внутреннего мира», а Достоевский перечитал всего Гофмана по-русски и на языке оригинала.

Тема двоемирия в творчестве Гофмана

“«Двоемирие» пронзительней всего воплотил в искусстве слова именно Гофман; оно его опознавательный знак. Но Гофман не фанатик и не догматик двоемирия; он его аналитик и диалектик…”

А.Карельский

Специфической для романтического искусства является проблема двоемирия. Двоемирие -- это сопоставление и противопоставление реального и воображаемого миров -- организующий, конструирующий принцип романтической художественно-образной модели. Причем реальная действительность, «проза жизни» с их утилитаризмом и бездуховностью расцениваются как недостойная человека пустая «кажимость», противостоящая подлинному ценностному миру.

Феномен двойничества характерен для творчества Гофмана, мотив двойничества воплощается во многих его произведениях. Двойничество у Гофмана реализуется как на уровне раздвоения мира на реальный и идеальный, что происходит вследствие протеста поэтической души против быта, действительности, так и на уровне раздвоения сознания романтического героя, что в свою очередь обуславливает появление своеобразного двойника. Здесь нужно сказать, что данный тип героя с его двоящимся сознанием, скорее всего отражает сознание самого автора и в какой-то мере его герои являются его же собственными двойниками.

Двоемирие содержится в повествовании в целом. Снаружи это просто сказки, забавные, занимательные, немного поучительные. Причем, если не задумываться над философским смыслом, то мораль даже не всегда понятно, как при прочтении «Песочного человека». Но как только мы сопоставляем сказки с философией, мы видим историю души человеческой. И тогда смысл возрастает в сто крат. Это уже не сказочка, это стимул к решительным подвигам и действиям в жизни. Этим Гофман наследует старинным народным сказкам - в них тоже всегда зашифрован, запечатан глубинный смысл.

Даже время в произведениях Гофмана двойственно. Есть обычный ход времени, а есть время вечности. Эти два времени тесно взаимосвязаны. И опять-таки же, лишь посвященному в тайны мироздания дано видеть, как вечность прорывается сквозь завесу повседневного размеренного хода времени. Приведу выдержку из работы Федорова Ф.П. “Время и вечность в сказках и каприччио Гофмана”: “...история взаимоотношений студента Ансельма с семейство Паульмана («Золотой горшок») -- это земная история, в меру банальная, в меру трогательная, в меру комическая. Но одновременно, как и в новеллах, есть сфера высшего, внечеловеческого, внеисторического, есть сфера вечности. Вечность неожиданно стучится в повседневность, неожиданно обнаруживает себя в повседневности, рождая переполох в трезвом рационалистическом и позитивистском сознании, не верящем ни в бога, ни в черта. Система событий, как правило, берет свой отсчет с момента вторжения вечности в сферу бытовой истории. Ансельм, не ладящий с вещами, опрокидывает корзину с яблоками и пирожками; лишая себя праздничных удовольствий (кофе, двойного пива, музыки и созерцания нарядных девушек), он отдает торговке свой тощий кошелек. Но комическое это происшествие оборачивается нешуточными последствиями. В резком пронзительном голосе торговки, отчитывающей незадачливого юношу, звучит такое, что повергает в ужас и Ансельма, и гуляющих обывателей. В реальное заглянуло сверхреальное, точнее, сверхреальное обнаружило себя в реальном. Земля, погруженная в быт, в суету сует, в игру ограниченных интересов, не ведает высшей игры -- игры космических сил, игры вечности...” Вечность по Гофману - тоже магия, таинственная область мироздания, куда не хотят и боятся заглядывать довольные жизнью обыватели.

И, наверное, одним из самых главных “двоемирий” повествований Гофмана является двоемирие самого автора. Как писал А.Карельский в своем предисловии к полному собранию сочинений Э.Т.А.Гофмана: “Мы подошли к самой сокровенной и самой немудреной тайне Гофмана. Его неспроста преследовал образ двойника. Он до самозабвения, до безумия любил свою Музыку, любил Поэзию, любил Фантазию, любил Игру - и он то и дело изменял им с Жизнью, с ее многоликостью, с ее и горькой и радостной прозой. Еще в 1807 году он написал своему другу Гиппелю - как бы оправдываясь перед самим собой за то, что выбрал себе в качестве основного не поэтическое, а юридическое поприще: "А главное, я полагаю, что, благодаря необходимости отправлять, помимо служения искусству, еще и гражданскую службу, я приобрел более широкий взгляд на вещи и во многом избежал эгоизма, в силу коего профессиональные художники, с позволения сказать, столь несъедобны".” Даже в социальной жизни он не мог быть кем-то одним. Он был похож на своих “актеров”, выполняющих разные задачи, но с одним потенциалом. Основная причина двоемирия произведений Гофмана в том, что двоемирие раздирало прежде всего его самого, оно жило в его душе и проявлялось во всем.