бЧФПТЩ: оБФБМШС лПУФБЛЙ, чМБДЙНЙТ ъБЦЙТЕК

2003 ЗПД ВЩМ ПЪОБНЕОПЧБО РБНСФОПК ДБФПК – 90-МЕФЙЕН УП ДОС ТПЦДЕОЙС з.д. лПУФБЛЙ – ПДОПЗП ЙЪ ЛТХРОЕКЫЙИ ЛПММЕЛГЙПОЕТПЧ ии ЧЕЛБ.

мЕФПН Ч нПУЛПЧУЛПН ДПНЕ ОБГЙПОБМШОПУФЕК РТПЫМБ ЧЩУФБЧЛБ, ПТЗБОЙЪБФПТБНЙ ЛПФПТПК УФБМЙ ВМЙЪЛЙЕ зЕПТЗЙА дЙПОЙУПЧЙЮХ МАДЙ – ДПЮШ оБФБМШС лПУФБЛЙ Й ЕЕ НХЦ чМБДЙНЙТ ъБЦЙТЕК, Б ФБЛЦЕ ЛПММЕЛГЙПОЕТ фБФШСОБ лПМПДЪЕК. оБФБМШС зЕПТЗЙЕЧОБ Й чМБДЙНЙТ дНЙФТЙЕЧЙЮ РПДЕМЙМЙУШ У УПФТХДОЙЛБНЙ ТЕДБЛГЙЙ УЧПЙНЙ ЧПУРПНЙОБОЙСНЙ. ч ДПРПМОЕОЙЙ Л ТБЪДХНШСН УБНПЗП зЕПТЗЙС дЙПОЙУПЧЙЮБ, ЧЩУЛБЪБООЩН ЙН Ч ЛОЙЗЕ «нПК БЧБОЗБТД», ЙЪДБООПК Ч 1993 ЗПДХ, ЬФЙ ЧПУРПНЙОБОЙС РПНПЗБАФ ЧПУУПЪДБФШ ПВТБЪ лПУФБЛЙ-ЛПММЕЛГЙПОЕТБ Й ЮЕМПЧЕЛБ ФБЛЙН, ЛБЛЙН НЩ ЕЗП ОЕ ЪОБМЙ.

оБФБМШС лПУФБЛЙ. пФЕГ ОБЮБМ ХЧМЕЛБФШУС ЙУЛХУУФЧПН ЪБДПМЗП ДП НПЕЗП ТПЦДЕОЙС, ЕЭЕ Ч 30-Е ЗПДЩ. бОФЙЛЧБТЙБФ ПО ОБЮБМ УПВЙТБФШ, ТБВПФБС ЫПЖЕТПН Ч РПУПМШУФЧЕ зТЕГЙЙ. пО ЧПЪЙМ ДЙРМПНБФЙЮЕУЛЙИ ТБВПФОЙЛПЧ Ч БОФЙЛЧБТОЩЕ НБЗБЪЙОЩ Й УБН РПУФЕРЕООП ЧФСОХМУС Ч ЛПММЕЛГЙПОЙТПЧБОЙЕ.

«с УПВЙТБМ Й УФБТЩИ ЗПММБОДГЕЧ, Й ЖБТЖПТ, Й ТХУУЛПЕ УЕТЕВТП, Й ЛПЧТЩ, Й ФЛБОЙ. оП С ЧУЕ ЧТЕНС ДХНБМ П ФПН, ЮФП ЕУМЙ ВХДХ РТПДПМЦБФШ ЧУЕ Ч ФПН ЦЕ ДХИЕ, ФП ОЙЮЕЗП ОПЧПЗП Ч ЙУЛХУУФЧП ОЕ РТЙОЕУХ. чУЕ ФП, ЮФП С УПВЙТБМ, ХЦЕ ВЩМП Й Ч мХЧТЕ, Й Ч ьТНЙФБЦЕ, ДБ, РПЦБМХК, Й Ч ЛБЦДПН ВПМШЫПН НХЪЕЕ МАВПК УФТБОЩ, Й ДБЦЕ Ч ЮБУФОЩИ УПВТБОЙСИ. рТПДПМЦБС Ч ФПН ЦЕ ДХИЕ, С НПЗ ВЩ ТБЪВПЗБФЕФШ, ОП … ОЕ ВПМШЫЕ. б НОЕ ИПФЕМПУШ УДЕМБФШ ЮФП-ФП ОЕПВЩЛОПЧЕООПЕ.
лБЛ-ФП УПЧЕТЫЕООП УМХЮБКОП РПРБМ С Ч ПДОХ НПУЛПЧУЛХА ЛЧБТФЙТХ… фБН С ЧРЕТЧЩЕ ХЧЙДЕМ ДЧБ ЙМЙ ФТЙ ИПМУФБ БЧБОЗБТДЙУФПЧ, ПДЙО ЙЪ ОЙИ – пМШЗЙ тПЪБОПЧПК …тБВПФЩ РТП-ЙЪЧЕМЙ ОБ НЕОС УЙМШОЕКЫЕЕ ЧРЕЮБФМЕОЙЕ.
й ЧПФ С ЛХРЙМ ЛБТФЙОЩ БЧБОЗБТДЙУФПЧ, РТЙОЕУ ЙИ ДПНПК Й РПЧЕУЙМ ТСДПН У ЗПММБОДГБНЙ. й ВЩМП ФБЛПЕ ПЭХЭЕОЙЕ, ЮФП С ЦЙМ Ч ЛПНОБФЕ У ЪБЫФПТЕООЩНЙ ПЛОБНЙ, Б ФЕРЕТШ ПОЙ ТБУРБИОХМЙУШ Й Ч ОЙИ ЧПТЧБМПУШ УПМОГЕ. у ЬФПЗП ЧТЕНЕОЙ С ТЕЫЙМУС ТБУУФБФШУС УП ЧУЕН, ЮФП ХУРЕМ УПВТБФШ, Й РТЙПВТЕФБФШ ФПМШЛП БЧБОЗБТД. рТПЙЪПЫМП ЬФП Ч 1946 ЗП-ДХ».

о.л. лПЗДБ ПФЕГ ХЧЙДЕМ БЧБОЗБТД, ДМС ОЕЗП ХЦЕ ЧУЕ РЕТЕУФБМП УХЭЕУФЧПЧБФШ. пФ УЕТЕВТБ, ЖБТЖПТБ, НБМЩИ ЗПММБОДГЕЧ Й ДТХЗПЗП БОФЙЛЧБТЙБФБ ОЕ ПУФБМПУШ Й УМЕДБ. с ДП УЙИ РПТ ОЕ НПЗХ ЪБВЩФШ БНРЙТОЩК ЛОЙЦОЩК ЫЛБЖ ЙЪ ЛБТЕМШУЛПК ВЕТЕЪЩ У РПЪПМПЮЕООЩНЙ УЖЙОЛУБНЙ РПФТСУБАЭЕК ЛТБУПФЩ. б ЛБЛЙЕ Х ОБУ ВЩМЙ МБТГЩ ЙЪ УМПОПЧПК ЛПУФЙ, ЙОЛТХУФЙТПЧБООЩЕ УЕТЕВТПН! ьФП, ЛБЛ Й НОПЗПЕ ДТХЗПЕ, ПО РТПДБМ ЙМЙ ЧЩНЕОСМ ОБ ЛБТФЙОЩ БЧБОЗБТДЙУФПЧ. рТЙ ЬФПН ПФЕГ ДЕКУФЧПЧБМ УПЧЕТЫЕООП ЧУМЕРХА, РПФПНХ ЮФП ОЙЛБЛПЗП РТЕДУФБЧМЕОЙС ПВ БЧБОЗБТДЕ ПО, ЛБЛ Й НОПЗЙЕ ФПЗДБ, ОЕ ЙНЕМ. рПУПЧЕФПЧБФШУС ЕНХ ВЩМП ОЕ У ЛЕН, РПФПНХ ЮФП ФПЗДБ ОЙЛФП ЬФЙН БЧБОЗБТДПН ОЕ ЪБОЙНБМУС, Й НОПЗЙЕ УЮЙФБМЙ, ЮФП ПО ДЕМБЕФ ЗМХРПУФШ.

«ч УТЕДЕ НПУЛПЧУЛЙИ ЛПММЕЛГЙПОЕТПЧ Х НЕОС РПСЧЙМПУШ ОЕ ПЮЕОШ-ФП МЕУФОПЕ РТПЪЧЙЭЕ «ЗТЕЛ-ЮХДБЛ», ЛПФПТЩК РТЙПВТЕФБЕФ ОЙЛПНХ ОЕ ОХЦОЩК НХУПТ».

чМБДЙНЙТ ъБЦЙТЕК. фПЗДБ УЮЙФБМПУШ, ЮФП БЧБОЗБТД — ЬФП ЙДЕПМПЗЙЮЕУЛЙ ЮХЦДПЕ ОБН ЙУЛХУУФЧП, У ЛПФПТЩН ОЕПВИПДЙНП ОБЧУЕЗДБ РПЛПОЮЙФШ. ч НХЪЕСИ Й ОБ ЧЩУФБЧЛБИ РТПЙЪЧЕДЕОЙС БЧБОЗБТДЙУФПЧ ОЕ ЬЛУРПОЙТПЧБМЙУШ, Б ФЕ, ЛФП ЙИ ЙНЕМЙ, ЬФП ОЕ БЖЙЫЙТПЧБМЙ. уМХЮБМПУШ, ЮФП ИХДПЦОЙЛЙ ХОЙЮФПЦБМЙ ЙМЙ ЧЩВТБУЩЧБМЙ УЧПЙ ЛБТФЙОЩ У ОЙЛПНХ ОЕ ОХЦОЩНЙ «ЛХВЙЛБНЙ Й ЛЧБДТБФЙЛБНЙ».

о.л. у ЛБЦДЩН ЗПДПН С ЧУЕ ВПМЕЕ ПВТЕФБА ХЧЕТЕООПУФШ Ч ФПН, ЮФП УПВЙТБОЙЕ БЧБОЗБТДБ – ЬФП НЙУУЙС лПУФБЛЙ, Й ПОБ ВЩМБ ОБЪОБЮЕОБ ЕНХ УЧЩЫЕ. пО ДПМЦЕО ВЩМ ЕЕ ЧЩРПМОЙФШ, РПФПНХ ПО Й ОБЮБМ ВЕЪПЗМСДОП, ЛБЛ ВЩ ОЙ У ФПЗП — ОЙ У УЕЗП УПВЙТБФШ ФП, ЮФП ФПЗДБ ОЙЛПНХ ОЕ ВЩМП ОХЦОП, Й ЮЕН ФПЗДБ ОЙЛФП ОЕ ЙОФЕТЕУПЧБМУС. пФЕГ ТХЛПЧПДУФЧПЧБМУС УЕТДГЕН. пО ОЕ ЗПОСМУС ЪБ ЙНЕОБНЙ, ЛБЛ «РТПЖЕУУЙПОБМШОЩК» ЛПММЕЛГЙПОЕТ. рХУФШ нБМЕЧЙЮ Й лБОДЙОУЛЙК ВЩМЙ ЪБРТЕЭЕООЩЕ ИХДПЦОЙЛЙ – ЧУЕ ТБЧОП ЙИ ЪОБМЙ. б лПУФБЛЙ ЧЩЙУЛЙЧБМ ЛХДБ НЕОЕЕ ЙЪЧЕУФОЩИ ИХДПЦОЙЛПЧ: тПЪБОПЧХ, рПРПЧХ, уФЕРБОПЧХ, ьОДЕТПЧ, лМАОБ, мЙУЙГЛПЗП – ПО ЧЙДЕМ НЕУФП ЛБЦДПЗП ЙЪ ОЙИ Ч ПВЭЕН ТСДХ. пО УЮЙФБМ, ЮФП ЛПУФСЛ БЧБОЗБТДБ УПУФБЧМСАФ ОЕ НЕОЕЕ УЕНЙДЕУСФЙ ЙНЕО, ОЕУНПФТС ОБ ФП, ЮФП ЙЪЧЕУФОЩК НПУЛПЧУЛЙК ЙУЛХУУФЧПЧЕД, УРЕГЙБМЙУФ РП БЧБОЗБТДХ, о.о. иБТДЦЙЕЧ ПЗТБОЙЮЙЧБМ ЬФПФ ЛТХЗ ДЕУСФША–ДЧЕОБДГБФША ИХДПЦОЙЛБНЙ.

ч.ъ. оЕ РПМХЮЙЧ УРЕГЙБМШОПЗП ИХДПЦЕУФЧЕООПЗП ПВТБЪПЧБОЙС, зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ЧУА ЦЙЪОШ ЪБОЙНБМУС УБНППВТБЪПЧБОЙЕН Й УФБМ ОБУФПСЭЙН, ЬТХДЙТПЧБООЩН ЙУЛХУУФЧПЧЕДПН. пВЭБСУШ У ЫЙТПЛЙН ЛТХЗПН МАДЕК — ДЙРМПНБФБНЙ, ЛПММЕЛГЙПОЕТБНЙ, ИХДПЦОЙЛБНЙ – ПО УЖПТНЙТПЧБМ РПОЙНБОЙЕ УБНПЗП ДХИБ БЧБОЗБТДБ. й ЕУМЙ ХЦ ПО ВТБМ Х ИХДПЦОЙЛБ ТБВПФХ – ФП УБНХА ИБТБЛФЕТОХА, УБНХА МХЮЫХА. п лПУФБЛЙ ЗПЧПТЙМЙ, ЮФП ПО «РПРБМ Ч ДЕУСФЛХ». рПЬФПНХ-ФП ЛПММЕЛГЙС ТХУУЛПЗП БЧБОЗБТДБ, УПУФБЧМЕООБС лПУФБЛЙ Й РЕТЕДБООБС ЙН Ч ДБТ фТЕФШСЛПЧУЛПК ЗБМЕТЕЕ, УФБМБ ЗПТДПУФША ЛТХРОЕКЫЕЗП ОБГЙПОБМШОПЗП НХЪЕС. дБТ лПУФБЛЙ РПУФПСООП ЬЛУРПОЙТХЕФУС ОБ ПФЕЮЕУФЧЕООЩИ Й ЪБТХВЕЦОЩИ ЧЩУФБЧЛБИ, ДЕНПОУФТЙТХС ЧЛМБД ТХУУЛЙИ ИХДПЦОЙЛПЧ-БЧБОЗБТДЙУФПЧ Ч ЙУФПТЙА НЙТПЧПЗП ЙУЛХУУФЧБ.

«с ЧУЕЗДБ УЮЙФБМ, ЮФП УДЕМБМ ДПВТП ФЕН, ЮФП УХНЕМ УПВТБФШ ФП, ЮФП ЙОБЮЕ ВЩМП ВЩ РПФЕТСОП, ХОЙЮФПЦЕОП Й ЧЩВТПЫЕОП ЙЪ-ЪБ ТБЧОПДХЫЙС Й ОЕВТЕЦЕОЙС. с УРБУ ВПМШЫПЕ ВПЗБФУФЧП. ч ЬФПН НПС ЪБУМХЗБ. оП ЬФП ОЕ ЪОБЮЙФ, ЮФП УРБУЕОЙЕ ДПМЦОП РТЙОБДМЕЦБФШ ЙНЕООП НОЕ ЙМЙ ЛПНХ-ОЙВХДШ ДТХЗПНХ, ЛПНХ С НПЗ ВЩ ЪБЧЕЭБФШ УЧПЙ ЛБТФЙОЩ. пОЙ ДПМЦОЩ РТЙОБДМЕЦБФШ тПУУЙЙ, ТХУУЛПНХ ОБТПДХ! тХУУЛЙК ОБТПД ЙЪ-ЪБ ЗМХРПУФЙ УПЧЕФУЛЙИ ЧМБУФЕК ОЕ ДПМЦЕО УФТБДБФШ. у ФБЛЙН ОБУФТПЕОЙЕН НОЕ ВЩМП ПЮЕОШ МЕЗЛП ЧУЕ РЕТЕДБФШ МАДСН, Й С УФБТБМУС ПФДБФШ МХЮЫЙЕ ЧЕЭЙ. й С ПФДБМ ЙИ».

ч.ъ. ьФЙ УМПЧБ, ЬФБ ЙУЛТЕООСС ХВЕЦДЕООПУФШ – МХЮЫЕЕ ДПЛБЪБФЕМШУФЧП, ЮФП УЧПЙН ВЕУГЕООЩН ДБТПН лПУФБЛЙ ОЕ «РПЛХРБМ» (ЛБЛ ЗПЧПТЙМЙ ЪМЩЕ СЪЩЛЙ) ЧЩЕЪД ЙЪ тПУУЙЙ, Й ЮФП ЧППВЭЕ ЬФПФ ПФЯЕЪД ВЩМ ЧЩОХЦДЕООЩН. зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ВЩМ ЮЕМПЧЕЛПН У ВПМШЫПК ВХЛЧЩ. пЮЕОШ ЮЕУФОЩК, ПЮЕОШ РПТСДПЮОЩК, ПО ОЕПВЩЛОПЧЕООП МАВЙМ УЧПА УФТБОХ.

о.л. йДЕС РЕТЕДБФШ УПВТБООХА ЛПММЕЛГЙА ТХУУЛПЗП БЧБОЗБТДБ фТЕФШСЛПЧУЛПК ЗБМЕТЕЕ ЧПЪОЙЛМБ ЪБ НОПЗП МЕФ ДП ПФЯЕЪДБ, ЛПЗДБ ПФГБ РТЙЗМБУЙМЙ ЮЙФБФШ МЕЛГЙЙ Ч ХОЙЧЕТУЙФЕФБИ Й НХЪЕСИ уыб. пДОБЦДЩ ЕЗП УРТПУЙМЙ П ДБМШОЕКЫЕК УХДШВЕ ЛПММЕЛГЙЙ. ч ФПФ ЦЕ ДЕОШ «зПМПУ бНЕТЙЛЙ» УППВЭЙМ, ЮФП лПУФБЛЙ РМБОЙТХЕФ РЕТЕДБФШ УЧПЕ УПВТБОЙЕ Ч ПДЙО ЙЪ ТХУУЛЙИ НХЪЕЕЧ, ОБРТЙНЕТ, Ч фТЕФШСЛПЧУЛХА ЗБМЕТЕА. оБЫБ УЕНШС УМЩЫБМБ ЬФП УППВЭЕОЙЕ РП ТБДЙП.
оБЮБЧ ЛПММЕЛГЙПОЙТПЧБФШ БЧБОЗБТД, ПФЕГ ЧУЛПТЕ РПЮХЧУФЧПЧБМ, ЮФП ОБТСДХ У БЧБОЗБТДПН ОБДП УПВЙТБФШ Й ТХУУЛХА ЙЛПОХ.

дЕФУФЧП РБНСФОП НОЕ РТПОЪЙФЕМШОЩН ЧРЕЮБФМЕОЙЕН ПФ ЛБТФЙО БЧБОЗБТДБ Й ПФ ДТЕЧОЕТХУУЛЙИ ЙЛПО. чУЕ, ЮФП УПВЙТБМПУШ РБРПК, ТБЪНЕЭБМПУШ Ч ЦЙМЩИ ЛПНОБФБИ ОБЫЕК ЛПННХ-ОБМЛЙ ОБ вПМШЫПК вТПООПК. йЛПОБНЙ ВЩМБ ЪБЧЕЫБОБ ОБЫБ У ВТБФПН УРБМШОС, Й ЛБЦДПЕ ХФТП, РТПУЩРБСУШ, С УНПФТЕМБ ОБ ОЙИ. рПЧЪТПУМЕЧ, ЪБДХНБМБУШ: УПВЙТБОЙЕ ПФГПН ЙЛПО ПРТЕ-ДЕМСМПУШ МЙЫШ ФЕН, ЮФП ПО ЧЙДЕМ Ч ОЙИ ЙУФПЛЙ УФПМШ ГЕОЙНПЗП ЙН БЧБОЗБТДБ, ЙМЙ ЕЗП УФТБУФШ Л ДТЕЧОЕТХУУЛПНХ ЙУЛХУУФЧХ ЙНЕЕФ ДТХЗПЕ ПВЯСУОЕОЙЕ? нПЦЕФ ВЩФШ, ЛПММЕЛГЙП-ОЙТПЧБОЙЕН ЙЛПО РБРБ ПФДБЧБМ ДБОШ ХЧБЦЕОЙС ДБМЕЛЙН РТЕДЛБН? чЕДШ РТБЧПУМБЧОБС ЧЕТБ ВЩМБ ПВЭЕК Й ДМС тПУУЙЙ – ЪЕНМЙ, ЗДЕ зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ТПДЙМУС, УПЛБНЙ ЛПФПТПК РЙФБМУС, ВПМША ЛПФПТПК УФТБДБМ, Й ДМС зТЕГЙЙ – ЕЗП ЙУФПТЙЮЕУЛПК ТПДЙОЩ. чПЪНПЦОП, ЮФП ЙЛПОЩ ВЩМЙ ДПТПЗЙ ЕНХ ЛБЛ РБНСФОЙЛЙ ЬФПК ДХИПЧОПК ПВЭОПУФЙ.

«дМС ЛПММЕЛГЙПОЕТБ ПЮЕОШ ЧБЦОЩ ЛПОФБЛФЩ У МАДШНЙ. оБДП РПДДЕТЦЙЧБФШ Й ТБЪЧЙЧБФШ УЧСЪЙ. фСЦЛЙК ФТХД МПЦЙФУС ОБ ДПНБЫОЙИ. оБДП ПФДБФШ ДПМЦОПЕ НПЕК ЦЕОЕ ъЙОЕ – ПОБ ЧУЕЗДБ РПДДЕТЦЙЧБМБ НЕОС Й РПНПЗБМБ. лБЦДЩК ДЕОШ, ОБЮЙОБС У ЫЕУФЙ ЮБУПЧ ЧЕЮЕТБ, Б РП ЧПУЛТЕУЕОШСН Й УХВВПФБН ЧЕУШ ДЕОШ У ХФТБ ДП ЧЕЮЕТБ ЛП НОЕ РТЙИПДЙМЙ МАДЙ: ИХДПЦОЙЛЙ, ЛТЙФЙЛЙ, НХЪЩЛБОФЩ. с РТЙОЙНБМ ЧУЕИ, ОЙЛПНХ ОЕ ПФЛБЪЩЧБМ».

о.л. оБТПДХ Ч ДПНЕ ЧУЕЗДБ ВЩМП ПЮЕОШ НОПЗП. оБ ДЙЧБОЕ, ЛПОЕЮОП, ОЕ ХНЕЭБМЙУШ Й УЙДЕМЙ РТСНП ОБ ЛПЧТЕ. тПДЙФЕМЙ ОБЛТЩЧБМЙ ИПТПЫЙЕ УФПМЩ, ДМС ЮЕЗП ПФЕГ РПЛХРБМ РТПДХЛФЩ Ч «вЕТЕЪЛЕ». мАДЙ Л ОБН УФТЕНЙМЙУШ: НПЦОП ВЩМП Й РТЕЛТБУОП РППВЭБФШУС, Й ЧЛХУОП РПЕУФШ.

ч.ъ. зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ВЩМ ОЕПВЩЛОПЧЕООП РТЙЧЕФМЙЧЩН Й ИМЕВПУПМШОЩН, Б ъЙОБЙДБ уЕНЕОПЧОБ ПЮЕОШ ИПТПЫП ЗПФПЧЙМБ. фЕЭБ НПС ВЩМБ ДХЫБ-ЮЕМПЧЕЛ, ЙЪХНЙФЕМШОБС ЦЕОЭЙОБ: Й РТПУФБС, Й ЛТБУЙЧБС, Й ФБМБОФМЙЧБС. б ЛБЛ ПОБ РЕМБ! пВМБДБС ЛПМПТБФХТОЩН УПРТБОП, ОП ОЕ ЙНЕС НХЪЩЛБМШОПЗП ПВТБЪПЧБОЙС, ПОБ НПЗМБ ВЩ РТПЖЕУУЙПОБМШОП ЙУРПМОСФШ ТПНБОУЩ. пДОБЛП ПОБ ГЕМЙЛПН ВЩМБ ПФДБОБ УЧПЕК ВПМШЫПК УЕНШЕ.

о.л. пФЕГ УБН ОЕ РЕМ, ОП ПО ЙЗТБМ ОБ ЗЙФБТЕ Й ЮБУФП БЛЛПНРБОЙТПЧБМ НБНЕ. пОБ ДЕКУФЧЙФЕМШОП ВЩМБ ПЮЕОШ ЛТБУЙЧБ, ЕЕ ДБЦЕ ЛПЗДБ-ФП РТЙЗМБЫБМЙ УОЙНБФШУС Ч ЛЙОП. рБРБ ЧМАВЙМУС Ч ОЕЕ У РЕТЧПЗП ЧЪЗМСДБ Й ЮХФШ МЙ ОЕ ЮЕТЕЪ НЕУСГ ЪОБЛПНУФЧБ РТЕДМПЦЙМ ЧЩКФЙ ЪБ ОЕЗП ЪБНХЦ. лПЗДБ ПОЙ РПЦЕОЙМЙУШ, ЙН ВЩМП РП ДЕЧСФОБДГБФШ МЕФ, Ч ДЧБДГБФШ МЕФ НБНБ ХЦЕ ТПДЙМБ РЕТЧПЗП ТЕВЕОЛБ. дЕФЕК Ч УЕНШЕ ВЩМП ЮЕФЧЕТП, ФТЙ ДПЮЕТЙ Й УЩО. лПОЕЮОП, НБНБ, ЧУРПНЙОБС ЙОПЗДБ, ЮФП РБРБ ОЕ ДБМ ЕК ЪБЛПОЮЙФШ НЕДЙГЙОУЛЙК ФЕИОЙЛХН Й ЪБУБДЙМ ПУОПЧБФЕМШОП ОБ ЧУА ЦЙЪОШ ДПНБ, РЕТЕЦЙЧБМБ ПВ ЬФПН. оП Х ОЕЕ ВЩМБ ДТХЗБС УФЕЪС, ДТХЗБС НЙУУЙС – ПОБ ВЩМБ ЦЕОПК ЛПММЕЛГЙПОЕТБ Й РПДДЕТЦЙЧБМБ УЧПЕЗП НХЦБ. пОБ ВЕУРТЕЛПУМПЧОП ЧЩРПМОСМБ ФП, П ЮЕН ПО ЕЕ РТПУЙМ. дПИПДЙМП ДП ФПЗП, ЮФП ЛПЗДБ ЕНХ ОХЦОП ВЩМП ТБУРМБЮЙЧБФШУС ЪБ ЛБЛХА-ОЙВХДШ ЛБТФЙОХ, Б ДЕОЕЗ ОЕ ВЩМП, ПО ЗПЧПТЙМ: «ъЙОБ, УОЙНБК ЫХВХ». уЛПМШЛП ТБЪ ФБЛ ВЩМП, ЮФП ПО РТЙЧПЪЙМ ЕК ЙЪ-ЪБ ЗТБОЙГЩ ЫХВХ Й ЮЕТЕЪ ЛБЛПЕ-ФП ЧТЕНС ЬФХ ЫХВХ ЪБВЙТБМ, «ЛПОЖЙУЛПЧЩЧБМ» ДМС ОПЧЩИ ИХДПЦЕУФЧЕООЩИ РТЙПВТЕФЕОЙК, Ч ФПН ЮЙУМЕ Й ЛБТФЙО НПМПДЩИ БЧФПТПЧ, ЛПФПТЩИ ЧРПУМЕДУФЧЙЙ РТПЪЧБМЙ ОПОЛПОЖПТНЙУФБНЙ.

«рП РТБЧДЕ УЛБЪБФШ, ЧЕУФЙ ФТЙ МЙОЙЙ – БЧБОЗБТД, ЙЛПОХ Й НПМПДЩИ ИХДПЦОЙЛПЧ – ЖЙОБОУПЧП ВЩМП ФТХДОПЧБФП. ч 50-Е ЗПДЩ ВЩМБ УТБЧОЙФЕМШОП ОЕВПМШЫБС ЗТХРРБ – 10-12 ЮЕМПЧЕЛ – МАДЕК ПЮЕОШ ФБМБОФМЙЧЩИ: тБВЙО, лТБУОПРЕЧГЕЧ, рМБЧЙОУЛЙК, чЕКУВЕТЗ Й НОПЗЙЕ ДТХЗЙЕ. оБ РТПФСЦЕОЙЙ ТСДБ МЕФ ЛБЦДЩК ЗПД С РПЛХРБМ РП ПДОПК, РП ДЧЕ ЧЕЭЙ Х ЛБЦДПЗП ЙЪ ЬФЙИ ИХДПЦОЙЛПЧ. нОПЗЙЕ НОЕ ДБТЙМЙ УЧПЙ ТБВПФЩ. фБЛ УПУФБЧЙМБУШ ЛПММЕЛГЙС».

о.л. иХДПЦОЙЛЙ-ЫЕУФЙДЕУСФОЙЛЙ ТПЦДБМЙУШ ОБ ЗМБЪБИ лПУФБЛЙ, ДБ Й ПО УБН ЙИ РПТПЦДБМ. уЛПМШЛП ДХЫЙ Й УТЕДУФЧ ЧЛМБДЩЧБМ ПФЕГ, ЮФПВЩ ДБФШ ЬФЙН ИХДПЦОЙЛБН ЧПЪНПЦОПУФШ «ЧЩЗПЧПТЙФШУС», ЮФПВЩ РТПУФП РПДДЕТЦБФШ ЙИ. уЛБЪБМЙУШ МЙ ЮЙУФП ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙЕ НПФЙЧЩ Ч УФТЕНМЕОЙЙ РПНПЗБФШ ТПЦДБФШУС ЧУЕНХ ОПЧПНХ, ЙМЙ ЬФП ВЩМП УМЕДУФЧЙЕН ЕЗП МАВЧЙ Л БЧБОЗБТДХ, РТПДПМЦЕОЙЕ ФТБДЙГЙК ЛПФПТПЗП ПО ЧЙДЕМ Ч ЙУЛХУУФЧЕ НПМПДЩИ ИХДПЦОЙЛПЧ? с ДБЦЕ ОЕ ЪОБА, ЮФП ЙН ВПМШЫЕ ДЧЙЗБМП. дХНБА, ЮФП Ч ТЕВСФБИ (ФБЛ РБРБ РП-ДТХЦЕУЛЙ ОБЪЩ-ЧБМ НПМПДЩИ ИХДПЦОЙЛПЧ) ПО РПЮХЧУФЧПЧБМ ЮФП-ФП ЪОБЮЙНПЕ, ФБМБОФМЙЧПЕ. вЕЪДБТОЩЕ ТБВПФЩ ПФЕГ ПФМЙЮБМ УТБЪХ Й ОЙЛПЗДБ ОЕ ПВОБДЕЦЙЧБМ ИХДПЦОЙЛБ, ЕУМЙ ОЕ ЧЙДЕМ Ч ОЕН РЕТУРЕЛФЙЧ. пО ЧУЕЗДБ ЗПЧПТЙМ Ч МЙГП ФП, ЮФП ДХНБМ.

ч.ъ. чУЕ ИХДПЦОЙЛЙ, У ЛПФПТЩНЙ зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ПВЭБМУС, ВЩМЙ ФБМБОФМЙЧЩ, УЕКЮБУ ЬФП ХЦЕ СУОП. йЪ ФЕИ, Ч ЛПН ПО РТЙОЙНБМ ХЮБУФЙЕ, ВЩМЙ чМБДЙНЙТ сЛПЧМЕЧ, йЗПТШ чХМПИ, вПТЙУ уЧЕЫОЙЛПЧ Й НОПЗЙЕ ДТХЗЙЕ. пЮЕОШ ЦБМШ, ЮФП Х ОБУ ОЕНОПЗП ЙИ ТБВПФ, Ч ПУОПЧОПН ФЕ, ЛПФПТЩЕ ОБН ДБТЙМЙ; ОЕЛПФПТЩЕ НЩ РПЛХРБМЙ УБНЙ.

о.л. ч 1968 ЗПДХ, ЛПЗДБ С ЧЩЫМБ ЪБНХЦ Й ХИПДЙМБ ЙЪ ТПДЙФЕМШУЛПЗП ДПНБ, ПФЕГ РПДБТЙМ НОЕ ОЕУЛПМШЛП ТБВПФ. нПЕ РТЙДБОПЕ УПУФБЧЙМЙ ЛБТФЙОЩ б. ъЧЕТЕЧБ, ч. чЕКУВЕТЗБ, п. тБВЙОБ (ЕЗП «юЕМПЧЕЛ У УЙЗБТЕФПК» — ЧЕЭШ УПЧЕТЫЕООП РПФТСУБАЭБС, ЫЕДЕЧТ), Б ФБЛЦЕ ТБВПФЩ д. рМБЧЙОУЛПЗП, б. иБТЙФПОПЧБ, д. лТБУОПРЕЧГЕЧБ. лПОЕЮОП, Ч РПЛПМЕОЙЙ НПМПДЩИ Х РБРЩ ВЩМЙ УЧПЙ МАВЙНЮЙЛЙ. йЪ ЙИ ЮЙУМБ, ОБРТЙНЕТ, фПМС ъЧЕТЕЧ Й дЙНБ лТБУОПРЕЧГЕЧ. пОЙ ВЩМЙ УПЧЕТЫЕООП ТБЪОЩЕ. у дЙНПК РБРБ ДТХЦЙМ ДПМЗЙЕ ЗПДЩ. пО ВЩМ ЙЪХНЙФЕМШОЩК ЮЕМПЧЕЛ, ХНОЙГБ, ЙОФЕММЕЛФХБМ, ОБУФПСЭЙК ЙОФЕММЙЗЕОФ. уП УЧПЕК ЦЕОПК мЙМЕК ПОЙ РПЪОБЛПНЙМЙУШ ЮХФШ МЙ ОЕ Ч УЕНЙМЕФОЕН ЧПЪТБУФЕ Й РТПОЕУМЙ МАВПЧШ ЮЕТЕЪ ЧУА ЙИ УПЧНЕУФОХА ЦЙЪОШ. цБМШ, ЮФП ПЮЕОШ ТБОП ДТХЗ ЪБ ДТХЗПН ПОЙ ХЫМЙ ЙЪ ЦЙЪОЙ. нЩ РТПДПМЦБМЙ ДТХЦЙФШ УЕНШСНЙ Й РПУМЕ ФПЗП, ЛБЛ ПФЕГ ХЕИБМ. фПМС ъЧЕТЕЧ ФПЦЕ ВЩЧБМ Х ОБУ РПУМЕ ПФЯЕЪДБ ПФГБ; ЮБУФП ВЕЪ ДЕОЕЗ, ЗПМПДОЩК, ИПМПДОЩК. оБДП ВЩМП ЛБЛ-ФП П ОЕН ЪБВПФЙФШУС, ФЕН ВПМЕЕ ЮФП РБРБ ПЮЕОШ РЕТЕЦЙЧБМ ЪБ ОЕЗП: «лБЛ ФБН фПМЕЮЛБ?» — УРТБЫЙЧБМ У ФТЕЧПЗПК РП ФЕМЕЖПОХ. пО ДПМЗП ОЕ НПЗ ЪБВЩФШ УФТБЫОЩК РПЦБТ 1976 ЗПДБ.

«ъЧПОЙФ ЦЕОБ НПЕЗП ВТБФБ ЙЪ вБЛПЧЛЙ, ЗДЕ Х ОБУ ЕЭЕ УПИТБОЙМБУШ УФБТБС ДБЮБ. ч вБЛПЧЛЕ УПВЙТБМЙУШ ЛБТФЙОЩ НПМПДЩИ ИХДПЦОЙЛПЧ, ОБ ДБЮЕ ПЮЕОШ НОПЗП ТБВПФ Й ТЙУХОЛПЧ бОБФПМЙС ъЧЕТЕЧБ. й ЧПФ РБОЙЮЕУЛЙК ЪЧПОПЛ: «рПЦБТ! зПТЙФ ДПН, РТЙЕЪЦБК, УЛПТЕЕ!»
с РПНЮБМУС ФХДБ. рПМДПНБ ХЦЕ УЗПТЕМП. рПЦБТОЩЕ РТЙЕИБМЙ, ОП ВЕЪ ЧПДЩ, ЗБУЙФШ ОЕЮЕН. рПДОСМУС С ОБЧЕТИ, ЗДЕ ИТБОЙМЙУШ ТБВПФЩ ъЧЕТЕЧБ – ЧУЕ ЪБМЙФП ЧПДПК, НОПЗЙИ ЧЕЭЕК ОЕФ. оБ УФЕОБИ ЪДЕУШ ЧЙУЕМЙ ЙЛПОЩ, ОБРЙУБООЩЕ ОБ ФПМУФЩИ ДПУЛБИ. еУМЙ ВЩ ПОЙ УЗПТЕМЙ, ПУФБМЙУШ ЛБЛЙЕ-ФП УМЕДЩ, ОП ПФ ЙЛПО Й УМЕДБ ОЕ ПУФБМПУШ. сУОП ВЩМП, ЮФП ЛФП-ФП РПД-ЦЕЗ ДБЮХ, ЮФПВЩ УЛТЩФШ ЛТБЦХ. с ПФЛТЩМ ПЛОП ЧФПТПЗП ЬФБЦБ Й РПУНПФТЕМ ЧОЙЪ – Ч ПЧТБЗ. еЭЕ МЕЦБМ УОЕЗ, Й ОБ УОЕЗХ ЮЕФЛП ЧЙДОЕМЙУШ УМЕДЩ. й ЕЭЕ Ч УОЕЗХ ЧБМСМЙУШ ТБВПФЩ ъЧЕТЕЧБ Й ДТХЗЙИ ИХДПЦОЙЛПЧ. чЙДЙНП, ЧПТЩ ФБУЛБМЙ ОБЗТБВМЕООПЕ ЮЕТЕЪ ПЧТБЗ Ч НБЫЙОХ».

о.л. дМС РБРЩ ЬФП ВЩМП ОБУФПСЭЕЕ ЗПТЕ, ПО ФПЗДБ РМБЛБМ. й ЧПФ ЪЧПОЙФ ъЧЕТЕЧ. рБРБ ЕНХ ЗПЧПТЙФ: «фПМЕЮЛБ, ЬФП ХЦБУОП, ЧУЕ ФЧПЙ ТБВПФЩ УЗПТЕМЙ, ЧУЕ РПЗЙВМП». б ПО ПФЧЕЮБЕФ: «оХ ОЙЛФП ЦЕ ОЕ РПЗЙВ, ЧУЕ ЦЙЧЩ, ОХ Й МБДОП, С ДТХЗЙЕ ОБТЙУХА». оП ЕЗП ОПЧЩЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙС ВЩМЙ ХЦЕ ДТХЗЙНЙ. б УБНЩЕ МХЮЫЙЕ ТБВПФЩ ъЧЕТЕЧ УПЪДБМ Ч 50-60-Е ЗПДЩ. л УЮБУФША, Ч РПЦБТЕ ЮХДПН УПИТБОЙМЙУШ ЕЗП ТБООЙЕ ТЙУХОЛЙ – ЦЙЧЩЕ, ОЕРПУТЕДУФЧЕООЩЕ, ОП ЧЙТФХПЪОЩЕ, ЧЩРПМОЕООЩЕ ХЧЕТЕООПК ТХЛПК ОБВТПУЛЙ, ЛПФПТЩЕ ПО ДЕМБМ ЧЕЪДЕ, Ч ФПН ЮЙУМЕ Й Ч ЪППРБТЛЕ. ч ОБЫЕН ДПНЕ фПМС ЧЩРПМОЙМ ТПУРЙУЙ РТСНП «ОБ ОБФХТЕ», Й ЬФЙ ТБВПФЩ УФБМЙ ЮБУФША УЕНЕКОПЗП ВЩФБ. нЩ ЦЙМЙ ФПЗДБ ОБ РТПУРЕЛФЕ чЕТОБДУЛПЗП. ъБДХНБМЙ УДЕМБФШ ТЕНПОФ Ч ЛЧБТФЙТЕ, ПВХУФТПЙФШ ЛХИОА, ОП ДЕОЕЗ ОБ ОПЧХА НЕВЕМШ ОЕ ВЩМП. й ЧПФ РТЙЫМБ НОЕ ФБЛБС ЙДЕС: РПЪЧБФШ фПМА. пО Х ОБУ ОЕУЛПМШЛП ДОЕК ТБУРЙУЩЧБМ ЛХИОА, УФПМ, УЛБНЕКЛХ, ЫЛБЖ Й ДЧЕТЙ. л УЮБУФША, ПО ОЕ ЛПУОХМУС УФЕО, ЛПФПТЩЕ УЕКЮБУ, РТЙ РЕТЕЕЪДЕ ОБ ОПЧХА ЛЧБТФЙТХ, ОЕЧПЪНПЦОП ВЩМП ВЩ ЪБВТБФШ У УПВПК. ъБНЕЮБФЕМШОП, ЮФП УПИТБОЙМЙУШ ДЧЕТЙ, ЮБУФШ НЕВЕМЙ, Й ПОЙ РП-РТЕЦОЕНХ ВХДХФ Ч УЕНШЕ лПУФБЛЙ, ЛБЛ ВХДФП ОЙЮЕЗП ОЕ ЙЪНЕОЙМПУШ У ФПК РПТЩ.
ъЧЕТЕЧБ РБРБ ПЮЕОШ МАВЙМ. пО УЮЙФБМ, ЮФП фПМС – ЮЕМПЧЕЛ ОЕ ПФ НЙТБ УЕЗП, ЮФП Х ОЕЗП вПЦЙК ДБТ. мАВЙМ ЕЗП УП ЧУЕНЙ ЕЗП УФТБООПУФСНЙ, ФЕТРЕМ ЕЗП ЧЩИПДЛЙ, ПФОПУЙМУС Л ОЕНХ ЛБЛ Л УЩОХ. лПЗДБ С ВЩМБ НБМЕОШЛПК, фПМС МЕФПН ЦЙМ Х ОБУ ОБ ДБЮЕ Ч вБЛПЧЛЕ. (оЕ РПНОА Ч УЧСЪЙ У ЮЕН ЬФП ВЩМП, НПЦЕФ ВЩФШ, ПО Ч ПЮЕТЕДОПК ТБЪ УЛТЩЧБМУС ПФ НЙМЙГЙЙ). пФ ФПК РПТЩ УПИТБОЙМУС НПК ТЙУХОПЛ, ЗДЕ РБРЙОПК ТХЛПК ОБРЙУБОП: «оБФБЫБ, 59 ЗПД, ТЙУХЕФ ЧНЕУФЕ У ИХДПЦОЙЛПН ъЧЕТЕЧЩН». й РПДРЙУШ: «еЕ ПФЕГ, зЕПТЗЙК лПУФБЛЙ».
ч ЬФПН ЦЕ ЗПДХ РБРБ ПВТБЭБЕФУС Л МЙЮОПНХ ФЧПТЮЕУФЧХ, ДЕМБЕФ РЕТЧЩЕ ПРЩФЩ ЛБЛ ИХДПЦОЙЛ. пО ФПЗДБ ВТПУБМ ЛХТЙФШ, Й ФЧПТЮЕУЛЙЕ ЙУЛБОЙС, ЛБЛ ПО РПМБЗБМ, УНПЗМЙ ВЩ ПФЧМЕЮШ ЕЗП ПФ ДХТОПК РТЙЧЩЮЛЙ. фПЗДБ ЦЕ РБРБ ОБРЙУБМ ОЕУЛПМШЛП ОБФАТНПТФПЧ Й РЕКЪБЦЕК; У УЙЗБТЕФ ПО РЕТЕЫЕМ ОБ ФТХВЛХ, У ФТХВЛЙ — ЧОПЧШ ОБ УЙЗБТЕФЩ, ОП ФБЛ Й ОЕ ВТПУЙМ ЛХТЙФШ.
пФЕГ ЧОПЧШ ЧЕТОХМУС Л ФЧПТЮЕУФЧХ ЮЕТЕЪ ДЧБДГБФШ МЕФ Й ФПЦЕ Ч РЕТЕМПНОЩК НПНЕОФ УЧПЕК ЦЙЪОЙ. пФЯЕЪД ЙЪ тПУУЙЙ РПДЧЙЗОХМ зЕПТЗЙС дЙПОЙУПЧЙЮБ Л УПЪДБОЙА ВПМШЫПЗП ЮЙУМБ УПВУФЧЕООЩИ ТБВПФ. пО ОБРЙУБМ НБУМПН ВПМЕЕ 200 РПМПФЕО, Б ХЦ УЛПМШЛП БЛЧБТЕМЕК — ДБЦЕ ОЕ ЪОБА. ьФП Ч ПУОПЧОПН РЕКЪБЦЙ. пОЙ ЧЩРПМОЕОЩ Ч ПДОПН ЛМАЮЕ, Ч ПВЭЕК УФЙМЙУФЙЛЕ, УЧЕФПОПУОЩ Й ПФМЙЮБАФУС ФЕРМПФПК. х НЕОС ЙЪ ЧУЕЗП ПФГПЧУЛПЗП ОБУМЕДЙС ФПМШЛП ДЧЕ ЕЗП ТБВПФЩ, ЧЩРПМОЕООЩЕ Ч зТЕГЙЙ. рПМХЮЙМПУШ ФБЛ, ЮФП С УБНБ РТЙЧЕЪМБ ЬФЙ РТПЙЪЧЕДЕОЙС Ч нПУЛЧХ Ч РПДБТПЛ дЙНЕ лТБУОПРЕЧГЕЧХ. ьФП РЕКЪБЦЙ: ПДЙО У ЗПТБНЙ, ДТХЗПК У ГЕТЛПЧША. рПУМЕ УНЕТФЙ дЙНЩ Й ЕЗП ЦЕОЩ мЙМЙ ЕЕ УЕУФТБ РПЪЧПОЙМБ НОЕ Й ЗПЧПТЙФ: «оБФБЫБ, Х НЕОС УПИТБОЙМЙУШ ДЧЕ ТБВПФЩ зЕПТЗЙС дЙПОЙУПЧЙЮБ. еУМЙ ИПЮЕЫШ, С ФЕВЕ ЙИ ПФДБН». чПФ ФБЛ ПОЙ ЛП НОЕ Й РПРБМЙ.
х ОБУ ИТБОЙФУС НОПЗП ЖПФПЗТБЖЙК У РТПЙЪЧЕДЕОЙК, УПЪДБООЩИ РБРПК ЪБ ЗТБОЙГЕК, – ПО РТЙУЩМБМ ЙИ НОЕ, ЛПЗДБ ЕЭЕ ВЩМ ЦЙЧ. пТЙЗЙОБМЩ ОБИПДСФУС Х НПЕК УЕУФТЩ бМЙЛЙ, ЛПФПТБС ЦЙЧЕФ Ч зТЕГЙЙ. уЧПЙ РТПЙЪЧЕДЕОЙС лПУФБЛЙ ЧЩУФБЧМСМ Ч 80-Е ЗПДЩ Ч ЗБМЕТЕЕ Ч бЖЙОБИ. ъБВПФХ УЕНШЙ ЛПММЕЛГЙПОЕТБ УПУФБЧМСМП УПИТБОЕОЙЕ ЛБЛ ЕДЙОПЗП ГЕМПЗП ФПК ЮБУФЙ ЛПММЕЛГЙЙ ТХУУЛПЗП БЧБОЗБТДБ, ЛПФПТХА ПФГХ ТБЪТЕЫЙМЙ ЧЩЧЕУФЙ ЙЪ ууут. пОБ УПУФБЧМСМБ ЧУЕЗП РСФХА ЮБУФШ ПФ РПДБТЕООПЗП лПУФБЛЙ фТЕФШСЛПЧУЛПК ЗБМЕТЕЕ, ОП ДБЦЕ ЬФП «ПУФБЧ-ЫЕЕУС» РТПДПМЦБМП ВЩФШ УБНЩН ЛТХРОЩН ЮБУФОЩН УПВТБОЙЕН ТХУУЛПЗП БЧБОЗБТДБ Ч НЙТЕ.
ч 1998 ЗПДХ ЬФБ ЛПММЕЛГЙС РТЙПВТЕФБЕФУС ЗТЕЮЕУЛЙН РТБЧЙФЕМШУФЧПН Й ОЩОЕ ИТБОЙФУС Ч зПУХДБТУФЧЕООПН НХЪЕЕ УПЧТЕНЕООПЗП ЙУЛХУУФЧБ ЙН. зЕПТЗЙС лПУФБЛЙ Ч уБМПОЙЛБИ, ЛПФПТЩК ВЩМ ПФЛТЩФ ЮЕТЕЪ ДЕУСФШ МЕФ РПУМЕ УНЕТФЙ ПФГБ.

ч.ъ. п зЕПТЗЙЙ дЙПОЙУПЧЙЮЕ ОХЦОП РЙУБФШ ЛОЙЗЙ: П ФПН, ЛБЛ УНПЗ ПДЙО ЮЕМПЧЕЛ УПИТБОЙФШ Й ТБУРТПУФТБОЙФШ РП НЙТХ ГЕМПЕ ОБРТБЧМЕОЙЕ ТХУУЛПК ЦЙЧПРЙУЙ — ЛМБУУЙЮЕУЛЙК БЧБОЗБТД, П ФПН, ЛБЛ ПО НЕЮФБМ П УПЪДБОЙЙ НХЪЕС УПЧТЕНЕООПЗП ЙУЛХУУФЧБ Ч нПУЛЧЕ, П ФПН, ЛБЛ ЧУС-ЛЙК ТБЪ, ЧПЪЧТБЭБСУШ ЙЪ РПЕЪДПЛ ЪБ ЗТБОЙГХ, зЕПТЗЙК дЙПОЙУПЧЙЮ ЗПЧПТЙМ: «цЙФШ ОБДП ФПМШЛП Ч тПУУЙЙ!»

лПУФБЛЙ ПУФБМУС Ч тПУУЙЙ РТПЙЪЧЕДЕОЙСНЙ БЧБОЗБТДБ Ч фТЕФШСЛПЧУЛПК ЗБМЕ-ТЕЕ, ЙЛПОБНЙ Ч нХЪЕЕ ЙНЕОЙ бОДТЕС тХВМЕЧБ, ТБВПФБНЙ ФБМБОФМЙЧПК НПМПДЕЦЙ ЧТЕ-НЕО ИТХЭЕЧУЛПК ПФФЕРЕМЙ, ЛПММЕЛГЙЕК ЗМЙОСОПК ЙЗТХЫЛЙ, РЕТЕДБООПК ЙН нХЪЕА ДЕ-ЛПТБФЙЧОП-РТЙЛМБДОПЗП ЙУЛХУУФЧБ. лПУФБЛЙ ПУФБМУС Ч тПУУЙЙ Ч РБНСФЙ ФЕИ, ЛФП ЕЗП ЪОБМ, Й ЧЕТЙФУС, ЮФП ЪБЧПАЕФ УЕТДГБ ФЕИ, ЛПНХ ЕЭЕ РТЕДУФПЙФ ПФЛТЩФШ ДМС УЕВС ЬФПЗП ХДЙЧЙФЕМШОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ.

В 1932 году Георгий взял в жены Зинаиду Панфилову, с которой нажил трех дочерей и сына, а еще огромную коллекцию русской авангардной живописи.

К концу 30-х в Европе назревала Вторая мировая война. Между СССР и Грецией начались дипломатические конфликты. В результате Греческое посольство в Москве было закрыто и Костаки вынужден был сменить работу. Сначала работал сторожем в финском посольстве, затем в посольстве Швеции. А к 1944 году Георгий получил должность администратора в посольстве Канады. Из некоторых источников было известно, что его зарплата по тем временам составляла 2000 долларов. Вот эти деньги он и тратил на скупку экспонатов для своей коллекции.

Квартира коллекционера Костаки.

А начинал он еще в начале 30-х, когда был простым шофером, в обязанности которого входило возить зарубежных дипломатов. А те очень любили заезжать в комиссионные магазины, куда сдавались антикварные вещи столичными гражданами. Георгий скоро сориентировался и, научившись разбираться в живописи и в антиквариате, начал за бесценок скупать картины голландских мастеров, а также фарфор, серебро, ковры, мебель...

А как-то в конце 40-х, он случайно увидал в одной из московских квартир несколько творений русских авангардистов и понял - это именно то, что ему нужно. И Костаки, как одержимый начал собирать авангард. И это было в то время, когда в Союзе официально не существовало никаких других направлений в искусстве кроме соцреализма. На все остальные направления был наложен строжайший запрет. Георгия многие начали называть «сумасшедшим греком», но уже ничто не могло ни переубедить, ни остановить его.

Ранее собранные картины «голландцев», антикварная мебель, столовое серебро - все было обменяно на мало кому понятный авангард. Но, а для самого Костаки другого искусства, кроме этого, уже не существовало.

Георгий Костаки. / Работа художника Зверева.

"И вот я купил картины авангардистов, принес их домой и повесил рядом с голландцами. И было такое ощущение, что я жил в комнате с зашторенными окнами, а теперь они распахнулись, и в них ворвалось солнце. С этого момента я решился расстаться со всем, что успел собрать, и приобретать только авангард. Произошло это в 1946 году" ,- вспоминал Костаки.

И нужно отметить, что жена, полностью посвятившая себя своему мужу и детям, всецело поддерживала коллекционера. Иногда доходило до того, что Георгию приходилось за картины расплачиваться шубами супруги, которые привозил из заграничных поездок. Обещая, при этом возместить новыми.

Георгий Костаки с супругой. / Картина К.Малевича.

А иногда картины совершенно случайно попадали в руки коллекционеру, за которые и денег то не просили. Так, творением авангардистки Любови Поповой было заколочено окно на даче ее родственников. И, как только Костаки взамен доставил кусок фанеры, хозяева сразу же сняли с окна и отдали коллекционеру бесценное для него творение.

Костаки среди экспонатов своей коллекции.

Еще одна страсть была у Георгия Дионисиевича - это иконы, которыми увлекся еще в юности. Интерес к церковной живописи коллекционер перенял от отца, глубоко верующего человека. Он-то и посвятил сына в свои святыни, много рассказывая о том, как греки во время войн их спасали в первую очередь. И как-то довелось им с отцом в буреломных 20-х найти в подвальных помещениях посольства ящик с иконами и крестами. Найденное сокровище сын и отец Костаки бережно хранили немало лет. А незадолго до кончины отец контрабандой отправил ящик с иконами в Грецию. И что удивительно, в глубокой старости Георгий их снова увидел в одном из храмов Греции, куда в конце жизни выехал со своей семьей.

Костаки среди экспонатов своей коллекции.

Все это будет позже, а пока Георгий, живя в Москве и надеясь, что когда-нибудь его собрание живописи будет выставлено на всеобщее обозрение русскому народу, продолжал собирать запрещенное искусство. И конечно же надежды на то, что власти пойдут на такой шаг - не было никакой. Поэтому и квартира, и загородный дом коллекционера постепенно превратилась в неофициальный музей, куда приходили и простые москвичи, и большие ценители, и художники, и столичные знаменитости и заграничные высокопоставленные гости.

Костаки и Марк Шагал.

Но в 1976 году в загородном доме Костаки случилась беда. В пожаре, в результате поджога, погибло немалое количество драгоценных картин. Затем было ограбление московской квартиры, где также пропали ценные картины. Все указывало на то, что власть никак не могла допустить существования даже частного музея запретной авангардной живописи и таким образом хотела приструнить его владельца.

Затем последовало давление со стороны работников посольства, в котором еще трудился 63-летний Костаки. Ему прямым текстом начали говорить, что пора на пенсию. По ночам раздавались телефонные звонки от неизвестных с угрозами. «Настал момент, когда жить с такой коллекцией в Москве стало не просто неуютно, а опасно» , - из воспоминаний о тех смутных временах дочери коллекционера.

Прощай, Россия!

Георгий Костаки встревожился за себя и свою семью и написал обращение к генсеку Брежневу с просьбой разрешить выезд со страны. В ответ долгое время было молчание, видимо чиновники решали на каких условиях отпустить грека-коллекционера. Через год, в 1977 году, разрешение было получено, и собиратель с частью своей коллекции выехал из России.

Коллекционер Георгий Костаки.

По неофициальным данным, выезд Костаки был вынужденным - правящая власть уже не могла больше выносить существование в стране такой огромной коллекции картин запрещенного искусства. И основным условием разрешения на отъезд было выдвинуто требование о передаче в дар Третьяковке части собрания. Костаки понимал, что другим способом ему уехать не удастся, поэтому он оставил Москве большую часть своей коллекции.

Коллекционера утешало то, что хотя бы таким образом исполнится его мечта: эту часть все же увидят русские, которым по праву принадлежит частичка их истории
искусства.

Выставка коллекции Костаки в Третьяковской Галерее к 100-летию со дня его рождения.

Но это произойдет лишь спустя 30 лет, когда в Третьяковке будет организована выставка работ, собранных Костаки, а именно к 100-летию со дня его рождения. И россияне наконец-то увидели то, чему посвятил всю жизнь грек-чудак.

Выставка авангардного искусства.

Вывезенная часть коллекции в Грецию, тут же была выставлена в музее Дюссельдорфа в Германии. В последующие два года, картины путешествовали по Франции, выставлялись в центре Помпиду. Затем на протяжении всех 80-х работы русских авангардистов экспонировались в Нью-Йорке, Хьюстоне, Оттаве, Индианаполисе, Чикаго, Стокгольме, Лондоне, Хельсинки, Монреале.

Коллекционер русской авангардной живописи - Георгий Костаки.

А умер великий коллекционер в 1990 году, так и не дожив до знакового события, к которому шел всю жизнь. В 1995 в Национальной галерее столицы Греции впервые после разъединения две части прогремевшей на весь мир коллекции русского авангарда на время воссоединились. Мир наконец-то увидел творения гонимых художников России в полном собрании.

Георгий Костаки – водитель авангарда

Даже краткое и поверхностное описание его жизни ошеломляет само по себе. Разглядев в эпоху консервативного сталинского абсолютизма новаторство и непреходящую ценность презираемого и даже гонимого русского авангарда, он собрал огромную коллекцию никому казалось бы ненужных вещей, которые через два десятилетия обратились в глазах всего мира из гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Но, став обладателем баснословного богатства, коллекционер не изменил себе. Ко всем работам своего собрания он продолжал относиться как к родным детям, невзирая на их рыночную стоимость. Себя же он никогда не считал единоличным владельцем бесценной коллекции, подарив в итоге большую ее часть Третьяковской галерее.

Умер Георгий Костаки в Греции 9 марта 1990 года, всю жизнь сохранял греческое подданство, но большая и важнейшая часть жизни его и его семьи прошла в Москве, где он и совершил свой подвиг хранителя наследия авангарда и благодетеля русской культуры. Семья легендарного коллекционера была погружена в мир всегда существовавшего параллельно с официальной «творческой интеллигенцией» избранного круга одухотворенных творцов и носителей подлинной культуры. О жизни семьи Костаки в этом мире, о его подвижничестве и самоотречении специальному корреспонденту Никосу Сидиропулосу рассказала дочь коллекционера – Наталья Георгиевна Костаки , пошедшая по стопам отца в искусство.

– Живя с рождения в таком окружении вам, наверное, было нетрудно определить свой круг интересов?

– Я выросла в таком доме, где было столько имен, столько гениальных художников, что найти себя во взрослой жизни, поверьте, мне было очень непростым делом.

– А кем вы были для этих людей?

– Я дочь Костаки – как была, так ею и остаюсь. Благодаря этому, рядом со мной люди, которые были рядом с ним. Сохранились все связи и знакомства. Со дня своего рождения я в этом обществе, там живу и присутствую. У нас дома постоянно бывали художники, искусствоведы, критики, музыканты, дипломаты. Мама, несмотря на отсутствие музыкального образования, на профессиональном уровне пела романсы, отец часто аккомпанировал ей на гитаре.

Дело еще в том, что у отца была возможность приобретать продукты. Он работал администратором в посольстве, получал валюту и, следовательно, мог покупать продукты в «Березке», и наш стол был накрыт для всех. Да и мама, Зинаида Семеновна, очень хорошо готовила.

Мы жили на проспекте Вернадского, 59. У отца было три объединенные квартиры на 15-м этаже этого дома. Стены были сплошь завешаны картинами. Этот мир всецело поглощает, заставляет жить по своим канонам. Представьте, какая удивительная атмосфера царила в нашем доме. Гостей было столько, что они располагались прямо на ковре – вкусные яства, шутки, разговоры об искусстве. Все, невзирая на чины и ранги, были здесь желанными гостями. Естественно, были и иностранцы. При этом, конечно, на этаже постоянно присутствовали вездесущие кагебешники. Иногда эти люди были и среди посетителей нашего дома.

– Вы научились распознавать служителей «конторы»?

– Да они, собственно, особо не утруждали себя конспиративной этикой.
В те дни, когда к нам приходили высокопоставленные иностранцы, необходимо было подготовить список. Иногда комитетчиками производился отсев. Популярность нашего дома среди иностранцев была огромной. Помню, уже после отъезда отца, к нам приехал один американец, продемонстрировавший нам справочник с указанием всемирно известных достопримечательностей Москвы, и в этом перечне был приведен и наш адрес!

– Частная галерея грека Костаки была одним из аномальных феноменов столицы социалистического государства. …О ее существовании знали не только власти?

– Понимаю, о чем вы. Все это никак не охранялось. Отцом в доме была установлена какая-то сигнализация, но не подключенная к милиции. Тем не менее, квартиру отца перед отъездом ограбили. Страшный пожар на даче в Баковке в 1976 году и ограбление квартиры стали последней каплей, подтолкнувшей отца покинуть страну. Первыми уехали родители с братом Александром, а затем сестры. Решение о выезде было вынужденным. С середины 70-х прямо стоял вопрос о безопасности всех членов семьи. Постоянные наветы, угрозы, шантаж…

К счастью, некоторой защитой служило греческое гражданство отца, а также его работа в греческом а затем и в канадском посольстве. В годы сталинских репрессий посадили половину их семьи: бабушку, тетку, младшего брата отца. Им предъявили обвинение в попытке покушения на советского военачальника Семена Буденного. Бабушку и тетку стараниями отца выпустили быстро, так как они были в возрасте, а вот своего младшего брата ему пришлось вызволять долго. Он был 19-летним мальчишкой и тихо сходил там с ума. Но, в конце концов, приложив все свои усилия, отец спас и его, и дядя вернулся из Котласа. Неудивительно, что нашим отцом предпринимались попытки выехать в Грецию. Во время войны ему сказали, что он может уезжать, но его семья останется здесь, ведь мама у нас русская. Так что всех детей отец сразу записал в греческом посольстве.

В лагерь за братом*

«…Сижу, жду. Проходит минут пятнадцать, вот и лейтенант с моим Митей. Хочу с братом поговорить, а он не может, руки трясутся, зубы стучат, голова дергается… Рассказал мне брат о лагерной жиз¬ни – слушать страшно было. Выяснилось, что в лагере очень много греков. «И знаешь, – говорит брат, – многие из них умирают, в основном, от голо¬да. Нельзя ли им как-нибудь помочь?»
Оставил я Митьке все, что с собой принес и пообещал еще денег передать. Обня-лись мы, брат в лагерь назад пошел, а я – на волю. Уже позднее я узнал, что брата после нашего свидания - дозна¬лись все-таки! – на месяц посадили в одиночку, да и у лейте¬нанта неприятности были.
Удивительные люди русские… Очень душевные и я их очень люблю. Когда я из лагеря вернулся, то снова встретился с теми людьми в Котласе, которые проведать своих приехали. Была среди них Вера Васильевна, жена фотографа из Вятки. Так она мне и говорит: «Что же вы кручинитесь? Ведь и брата повидали и назад благополучно вернулись». Рассказал я ей, что в лагере сидит много греков и помочь им надо, а денег больше нет. Большую часть их я жулику-воспитателю отдал. А идти на станцию и посылать телеграмму, чтобы мне сюда деньги выслали - опасно. Что мне делать? Вера Васильевна вдруг меня и спрашивает: «А сколько денег нужно?» Я отве¬чаю: «Много, тысяч восемь». «Ну, - отвечает она, - восемь тысяч я вам дать не могу, а семь дам… У меня здесь муж сидит, а у вас - брат, оба мы с вами в одинаковом положении. Я знаю, вы не сможете не отдать долг…»

– Так получилось, что подданный Греции Георгий Костаки, принужденный к эмиграции из Советского Союза, уезжал не в Грецию…

– Он не сразу решил куда уезжать. У него были планы уехать в Америку, где ему было бы легче определиться с оставшейся у него коллекцией, поскольку он долгие годы работал в канадском посольстве. Там его знали. Он приезжал в Америку по приглашению музеев и университетов читать лекции. Но в итоге пришлось выбрать Грецию, потому что в Америке его коллекцию обложили бы непомерно большим налогом. Помимо собрания авангарда, отец оставил в Москве музею прикладного искусства большую коллекцию глиняной и деревянной игрушки, которую он не считал своей, поскольку купил ее готовую. Главной его целью было сохранение лучших работ и передача их в музеи. Именно в той части, которая оставалась здесь, в Советском Союзе, была его жизнь. Важно было сохранить коллекцию целиком. Он прекрасно понимал, что в перспективе дети могут начать все делить и собранию наступит конец.

– А было ли «Завещание Георгия Костаки»?

– Завещания как такового не было. О своем решении передать коллекцию государству он сообщил по «Голосу Америки», когда был в Соединенных Штатах.

– Есть разные оценки деятельности Георгия Костаки. Одни исследователи характеризуют ее как подвижничество на благо общества и благотворительностью по отношению к художникам, другие в этой последней части расставляют иные акценты…

– Вы знаете, одна из главных проблем, актуальная и сегодня для абсолютного большинства художников, состоит в том, что очень трудно стать востребованным. Даже для тех, кого можно назвать известными, раскрученными художниками. В то время, когда отец начал собирать картины авангарда 20-х годов, многие не понимали, что это вообще такое. Тогда, поймите, эти работы вообще не стоили денег. О Малевиче и Кандинском, конечно, знали, но понятия не имели о многих десятках других художников русского авангарда, работы которых Георгий Костаки фактически сохранил, спас для потомков. Говорили: «Несите все это дураку греку, он все купит». И ему несли! Отец все свои деньги на это тратил. Он сам все искал и находил! Ему вытряхивали из старых семейных чуланов, то, что считалось никому не нужным хламом.

Торг наоборот*

«Картины, которые я собрал, были для меня, что родные дети… В преддверии расставания я мучительно думал о том, что каждая вещь, которая уйдет от меня, - это часть меня самого, и я буду чувствовать боль, как от кровоточащей раны.
Однако, потому, быть может, что я все это уже так ярко пережил в душе, в решающий момент жена и дети были просто поражены моей стойкостью. Пришел Манин, заместитель ди¬ректора Третьяковской галереи, и мы начали дележку…
Надо сказать, что Манин оказался благороднейшим чело¬веком. Порой у нас с ним доходило до спора. Он говорил: «Это, Георгий Дионисович, оставьте себе». А я в ответ: «Нет, это вы должны взять, потому что это – единственная вещь, и второй такой нет». Так было, например, с моим любимым рельефом «Пробегающий пейзаж» Клюна, который я просто обожал. Он воспроизведен на обложке большой книги - я знал, что этот Клюн - один-единственный и не хотел брать его с собой, настоял на том, чтобы музей оставил ее себе.
Так и шла наша дележка… Настрой у меня был таков: я, Георгий Костаки, действительно сделал большое дело, но ради чего, для кого? Лично для себя? Нет. Жизнь человека коротка. Пройдет еще десять, ну, двадцать лет, меня не будет, а после себя нужно что-то оставить, хотя бы доброе имя. Каждый человек должен об этом думать, сознавая, что настанет его время уйти в поднебесье.
Я всегда считал, что сделал добро тем, что сумел собрать то, что иначе было бы потеряно, уничтожено и выброшено из-за равнодушия и небрежения. Я спас большое богатство. В этом моя заслуга. Но это значит, что спасение должно принад¬лежать именно мне или кому-нибудь другому, кому я мог бы завещать свои картины. Они должны принадлежать России, русскому народу! Русский народ из-за глупости советских властей не должен страдать. С таким настроением мне было очень легко все передать людям, и я старался отдать лучшие вещи. И я отдал их.
Легче легкого было бы взять лучшее себе. Я мог взять Малевича «Портрет Матюшина». Отдать нескольких Ларионовых, еще что-то, и взять Малевича… Но я не стал этого делать. Не взял потому, что пока я жил в России и создавал эту коллекцию, у меня было много друзей, которые меня уважали. И я думал, что если я возьму «коронные» вещи, в том числе, скажем, «Портрет Матюшина», что же скажут потом мои друзья? Скажут, что Костаки радел не за искусство, не за русский авангард, а просто соблюдал свой интерес и, зная цену произведениям, он, сукин сын, взял все лучшее и увез! Меня бы осудили даже самые близкие. Я не пошел по такому пути и считаю, что поступил правильно».

Из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993

– Был же такой показательный случай, когда в одном из домов он обнаружил картину, которой забили оконный проем…

– Это было при мне. Тогда я была еще девчонкой, но он взял меня с собой. Мы приехали в Звенигород к какому-то родственнику Любови Поповой. Отец знал, что у него есть какие-то ее работы. Одной из работ Поповой в сарае и было заколочено окно. Мы поехали с отцом искать фанеру, которую в те времена тоже непросто было найти.

– Фантастическая история была и с «Абстракцией» Родченко, которую ваш отец буквально снял со стола – она служила скатертью!

– Безусловно! И поэтому слова критики, что он этих художников якобы «обирал», абсолютно несостоятельны. Посмотрите, и сегодня тем художникам, которые, казалось бы, продают свои работы дорого, все равно трудно их продавать и, следовательно, непросто жить. Трудно, потому что сегодня не так много коллекционеров, готовых вложить свои деньги в произведения живописи.

– Наверное потому, что большинство коллекционеров собирает произведения авторов, уже сделавших себе имя…

– Вот именно. А для отца во многих случаях вопрос принадлежности работы именитому автору не стоял так остро, потому что он не только сохранил для потомков работы многих художников, но и открывал новые имена. К примеру, он открыл Александра Древина. Изначально ценилась его жена Надежда Удальцова. Отец приехал к ним посмотреть работы Удальцовой, и, увидев картины Древина, пришел в совершеннейший восторг. И это было его открытие! В 50-е годы это были Плавинский, Рабин, Краснопевцев, Вейсберг и многие другие. В 60-е – Владимир Яковлев, Игорь Вулох, Борис Свешников и другие. В поколении молодых художников у отца были свои любимчики: Дмитрий Краснопевцев и Анатолий Зверев. С Дмитрием Краснопевцевым он дружил долгие годы, а к Анатолию Звереву относился как к родному сыну. Он часто бывал у нас, жил в нашем доме, на даче в Баковке. Буйные гениальные эскапады его творчества часто происходили в моем присутствии. Мне тогда было 10 лет. В течение одного дня он мог сделать десятки работ. Маслом, акварелью, карандашом. Анатолий приходил к нам домой и после переезда отца в Грецию в 1978 году до самой своей смерти в 1986 году. Мы с мужем его всячески опекали, потому что он зачастую появлялся в таком виде, в каком ходили в то время бомжи. У него ничего не было. Я ему отдала все отцовские костюмы, и белье мы ему покупали. Он уходил от нас одетым и чистым, но уже через неделю возвращался ободранным и рваным – то ли пропил, то ли обобрали. Увещевания были бесполезны. Отец переживал за него и почти в каждом телефонном разговоре из Греции справлялся: «…Как там Толечка?»

– А как вы думаете, чем отличается гениальный художник от хорошего?

– Вы знаете, самым страшным ругательством у отца по поводу художников было слово «эпигон». Если художник подражатель, у него нет ничего своего. Художник должен обладать индивидуальностью. У него должен быть характерный почерк, ни на что не похожий.

– Скажите, а вы именно в Греции начали писать?

– Да, это так. Ни здесь, в России, ни в Австрии, а именно Греции!
Видимо, кровь предков дает о себе знать! Там, в Элладе, очень сильная энергетика. Она и от афинского Акрополя идет. И в Дельфах я очень сильно это чувствую. Писать портреты простых греков и гречанок – мощная подпитка для меня. И отец стал писать в Греции. Там он написал маслом более 200 работ, в основном, греческие виды, русскую деревню. Большое количество работ акварелью. Правда, еще в 1959 году в Баковке, когда у нас жил Зверев, отец сделал несколько работ. Но там все пробовали кисть. Сестры, я, наш брат Александр. Осталось несколько натюрмортов и пейзажей того времени. Многие из тех работ исчезли, были уничтожены во время пожара на нашей даче в Баковке, служившей запасником коллекции отца.

– Причины этого страшного пожара в 1976 году были выявлены?

– Это, безусловно, были поджоги. Как водится в таких случаях, никого тогда не нашли. Для отца это был страшнейший удар. Впервые в жизни я увидела его плачущим. Погибло очень много хороших картина, в их числе огромное количество зверевских, среди которых были и его «французские» работы.

– Поддерживал ли ваш отец отношения с коллегами-коллекционерами?

– Да, отец с ними со всеми поддерживал отношения. Обычные разговоры коллекционеров, о том у кого какие приобретения. В Питере Чудновский, здесь в Москве Зданович, Соломон Шустер, Илья Зильберштейн.

– Были ли у грека Георгия Костаки в числе его друзей соплеменники?

– Единственным из его друзей греков был Дмитрий Николаевич Апазиди, с которым они дружили с юношеской поры. Он работал в посольстве Швеции, также занимался коллекционированием икон, картин. Они с супругой и тремя сыновьями уехали в Швецию чуть раньше родителей. Дружеские отношения с Дмитрием Апазиди поддерживались отцом до конца жизни.

Коллекционер о советской власти и авангарде*

По признанию самого Костаки, большевики и советская власть неповинна в том, что русский авангард сошел на нет. Напротив, революционное правительство поддержало новаторское искусство и вплоть до начала 20-х годов авангард в России свободно развивался. Потом постепенно творческая свобода художников начала ограничиваться вплоть до окончательного выбора Сталина в пользу социалистического реализма. В эпоху его абсолютной власти революционное искусство с его иррациональным полетом мысли было не только не нужно, но и опасно. Тем не менее, за этот промежуток времени русский авангард успел прожить короткую, но яркую жизнь. Можно сказать, что он выгорел целиком в высвобожденной им же огромной творческой энергии. Вот что пишет об этом сам коллекционер:
«Бытует мнение, что авангард загубила советская власть. Я думаю, что это не совсем так. Умирание авангарда произошло по нескольким причинам. Одна из них - это та, о которой я уже говорил: у художников начали опу¬скаться руки - весь дореволюционный период они никакого успеха не добивались, потом пришла советская власть и рево¬люция, два-три года их поддерживала, но народ продолжал их игнорировать. А вторая причина - разброд среди самих ху-дожников. Все это вместе взятое привело к тому, что когда Сталин решил покончить с авангардом и перейти к соцреализ¬му, почва оказалась хорошо подготовленной.
Мне кажется, что так или иначе «затухание» авангарда все равно бы произошло. Ведь это случилось не только в России, тот же процесс произошел и в других странах. Мы часто слы¬шим: «Вот, де-мол, большевики загубили…, на Западе все это развивалось». Неверно. Не большевики были виновны, а само время. Если присмотреться, то и на Западе, в таких странах, как скажем, Англия, Германия, Франция и многих других, модернизм одно время тоже был в загоне, с той только «не¬большой» разницей по сравнению с Россией, что там не сажа¬ли людей в тюрьму, а просто не признавали. Взять, например, таких художников как Мондриан, Поль Клее, Кубка и многих других. Они очень бедствовали, и, в общем, никому не были нужны…
Только в последние 16-18 лет появился интерес к авангар¬ду. И я думаю, что это произошло по той причине, что за последние годы наука и техника невероятно развились и про¬изошли колоссальные изменения в мире, которые и привлек¬ли внимание к современному искусству, имеющему к этому непосредственное отношение…»

*из книги Георгия Костаки Мой авангард М. 1993

– Сразу же по приезду в Грецию, в 1979 году, вашим отцом, наверняка, предпринимались попытки определить будущее вывезенной части коллекции?

– Он предлагал устроить выставку, но все затягивалось, что его, безусловно, обижало. Уже после смерти отца в 1990 году, сестра Алики возобновила переговоры о коллекции. Это было выполнением его воли, чтобы коллекция не разошлась. В 1996 году ее будущее было фактически решено. Коллекция Костаки находится в Салониках в музее Современного искусства. Несколько лет назад мне довелось в Москве познакомиться с нынешним директором музея Марией Цанцаноглу. Неординарный человек, посвятившая полтора десятка лет своей «творческой командировки» в России изучению работ русского авангарда. С Марией поддерживает контакты сестра Алики.

– В вашей семье греческий язык был на слуху?

– Нет, к сожалению. Отец знал греческий достаточно хорошо. Это был, поймите, язык его семьи, на котором он общался со своей матерью, братьями, сестрой. Его отец умер рано, в начале 30-х в возрасте 57 лет. Его подкосила гибель в мотоциклетных гонках старшего сына Спиридона. Папина мама, наша бабушка Елена, была человеком образованным, родом из обедневшей дворянской греческой семьи. Родители бабушки разошлись, и волею судеб она оказалась в Константинополе и, впоследствии, в Ташкенте. Где-то там они с дедом и познакомились.

– А по творческой линии вам приходилось пересекаться с соплеменниками в России?

– Я слышала о Никосе Мастеропулосе. Мне было известно, что он работает в монастыре и занимается мозаикой, но не знала, что он занимается эмалями. Увидела его произведения на выставке. Потрясающая работа! Да и мозаика очень тонко выполнена.

Я могу с полным на то основанием назвать Николая Мастеропуло великим художником.

– Расскажите, а ваш отец ведь потом приезжал в Москву уже из Греции?

– В Москву он приехал в 1986 году, спустя восемь лет после вынужденной эмиграции, по приглашению министерства культуры в качестве почетного гостя на открытие выставки своей коллекции в Третьяковке. Этому приглашению, думаю, поспособствовало письмо в министерство культуры, написанное другом моего брата Александра Андреем Андреевым и подписанное нами троими. Смысл этого письма был в том, что на открытие выставки коллекции Георгия Костаки было бы совершенно справедливо пригласить его самого. Если бы отец каким-то образом узнал об этом письме, то… Все, связанное со своей коллекцией, он переживал как главную часть своей жизни. То, что он сделал, я бы назвала одним словом – подвиг. У него было уникальное чутье – он чувствовал гениальность художника. Он открыл и спас для потомков богатейшее наследие русского авангарда. Он собирал эти работы, когда до них никому никакого дела не было. Решение о передаче коллекции русского авангарда Третьяковке им было принято сознательно – собранные, спасенные от гибели, картины «должны принадлежать России и русскому народу!» .

Никос Сидиропулос, Москва.

«Грек-чудак»

Георгий Костаки: 6 удивительных фактов из жизни коллекционера

В Третьяковской галерее при поддержке банка ВТБ открылась выставка «Выезд из СССР разрешить…», посвященная 100-летию со дня рождения Георгия Костаки. Впервые уникальная коллекция, большую часть которой величайший собиратель русского авангарда передал в дар Третьяковке перед своим отъездом из страны в 1977 году, будет представлена столь полно - помимо картин, здесь можно будет увидеть и иконы, и народные игрушки, принадлежавшие Костаки. сайт вспоминает самые интересные моменты биографии грека, посвятившего жизнь русскому искусству.

Первая коллекция в обмен на велосипед

Георгий Дионисович Костаки родился в семье греческого торговца, перебравшегося в Россию в начале XX века. Мать будущего коллекционера происходила из знатного и древнего рода, а старшая сестра Костаки была замужем за богатым греком Федором Метаксой.

После его смерти в руки к еще совсем юному Георгию попали два альбома с редчайшими марками, которые он по незнанию продал японскому коллекционеру - на вырученные деньги мальчик мечтал купить велосипед. Ценность же проданных марок стала понятна после того, как их пожелала увидеть греческая родня умершего Метаксы. Выяснилось, что марки имели немалое художественное значение - эта неосознанная потеря произвела на Костаки огромное впечатление.

Профессиональное прозвище

Всерьез Костаки увлекся коллекционированием в 1930-е годы, работая шофером в греческом посольстве в Москве. По долгу службы ему нередко приходилось бывать в комиссионных магазинах, куда в то время попадали антикварные вещи, - так он начал, не имея никакого специального образования, не только разбираться в искусстве, но и приобретать почти даром картины голландских художников, фарфоровую и серебряную посуду, ткани, ковры. А в конце 40-х, также случайно увидев в одной из московских квартир несколько живописных полотен, в том числе «Зеленую полосу» Ольги Розановой, посвятил свою жизнь созданию коллекции русского авангарда. В то время, когда в СССР официально не существовало другого направления, кроме соцреализма, собирать авангардистов казалось безумием - так Костаки приобрел среди коллег-коллекционеров прозвище «грек-чудак».

« Нынешняя выставка организована в честь феноменальной личности и таланта коллекционера и потому построена с отходом от музейного строгого хронологического порядка. В частной коллекции произведения расположены вне исторической логики, а исключительно в согласии с личным видением ее создателя. Собрание, пополняясь новыми приобретениями, постоянно меняется. Появление новых работ или их обмен вынуждает владельца часто менять развеску. Невозможно было повторить, буквально воссоздать расположение картин в доме Георгия Костаки. В экспозиции выделены главные полотна, которые стали эталонами, эмблемами его коллекции: большая двухсторонняя работа Любови Поповой «Живописная архитектоника», «Портрет Матюшина» Малевича, «Первая симфония Шостаковича» Филонова, работы Лентулова, «Супрематизм» Ильи Чашника»

- Ирина Пронина, куратор выставки

Авангард и шубы

По воспоминаниям дочери Костаки, после знакомства с авангардом другое искусство почти перестало существовать для ее отца. Cобранную ранее коллекцию «голландцев» и антикварной мебели и посуды Георгий Дионисович выменивал на картины. Поддерживала коллекционера и его семья - дети и жена, которая, отказавшись от собственной карьеры, посвятила жизнь делу мужа. Случалось так, что приходилось расплачиваться даже шубами - их Костаки привозил супруге из заграничных поездок, а через какое-то время забирал, чтобы приобрести новую картину, на которую в тот момент не хватало денег.

« «Экспозиция дает энциклопедическое представление о развитии искусства в России в первой трети ХХ века - движении от предметного искусства, реалистического понимания живописи к авангардным, экспериментальным формам. Изобразительный ряд начинается с ранних работ Ларионова 1905–1908 годов, Клюна и Кандинского, детского портрета кисти Поповой. В этом же разделе помещены знаменитые «Ландыши» Шагала»

- Ирина Пронина

Хорошая квартирка

Всю жизнь Костаки тщетно мечтал о том, чтобы собранные им произведения были выставлены в публичном пространстве на всеобщее обозрение, однако власть отрицала авангард как направление искусства, а потому надежды на то, что коллекция обретет свой музей или хотя бы выставку, не было. Постепенно квартира Костаки и его дача, где он хранил несколько сотен картин, превратились в своеобразные импровизированные музеи. Посмотреть на коллекцию приходили как простые люди, так и художники, искусствоведы и различные знаменитости. В гости к Костаки во время своего официального визита в Москву приходил даже сенатор Эдвард Кеннеди. В 1976 году в загородном доме Костаки случился пожар. Погибли картины Анатолия Зверева, одного из любимейших художников Костаки, - эту потерю коллекционер переживал тяжело. Пожар, по мнению семьи, не был случайностью - таким образом пытались скрыть кражу. В том, что это был поджог, у родных коллекционера не было сомнений. Ограбление московской квартиры, в результате которого также пропали ценнейшие экспонаты, родственники Костаки также не считали случайным и связывали с тем, что власть все же не могла допустить существование даже неофициального музея запрещенного авангардистского искусства.

Чудесные находки

« На выставке обособленно представлена картина Климента Редько «Восстание», которую Костаки считал самой известной и самой важной работой русского авангарда»»

- Ирина Пронина

На обороте картины, которую коллекционер купил у вдовы художника и передал Третьяковке перед отъездом в Грецию, написано: «Картина века, самое великое произведение революционной России. Георгий Костаки. Москва, 14 апреля 77-го года»

Многие из будущих экспонатов коллекции попадали к Костаки почти случайно. Так, например, известна история о том, как нашлась картина Любови Поповой - ею было заколочено окно на даче у одного из родственников художницы. Приехавший туда Костаки сумел убедить хозяина отдать ему работу лишь после того, как принес взамен лист фанеры. Помимо картин авангардистов Костаки начал собирать иконы, которые в настоящий момент хранятся в Музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева и также будут представлены на выставке в Третьяковской галерее. Интересом к церковной живописи Костаки обязан отцу, человеку глубоко верующему, с которым Георгий Дионисович еще в детстве посещал пасхальные и другие праздничные службы. Он же рассказывал сыну о том, как защищали свои святыни греки во время войны с турками. Потому видеть, как уничтожают церковные ценности в СССР, было для Костаки мучением. Начало же коллекции икон было положено также случайно - в конце 1920-х годов Костаки обнаружил в подвале посольства, где работал, ящики с иконами, крестами, церковными книгами. Вместе с отцом они бережно хранили найденное, а незадолго до смерти старший Костаки отправил ящики в Грецию - там Георгий Дионисович обнаружил их уже во второй раз, вновь почти случайно, в одной из церквей в начале 80-х годов, уже после того, как навсегда покинул Москву.

Выезд из СССР разрешить

Георгий Костаки покинул Россию в 1977 году, так и не осуществив мечту о музее авангарда. По неофициальной версии, отъезд коллекционера был вынужденным - власть не могла больше мириться с существованием такого огромного собрания авангардистов - к тому времени почти 2000 полотен - в открытом доступе в квартире Костаки. Принято считать, что одним из условий получения разрешения на выезд была передача в дар Третьяковской галерее большей части собрания - Костаки оставил в Москве 142 живописных произведения и 692 графические работы. Как бы то ни было, желание и стремление всей его жизни осуществилось хотя бы частично, ведь сам коллекционер всегда считал, что приобретенные им работы должны принадлежать русскому народу и оставаться в стране. Спустя более 30 лет после этого в Третьяковке впервые покажут многие из переданных в дар музею и десятилетиями хранившихся в его запасниках экспонатов коллекции Костаки, без которой не была бы полной история русского искусства.

Ирина Пронина

ВЫСТАВКИ

Номер журнала:

ВЫСТАВКА «ГЕОРГИЙ КОСТАКИ. "ВЫЕЗД ИЗ СССР РАЗРЕШИТЬ...". К 100-ЛЕТИЮ КОЛЛЕКЦИОНЕРА» СТАЛА ГЛАВНЫМ ПРОЕКТОМ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ ПРОШЕДШЕГО 2014 ГОДА. ВНИМАНИЕ И ИНТЕРЕС МНОГОЧИСЛЕННЫХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ МУЗЕЯ К ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГЕОРГИЯ ДИОНИСОВИЧА КОСТАКИ (1913-1990), ИЗВЕСТНОГО МОСКОВСКОГО СОБИРАТЕЛЯ, ЩЕДРОГО ДАРИТЕЛЯ И АКТИВНОГО ПОПУЛЯРИЗАТОРА ИСКУССТВА, БЫЛО ПРИВЛЕЧЕНО ЕЩЕ 5 ИЮЛЯ 2013 ГОДА ОТКРЫТИЕМ ИНФОРМАЦИОННОГО ЗАЛА В ЭКСПОЗИЦИИ НА КРЫМСКОМ ВАЛУ. РАЗВЕРНУТЫЙ ПОЧТИ ЧЕРЕЗ ГОД РАСШИРЕННЫЙ ПОКАЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИЗ ЕГО КОЛЛЕКЦИИ ПРЕВРАТИЛСЯ В ПОДЛИННУЮ КУЛЬМИНАЦИЮ ЭТОГО СВОЕОБРАЗНОГО ЮБИЛЕЙНОГО МАРАФОНА.

Пришедшее на смену забвению широкое чествование и внимание к заслугам Костаки связаны с одним знаменательным фактом - передачей им части своего собрания, причем именно лучших и наиболее ценных художественных произведений из тех, которые удалось за долгие годы найти и приобрести коллекционеру, в дар государству в 1977 году. События тех лет изменили и осветили его жизнь высоким гражданственным смыслом. Поэтому, вероятно, Костаки и его деятельность нередко соотносят с другими отечественными крупными собирателями - С.И. Щукиным и И.А. Морозовым или даже со знаменитыми московскими жертвователями братьями П.М. и С.М. Третьяковыми. Сравнение это справедливо лишь отчасти. До революции 1917 года все - аристократы, предприниматели и купцы имели возможность и открыто совершать свои приобретения, и публично выражать волю о распоряжении своим имуществом, да и благотворительность, меценатство были распространенным, поощряемым делом. Костаки приходилось много тяжелее. Он жил совсем в другую, советскую, эпоху, когда любое собирательство приравнивалось к накопительству, осуждалось этически и даже преследовалось как проявление буржуазных пережитков. А «идеологически чуждые» увлечения Костаки коллекционированием икон и произведений русского искусства 1910-1930-х, так называемого русского авангарда, и вовсе подпадали под политическую статью. Преодолевая одному ему ведомыми способами многие опасности на тернистом пути искателя «забытых шедевров», он спас огромное количество бесценных произведений. Его воля, само желание передать государству для общественного обзора часть собранного в таких сложных условиях «запрещенного» художественного достояния - этот жест частного человека в пору «коллективного разума» был смелым и дерзким вызовом всей системе сложившихся правил. Пример Костаки в XX веке беспрецедентен.

Сейчас уже невозможно соединить все, что когда-то отобрал глаз Костаки. Как и любая другая частная коллекция, она претерпевала изменения - сначала по воле ее создателя, потом его наследников. Почти нереально «реконструировать» его собрание даже на 1977 год, когда произошел грандиозный раздел знаменитой тогда уже в мире коллекции русского авангарда 1910-1930-х годов на две части - то, что осталось в дар государству, и то, что Костаки увез с собой, покидая СССР. С тех пор выставки произведений из обеих частей коллекции, порознь или вместе, проводились во многих галереях и музеях мира не раз. «Костакиевские» шедевры русского авангарда часто съезжаются на общий смотр из двух мест - Москвы и Салоников, где они, как законные резиденты, имеют постоянную «российскую» и «греческую» прописку, правда, они еще ни разу не встретились в российских залах. Кураторами юбилейной выставки предложены новый угол зрения на коллекцию Костаки и отход от устоявшейся уже международной выставочной стратегии: как можно эффектнее преподнести главное - «авангард от Костаки». Устроители впервые сфокусировали внимание на масштабе личности самого коллекционера, и тщательно продуманными приемами зрители были подведены к размышлениям о его судьбе в историческом контексте. Коллекция Костаки показана в разных измерениях: она разнообразна по широте собирательских направлений и высоте шкалы художественного качества произведений, уникальна как зримая «энциклопедия русского авангарда», а его дар грандиозен по проявленной щедрости и экстраординарен как знаковое для советского времени событие. Вместе с Костаки и его семьей мы все получили весть - «выезд из СССР разрешен...», или обязательно будет разрешен. Юбилейное представление коллекции обращено к современному зрителю, и формулировка «Выезд из СССР разрешен.» - это знак, своеобразное метапослание нашему настоящему. В СССР в 1970-е годы все разновидности новаторских направлений в искусстве 1910-1970-х годов, то есть то, что собирал Г.Д. Костаки, находились под строгим идеологическим запретом. Произведения ныне таких признанных мастеров, как Шагал и Кандинский, Филонов и Татлин, Попова и Клюн, до 1986 года не выставлялись в музеях, были запрещены упоминания в официальной литературе имен многих других славных художников. Сам вопрос о приеме в дар части коллекции Костаки на долгое время застрял в недрах Министерства культуры СССР, проходя обсуждения в высших сферах различных ведомств. не было готового ответа на столь смелое предложение, чиновникам требовалось проявить творчество и не ошибиться с запятой в нужном месте известной фразы «разрешить нельзя запретить». Историческая реальность советского государственного уклада, атмосфера постоянной идеологической и пространственной стесненности тех дней влияли на все проявления культуры, общественного сознания и личной жизни отдельного человека. Поэтому послевоенное время и культурная жизнь эпохи оттепели и застоя - тоже еще один герой выставки. Художественным образом, своеобразной метафорой атмосферы того времени стал в пространстве экспозиции своеобразный светящийся дом-куб. В этом символическом «доме Костаки» поместились две огромные, увеличенные до размеров панно фотографии, показывающие, как в три ряда коллекция размещалась в низкой малогабаритной московской квартире. На другой стене плотно, по-домашнему висят маленькие черно-белые документальные фото в черных рамочках - немые свидетельства о тех встречах, что проходили в доме Костаки под полотном «Красная площадь» B. В. Кандинского. Коллекция Костаки привлекала внимание большого количества людей, в том числе иностранных дипломатов, известных представителей русской и зарубежной художественной элиты. Квартиру на проспекте Вернадского посещали И. Стравинский, С. Рихтер, М. Шагал, Э. Кеннеди, А. Вайда, М. Антониони, Д. Рокфеллер, C. Капица, А. Вознесенский и многие другие. С внешних сторон куба, с потрясающих снимков 1970-х годов известного фотографа И.А. Пальмина на зрителей обращены взоры плотно сбитой группы художников-нонконформистов, и в центре их - всегда он, Георгий Дионисович, их друг, кормилец, ценитель и храбрый защитник на знаменитой «бульдозерной выставке», разогнанной властями через полчаса после открытия. Такова завязка этого повествования. Основное пространство главного зала выставки поделено таким образом, что разные части представлены пропорционально тому месту, которое они занимают в коллекции Костаки.

Для особо чтимой всей семьей Костаки части коллекции икон и образов на богослужебном шитье на выставке сделан «красный угол». Из свыше 60 предметов, подаренных Музею имени Андрея Рублева, экспонируются 15 образцов разных иконописных школ, такие как икона новгородской земли первой трети XVI века «Чудо Георгия о змие», двусторонняя икона «Богоявление - Исхождение Креста» второй половины XVII века, определяемая в ряду традиций Русского Севера. Чрезвычайно интересен и редко встречающийся в России пример сербской работы - крест надиконостасный «Распятие Христово», созданный около 1600 года. Переданные произведения древней иконописи XVI-XVIII веков регулярно демонстрируются на выставках. Уникальные же сохранившиеся фрагменты монументальной стенописи разрушенного в годы войны храма Спаса на Нередице XII века стали неприкосновенной частью постоянной экспозиции Музея имени Андрея Рублева.

В противоположном конце большого зала размещены удобные витрины для всестороннего осмотра самых мелких экспонатов выставки из музея-заповедника «Царицыно». Георгию Дионисовичу довелось приобрести редкую по полноте коллекцию народных игрушек из глины, дерева и даже соломы и тем самым спасти от распыления результат многолетней собирательской деятельности одного своего собрата-коллекционера, актера и историка, автора одной из первых книг о центрах производства народных игрушек Н.И. Церетели. Эта коллекция также вошла в число передаваемых государству редкостей. Глиняная игрушка представлена несколькими именными работами знатного мастера Лариона Фроловича Зоткина из села Абашево («Козел с серебряными рогами», 1919), старыми дымковскими «барынями» и «петухами». Скульптурную композицию «Музыканты» в 1920-е годы смастерили из дерева в Сергиевом Посаде, а фигурка «Николай II на троне» (ГМЗ «Царицыно») в начале XX века была выточена в нижегородской губернии. Одной из самых редких крестьянских игрушек-символов Русского Севера является очень недолговечный на вид «Моховик рыжий», собранный в начале XX века из многих подручных материалов: дерева, мха, пакли, бересты, шпагата, бумаги. Подаренные свыше 200 предметов народного и декоративно-прикладного искусства, ожидая передачи в образуемый профильный музей, сначала временно поместили в хранилище Министерства культуры СССР, и лишь в 1993 году новым «домом» для них стал музей-заповедник «Царицыно».

Наибольшее место отведено самой знаковой и титульной части коллекции и дара Костаки - произведениям авангарда из собрания Третьяковской галереи. Все живописные и графические произведения этой группы распределены по отдельным разделам - ранний авангард; кубизм, кубофутуризм; пластическая живопись; супрематизм, конструктивизм; экспериментальные направления 1920-х, новая фигуративность 1930-х; поздний авангард 1940-х. Такое деление отвечает стремлению и сверхзадаче самого коллекционера - он хотел создать зримую «энциклопедию русского авангарда», отобразить всю историю этого направления русского искусства, которое вывело отечественную художественную программу 1910-х годов на передний край в общеевропейском предвоенном движении к обновлению изобразительного языка.

К экспонируемым избранным произведениям из огромного дара, переданного трем государственным московским музеям, были добавлены немногие предметы, предоставленные дочерьми коллекционера. Это акварельные портреты семьи Костаки, выполненные А. Зверевым, несколько работ художников-«нонконформистов» 1950-1970-х и семь полотен самого Г.Д. Костаки, созданных им после 1978 года. Эти два раздела поместились на антресоли главного зала. Одноименный альбом, сопровождающий выставку, и мультимедийный проект, куда включены многие произведения и архивные материалы, хранящиеся уже долгие годы в Греции, на исторической родине Г.Д. Костаки, существенно дополняют экспозицию выставки. Сведения о греческой части коллекции впервые стали доступны русскоязычным читателям. Очень долгий путь прошел Костаки к признанию своего вклада в отечественную и европейскую культуру, и биографическая канва, впервые документально составленная Л.Р. Пчелкиной, служит ярким тому подтверждением.

Греческий подданный Георгий Костаки родился 5 июля 1913 года в Москве и большую часть жизни прожил в России. Его отец Дионисий Спиридонович (1868-1932), выходец с острова Закинф, продолжатель семейного дела табачной торговли и занимавшийся с начала 1900-х годов коммерцией в России, и мать Елена Эммануиловна (в девичестве Папахристодуло, 1880-1975) создали большую и крепкую семью, жили в достатке и имели прочные связи с греческой диаспорой. Мать знала несколько языков, была набожна и обладала особым даром тактичного обращения со всеми окружающими. В семье родилось пятеро детей: дочь Мария (1901-1970) и четверо сыновей: Спиридон (1903-1930), Николай (1908-1989), Георгий (1913-1990) и Дмитрий (1918-2008). После революции, когда семья потеряла все источники существования, дети стали помогать родителям, занимаясь мелкой продажей остатков имущества на рынке; потом сыновья, рано приученные к технике, освоили шоферское дело. Семья перебралась в поселок на станции Баковка, где до конца своих дней будут проживать бабушка, мать, тетка и сестра с детьми, поддерживаемые всей мужской частью семьи. Этот дом в Баковке позже станет одним из самых дорогих воспоминаний и одновременно тревог коллекционера. В середине 1920-х отец семейства как греческий подданный смог устроиться на работу в греческое посольство, там же стали работать и старшие сыновья. Таким образом, это превратилось в семейную «традицию». В 1930-м Георгий Костаки, проучившийся в школе только семь классов, поступает в это же посольство на работу шофером. Вскоре семью постигают утраты - гибель любимого Спиридона, страстного мотогонщика, во время соревнований, в которых принимал участие и Василий Сталин, и смерть отца, сердце которого не выдержало горя. но в это тяжелое время судьба преподнесла Георгию свой дар - в 1932-м он встречает и через несколько дней венчается с Зинаидой Семеновной Панфиловой (1912-1992). В их семье родились дочери Инна (1933), Алика (1939), Наташа (1949) и сын Саша (1953-2003). Зинаида Семеновна происходила из московской купеческой семьи, «чуждой классовой среды», что не дало ей возможности получить образование, достойное ее редкой красоты и дивного тембра голоса. Оба супруга любили музыку, и исполнение Зиночкой романсов в сопровождении «дорогого Жоры» было фирменным «угощением» гостеприимных хозяев дома на всех посиделках.

В 1938-м арестовывают мать, тетку и младшего брата Дмитрия, женщин удалось вытащить через несколько месяцев, а Дмитрий провел несколько лет в Котласском лагере. Георгий, сильно рискуя личной свободой, сумел туда добраться и навестить брата, а по возвращении не переставал хлопотать о нем через посольство. При закрытии греческого посольства в Москве в 1939-м Костаки по семейным обстоятельствам не использует предоставленную ему возможность уехать в Канаду. Иностранцу найти занятие сложно, он соглашается на временную работу сторожа то в финском, потом в шведском посольстве. В 1944 году ему повезло: поступает на службу в посольство Канады, став завхозом. Вскоре Георгий Дионисович, исполнительный и обходительный, сметливый и предприимчивый по натуре, становится главным администратором над русским персоналом и вместе со статусом дипломатической неприкосновенности получает существенное преимущество перед советскими сотрудниками посольства - зарплату ему начисляют в валюте, и определенную часть официально можно менять в банке на рубли. Таковы были условия заключенного с ним, иностранным подданным, трудового контракта.

Когда Костаки приходилось отвозить дипломатических работников в антикварные магазины, он позволял себе делать небольшие приобретения. Постепенно втянулся в коллекционирование и старался как можно больше узнавать о предметах. Он помнил свой подростковый конфуз. Сразу после революции ему в наследство дядя Xристофор завещал коллекцию марок, и мальчик, не зная о ее истинной стоимости, без ведома взрослых с легкостью обменял на велосипед. Прозрение наступило позже, когда специально за этой коллекцией приехали богатые покупатели. негодование семьи трудно было перенести, и Георгий даже решился сбежать, но был обнаружен на вокзале и возвращен в отчий дом. Тот урок он запомнил и всегда старался изучать попадающие к нему редкости. Сначала собрал старых голландцев, фарфор, русское серебро, ковры и ткани. После войны интересы собирателя резко изменились, и коллекция изменилась также.

Георгий Костаки в своих воспоминаниях описал, как в 1946 году практически случайно увидел несколько работ художников авангарда, в частности «Зеленую полосу» (1917) Ольги Розановой. Уроженка древнего Владимира, Ольга Розанова принадлежала к небольшой группе художников-новаторов. Супрематизм Малевича открыл им тогда путь в понимание «невесомости», свободного парения тел в пространстве - ведь после изобретения кинематографа вдруг как-то почувствовалась «усталость» от созерцания статики классических схем. Через «Зеленую полосу» Костаки открыл для себя мир нового искусства, открыл раньше многих других. Он «заболел» авангардом, собирать который в идеологических условиях того времени было делом опасным и, по оценкам многих, бесполезным. Он ничего не мог понять в абстрактной живописи, но новый, неведомый ему ранее мир ярких красок и простых форм потряс его воображение, задел его любознательность и воодушевил на поиски «нового искусства». Первым его просветителем стал сосед по поселку Баковка, хорошо образованный архивист, знаток старых библиотек и потомственный собиратель И.В. Качурин. Он помог с первыми приобретениями, что-то даже дарил, подсказал, как искать знающих людей. И Костаки находил их, слушал, жадно впитывая знания. Обратился к известному исследователю творчества В.В. Маяковского - Н.И. Xарджиеву, познакомившему его с петербургским авангардом, наследием Малевича, Матюшина, Филонова, семьей художников Эндер. набирался сведений он и у Д.В. Сарабьянова, ставшего позже ведущим специалистом по авангарду и творчеству Л.С. Поповой. Костаки помогали в розысках увлеченные его азартом молодые искусствоведы В.И. Ракитин и С.В. Ямщиков, были и другие помощники среди художников, которые несли ему вести о любопытных встречах и находках. Костаки ехал, смотрел, отбирал и, находя нужную сумму, приобретал, чистил сам и отдавал в руки реставраторам, обрамлял и, наконец, вешал на стену. Он страстно желал доказать всему миру приоритет многих русских художников-новаторов начала XX века и все свои усилия направлял на достижение этой цели. Конечно, была надежда, что именно он открывает этот клондайк русского авангарда и со временем, когда-то, все окупится, оторванные от его семьи средства вернутся и дети поймут, ради чего были все их страхи, присутствие в подъезде вечных «наблюдателей» из органов КГБ. Глубокая убежденность коллекционера в том, что так захватившее и восхищавшее его искусство в дальнейшем поймут и признают, помогла сохранить бесценные работы художников русского авангарда, известные теперь во всем мире. Так и случилось.

В 1955 году Костаки познакомился с Р. Фальком, поведавшим ему о творческой жизни в Москве и Париже 1910-1930-х годов. Вскоре Костаки впервые выехал за пределы СССР и сразу после консультаций у врачей в Швеции помчался в Париж - встретиться с Гончаровой и Ларионовым, Ниной Кандинской и самим Шагалом. Гончарова, видя огромный энтузиазм необычного коллекционера из СССР к далеким годам их с Ларионовым молодости, написала небольшую картинку в «стиле лучизма» и преподнесла ее как своеобразный омаж увлечению Костаки. Домой он вернулся окрыленный, вступил в недолгую переписку с художниками-парижанами. Затем - фестивальные выставки 1956 года, интереснейшие новые знакомства, приезд в Москву известного критика Альфреда Бара-младшего, основателя Музея современного искусства в Нью-Йорке. Американец отсмотрел собранные вещи и изложил свое понимание увиденного искусства. Их точки зрения далеко не во всем совпадали, но Костаки было интересно узнать мнение видного профессионала, они стали обмениваться редкими письмами. В 1959-м он уже везет своих ранних «шагалов» на выставку маэстро в Гамбург. Жизнь кипит вокруг Костаки. В начале 1960-х годов он обошел дома художников-экспериментаторов 1920-1930-х годов И. Кудряшова и И. Бабичева, приобретал работы левых художников, своих современников, прежде всего А. Зверева, В. Вейсберга, Д. Краснопевцева, О. Рабина, И. Вулоха. Его гостеприимный дом стал для целого поколения шестидесятников местом первого знакомства с художниками русского авангарда, что в значительной мере определило направленность их творческих поисков. С ростом коллекции углублялись и знания Костаки, рос его авторитет. В 1973-м Костаки прочел серию лекций в университетах Америки и Канады, а также в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке. В том же 1973 году состоялась выставка из коллекции Костаки в Лондоне.

Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015

Однако к середине 1970-х происходит заметное ухудшение отношений Георгия Костаки с представителями советской власти, и он решает уехать из СССР. Как пишет в своих воспоминаниях Георгий Дионисович, он принял решение покинуть Москву, где родился и где прошла большая часть его жизни, нелегко, по медицинским показаниям и под давлением тревоги, сгустившейся вокруг него после странного пожара в его доме в деревне Баковка - там сгорели многие произведения нонконформистов 1960-х годов. Собранная за долгие годы коллекция была одним из тормозов - вывезти ее всю официально было сложно. По советским законам беспрепятственному вывозу подлежали только произведения, созданные за последние 40 лет, с оплатой значительной таможенной пошлины. Конечно, ему, иностранному подданному, можно было воспользоваться различными дипломатическими каналами. но как получить разрешение на выезд жене, имевшей советское гражданство, и его взрослым детям? Посоветовавшись с одним давним другом, Семеновым, известным советским дипломатом и коллекционером, Г.Д. Костаки нашел решение - 26 октября 1976 года написал письмо министру культуры СССР П.Н. Демичеву. Почти 36 лет оно было сокрыто от глаз исследователей, и мы впервые смогли, опираясь на него и другие рассекреченные недавно документы, реконструировать процедуру приема государством дара Костаки.

Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015

«В настоящее время у меня созрело желание принести в дар государству результат моего многолетнего труда - уникальное собрание русского и советского искусства XX века. Среди передаваемых произведений есть работы, обладающие высокой эстетической и экономической ценностью, очень важные для развития художественной культуры эпохи, как то: "Портрет Матюшина" К. Малевича, "Красная площадь" В. Кандинского, рельеф В. Татлина, "Проун" Эль Лисицкого, пейзаж А. Явленского, рельеф и живописные композиции Л. Поповой, картины М. Шагала, Н. Удальцовой, А. Древина, А. Экстер, Г. Якулова, М. Ларионова, Н. Гончаровой, А. Родченко, П. Филонова, О. Розановой, И. Клюна /"Пробегающий пейзаж"/, И.Пуни, <...> ряд проектов агитационного искусства революционных лет Л. Поповой, И. Кудряшова, Г. Клуциса, <...> картины А. Волкова, С. Никритина, М. Плаксина, К. Редько, <...> живописные полотна Сержа Полякова».

За описанием характера коллекции следовали и условия дальнейшего ее существования в государственных собраниях, главными из которых были следующие: все произведения передаются в Государственную Третьяковскую галерею в Москве; «Пейзаж с амфитеатром» Г. Якулова передается в собрание Государственной картинной галереи Армении в Ереване; целесообразная часть коллекции должна быть выставлена в постоянной экспозиции советского искусства с указанием на дар Г.Д. Костаки. Это условие обязательно при экспонировании произведений на всех выставках, включая зарубежные. Коллекция не должна быть разрознена, работы не должны переходить в другие музеи и учреждения, продаваться и дариться. «Передавая большую часть коллекции государству, я прошу разрешить мне часть коллекции вывезти за границу / <.> два обособленных списка прилагаются/. Для решения всех проблем, связанных с судьбой коллекции, по моему мнению, должны быть назначены попечители в составе: Попова В.И., Xалтурина А.Г., Манина В.С., Семенова В.С., Ракитина В.И., Сарабьянова Д.В., Костаки Н.Г...». Дать ответ на все условия коллекционера министр культуры СССР самостоятельно не имел права, и в начале января 1977 года последовал его запрос в отдел культуры ЦК КПСС.

Фото: Артемий Фурман (FURMAN360), 2015

Переписка МК СССР с идеологическим органом партии долгие годы хранилась под грифом «секретно», в ней была указана мотивировка, по которой принимались почти все условия Г.Д. Костаки: «Можно с уверенностью предположить также, что принятие дара Костаки и его выезд с частью собранных им работ получат положительный для нас политический резонанс». В итоге запрос министра, изложенный в справке, подписанной 25 февраля 1977 года руководителями трех отделов ЦК КПСС, был доведен до проекта решения и рассмотрен на заседании Секретариата ЦК КПСС 1 марта 1977 года. Постановлением Секретариата ЦК КПСС, состоящего из шести секретарей, единогласно проголосовавших «за», главное условие дарителя было поддержано: его дар принят, сам Костаки получил «разрешение на выезд с правом въезда и постоянного проживания в СССР, на владение кооперативной квартирой, принадлежавшей его жене, гражданке СССР». Разрешение на вывоз за рубеж части коллекции Г.Д. Костаки дали в порядке исключения из действующего закона. Права на репродуцирование произведений из дара Г.Д. Костаки в соответствии с нормами советского законодательства переходили государству.

После пяти месяцев ожидания и неопределенности 16 марта 1977 года коллекционеру был направлен ответ заместителя министра культуры СССР В.И. Попова с изложением всех принятых условий и добавлением: «Министерство культуры СССР выражает Вам искреннюю благодарность в связи с Вашим благородным поступком». Последней формальной точкой в деле передачи коллекции в дар стал Приказ МК СССР №175 от 14 марта 1977 года о создании комиссии и о приеме на постоянное хранение в Г ТГ.

Приемом произведений члены комиссии и сотрудники ГТГ занимались в течение нескольких недель. началась новая жизнь коллекции Г.Д. Костаки.

Осенью 1977-го, получив разрешение на выезд (с правом обратного въезда на постоянное жительство! - невиданный случай для отъезжающих на ПМЖ из СССР), дочь Алика и сын Александр с семьями вывезли большую части коллекции. Через несколько дней после их прибытия в Германию открылась первая в ФРГ выставка авангарда из коллекции Костаки в Кунстхалле Дюссельдорфа. Она произвела настоящую сенсацию. В январе 1978 года выехали Георгий Дионисович и его супруга, позже покинула страну семья дочери Инны. Для содержания всей большой семьи уже осенью 1979 года на торги аукциона Сотбис были выставлены произведения А. Арапова, А. Архипенко, Д. Бурлюка, Н. Гончаровой, В. Кандинского, И. Клюна, Э. Лисицкого, Л. Поповой и многих других. Чуть позже, в самом конце 1979 года, открылась выставка «Париж-Москва», на которой были впервые представлены за рубежом некоторые произведения авангарда из дара Костаки, но устроители почему-то «забыли указать», чей это дар. невнимание неприятно всегда, в данном случае оно ранило особенно больно...

Душевное равновесие Костаки помогали восстановить занятия живописью, которой он увлекся после отъезда из России, когда произведения перестали заполнять стены его дома - они «хранились» в музеях и в специальных ячейках банков. В 1981-1982 годах состоялось грандиозное выставочное турне по восьми городам США, сопровождаемое изданием коллекции авангарда и циклом выступлений, затем произведения показывались во многих музеях Европы. В 1986 году он приехал еще раз в СССР на выставку в Третьяковской галерее, в каталоге которой впервые опубликовали девять произведений из его дара и дежурные пять строчек, как и о других дарителях.

Георгий Дионисович Костаки, скончавшийся 9 марта 1990 года, был похоронен на афинском кладбище недалеко от места упокоения великого Шлимана, открывателя легендарной Трои. В конце жизни Костаки понимал: дарение части своего клада, своей отрытой «Трои» русского авангарда, тому народу, с которым ему выпало разделить испытания революцией, репрессиями, войной и разрухой, стало главным в его жизни Поступком. СПАСИБО, КОСТАКИ!

* В подписях к иллюстрациям отмечены произведения, подаренные Г.Д. Костаки Государственной Третьяковской галерее в 1977 году

1. Осип Мандельштам. Стихи памяти Андрея Белого. 1934