Александр Борисович Гольденвейзер: биография. Педагогические принципы Каким видом спорта увлекался гольденвейзер

Об особенностях педагогики А.Б.Гольденвейзера.

(Основываясь на воспоминаниях его учеников).

Александр Борисович Гольденвейзер, крупнейший деятель отечественной музыкальной культуры, создал одну из ведущих пианистических школ современности. Он воспитал огромное количество учеников, среди которых Г.Гинзбург, С.Фейнберг, Т.Николаева, Р.Тамаркина, Д.Кабалевский, Д.Башкиров, Л.Берман. Вполне понятен глубокий интерес, который личность и творчество великого музыканта вызывали и продолжают вызывать у исследователей. Тем важнее свидетельства тех, кто близко его знал, кто у него учился.

В 2012 году мне посчастливилось пообщаться с двумя воспитанницами А.Б.Гольденвейзера: профессором Новосибирской консерватории Мэри Симховной Лебензон и профессором Российской академии музыки имени Гнесиных Инной Васильевной Малининой. Мне кажется существенным то, что и та, и другая учились у Александра Борисовича с детских лет и до окончания аспирантуры Московской консерватории.

Хотя обе беседы были посвящены вопросам фортепианной педагогики, разговор не мог не коснуться личности Гольденвейзера. Обе его ученицы много вспоминали о человеческих качествах своего преподавателя.

По словам Лебензон, Александр Борисович был очень доброжелателен и сердечен, но в то же время сдержан в выражении эмоций и чужд сентиментальности. Её восхищала спортивность «старика», как она называла Гольденвейзера, который и в семьдесят девять лет пешком поднимался на четвёртый этаж, а спускался «как ветерок». Оказывается, до последнего дня Александр Борисович занимался большим теннисом. Причём, понятия, которые необходимы в спорте он переносил в сферу пианизма (так как был убеждён в том, что законы ритма одинаковы для всех родов деятельности нашего тела). Например, Гольденвейзер говорил, что если в ожидании мяча стоять неподвижно, то инерция помешает быстроте реакции. Надо всё время слегка двигаться, чтобы быть готовым в долю секунды совершить мгновенное и точное движение. То же самое – в игре на фортепиано: так, перед началом медленной пьесы, говорил он, почувствуйте в себе текучесть ее движения, ритм и лишь после этого касайтесь клавиш. Иначе вместо живой линии получится пунктирная линия аккордовых точек.

Мэри Симховна неоднократно подчеркнула в беседе, что Гольденвейзера не понять без знакомства с его дневниками. Действительно, записи Александра Борисовича, особенно ранние, когда он только начал выступать, рождают образ человека ищущего, требовательного к себе, порой чрезмерно самокритичного. Приведу несколько цитат: «…Я стал играть довольно много и хочу держаться так весь год, а то я стал отставать. При моём низком уровне технического, да и всякого совершенства, если не идти вперед, то уж лучше совсем бросить. …» (11 сентября 1902г.). «… Я играл С.И.Танееву свои романсы, и они ему очень понравились. Я так привык стыдиться своих сочинений и бояться за их убожество, что эта маленькая удача очень для меня радостна. …» (23 марта 1902г.).

Профессор И.В.Малинина посчитала своим долгом развеять два заблуждения, которые бытуют в отношении А.Б.Гольденвейзера. Первое касается педализации, второе – отношения к авторскому тексту.

По её словам, Александра Борисовича часто упрекают в скупости использования педали (якобы он утверждал, что чем педали меньше, тем – лучше). На самом деле, его позиция состояла в том, чтобы, прежде всего, определить, где, когда и зачем нужна педаль. Тогда, в зависимости от характера музыки, может оказаться порой, что педаль и не нужна вовсе.

Кроме того, нужно понять, какая педаль требуется в том или ином случае: колористическая, связующая или, может, для подчёркивания басов; это позволит определить её меру: длинная, короткая, полупедаль.

Он рекомендовал упражняться без педали, чтобы проверить, как пальцы справляются со своей работой. Гольденвейзер не уставал говорить о важности мануальной техники, особенно – в классике: какая у ноты длительность, столько она и должна выдерживаться пальцем.

Важно, что беспедальную работу и работу с применением педали он предлагал вести почти одновременно. Нельзя, считал он, долго упражняться «всухую», особенно, в случае романтической музыки.

Что касается педальных обозначений в его редакциях, то ни он сам, ни его ученики на практике никогда им не следовали абсолютно точно. Гольденвейзер считал эти указания чем-то вроде «программы минимум», которая не только не исключает, но часто предполагает «программу максимум».

Это заставляет задуматься ещё над одним мнением, которое можно считать заблуждением. Люди, мало знавшие Александра Борисовича, считают его требование точного воспроизведения авторского текста чрезмерным проявлением педантизма. Но те, кто у него учились, относятся к этому по-другому. Обе его ученицы, с которыми мне довелось пообщаться, действительно считают скрупулёзное отношение своего преподавателя к авторскому тексту основной его отличительной чертой. Он требовал точного выполнения указаний автора: штриховых, динамических, акцентуационных. По их словам, в этом он был беспощаден. Но искусство на то и искусство, чтобы постоянно вносить в свою систему коррективы. Гольденвейзер вовсе не возбранял отступлений от авторской воли, но только в том случае, если они были хорошо обдуманы и звучали естественно в контексте интерпретации.

Случалось не раз, что на сцене ученики отступали от «буквы текста», но если исполнение было талантливым и убедительным, то Александр Борисович относился к этому одобрительно. Для Гольденвейзера было главным - уловить замысел композитора, и именно этой цели служило внимательное изучение авторской воли, зафиксированной в нотах.

В этих замечаниях можно наблюдать некоторый парадокс. Дело в том, что требуя точности воспроизведения текста, Александр Борисович работал со студентами по исполнительским редакциям, причём не только в случае И.С. Баха, но и композиторов, оставивших подробные указания. Практика использования уртекстовых изданий, и в наши дни ещё не ставшая нормой, в ту пору просто не существовала. Сам Гольденвейзер, как известно, вёл активную редакторскую деятельность, подвергая авторский текст, в особенности, штриховые обозначения, значительным модификациям. В связи с этим аспектом творческой жизни мастера интересно свидетельство М.С.Лебензон о том, что у него была огромная библиотека редакций произведений классиков, включая редкие и неожиданные экземпляры. Обе его ученицы подтвердили, что прежде чем составлять свою редакцию, Александр Борисович тщательно изучал все остальные и выбирал из них лучшее. По их мнению, А.Б.Гольденвейзер воспринимал музыкально-редакторскую работу как продолжение своей педагогической деятельности. Так, например, его наиболее капитальным редакторским трудом стали тридцать две сонаты Л.Бетховена. Как известно, их редакцию Гольденвейзер осуществил дважды. Любопытно, что по словам И.В.Малининой, одной из причин создания второй версии оказалось исполнение украшений: в первой редакции Александр Борисович рекомендует играть украшение в самом конце звучания ноты. Но практика показала, что такой вариант труден для учеников, у них украшение «комкалось». Поэтому во второй редакции он предложил украшение исполнять сразу после взятия ноты. Получается, что ему пришлось поступиться своими принципами ради хорошего звучания у малоопытных исполнителей.

По свидетельству И.В.Малининой, в классе А.Б.Гольденвейзера много внимания уделялось формированию рациональных пианистических движений. Пластика самого Гольденвейзера отличалась собранностью и экономностью. Он приводил пример, как однажды, увидев человека на лошади, отметил для себя, что если всадник будет неумело размахивать руками, совершая движения крупные и резкие, то лошадь может его сбросить. Аналогично, для успешного исполнения музыкального произведения, нужно, чтобы не было лишних взмахов руками: все движения должны быть осознаны.

В этой связи, М.С. Лебензон отметила интересный факт: в Московской консерватории середины XX века находилась студия звукозаписи. Она была застеклена, и люди со стороны могли видеть исполнителя, но не могли его слышать. Александр Борисович говорил, что тот истинный музыкант, по движениям которого можно догадаться, что за произведение он играет.

По словам обеих профессоров, А.Б.Гольденвейзер придавал большое значение транспонированию . При этом он настаивал на сохранении первоначальной аппликатуры и говорил, что не надо бояться использования первого пальца на чёрных клавишах. И.В.Малинина и М.С.Лебензон подтверждают, исходя из своего многолетнего исполнительского и педагогического опыта, что это действительно способствует развитию фортепианной техники. Есть несколько этюдов К.Черни, которые они до сих пор могут сыграть во всех тональностях, несмотря на то, что прошло много лет после окончания обучения у А.Б.Гольденвейзера.

И И.В.Малинина, и М.С.Лебензон вспоминают то, что Александр Борисович с маленькими детьми занимался так же, как и со взрослыми. Он задавал больше и чаще, если видел, что это в силах ученика; быстро выпускал на сцену, если видел, что ученик хорошо схватывает. Однажды И.В.Малинина принесла в первый раз на урок «Времена года» П.И.Чайковского. Сделав несколько замечаний, профессор в конце занятия сказал ей: «Завтра сыграешь это на зачёте».

М.С.Лебензон рассказала интересный случай из своей учебной практики: когда она ещё училась в ЦМШ, готовился концерт памяти Ф.Шопена. Лебензон поручили выучить «Концертное аллегро», но она считала, что достойна играть более серьёзное произведение и не учила его, а на уроках говорила, что над ним работает. Когда за десять дней до концерта она пошла в библиотеку за нотами, оказалось, что они есть лишь в архиве и без разрешения профессора их не дают! Тогда за помощью Лебензон пошла к жене А.Б.Гольденвейзера. Концерт прошёл успешно, но после этого случая Александр Борисович понял, что Лебензон может выучивать быстро и стал задавать ей чаще и больше.

Что касается выбора репертуара , И.В.Малинина отмечает, что А.Б.Гольденвейзер приветствовал инициативу студентов. Для него важно было, чтобы ученик хотел играть ту или иную пьесу.

Александр Борисович много времени уделял изучению музыки русских композиторов. Особенно он пропагандировал музыку Н.Метнера, с которым был дружен. По словам И.В.Малининой, Метнера в классе Гольденвейзера играли всего. Благодаря Александру Борисовичу Инна Васильевна сыграла такие редкие произведения как «Забытые мотивы» Н.Метнера, фантазию М.Балакирева «Воспоминание об опере «Жизнь за царя» М.Глинки», и ряд других, которые впоследствии записала на пластинки. Также в его классе играли произведения А.Бородина, А.Аренского, Н.Римского-Корсакого, А.Лядова.

А.Б.Гольденвейзер очень любил своих учеников и продолжал внимательно следить за их развитием после того, как они выходили из-под его «опеки». Он помогал им советами, слушал их учеников и всегда находил для этого время. Также он рекомендовал своих выпускников в качестве педагогов и концертмейстеров в различные музыкальные учебные заведения страны. Так, например, именно рекомендация А.Б.Гольденвейзера в 1961 году помогла М.С.Лебензон при её вынужденном переезде устроиться работать в Новосибирскую консерваторию.

Школа А.Б.Гольденвейзера, несомненно, была одной из ведущих пианистических школ России и мира (наряду со школами Г.Нейгауза и К.Игумнова). Задача воссоздания творческого облика крупного музыканта-педагога прошлого чрезвычайно трудна и едва ли полностью выполнима. Поэтому трудно переоценить значимость живых свидетельств современников и, особенно, учеников: даже небольшие детали и факты, сообщённые ими, доносят до нас неповторимую атмосферу личности Учителя.

Студентки IV курса факультета

музыки РГПУ им. А.И.Герцена

Черепановой Марии

2013 г.

Список литературы:

«А.Б. Гольденвейзер. Статьи, материалы, воспоминания»/ Ред. Д.Д.Благой. М., 1969.
Григорьев Л., Платек Я. «Современные пианисты». М., Сов. композитор, 1990.
Музыкальная энциклопедия: в 6 т./ гл. ред. Ю.В.Келдыш. М., Советская энциклопедия: Советский композитор, 1973. 1т. Столбец 1043.

Крупнейший педагог, талантливый исполнитель, композитор, музыкальный редактор, критик, литератор, общеятвенный деятель – во всех этих качествах на протяжении многих десятилетий с успехои выступал Гольденвейзер Александр Борисович. Ему всегда было свойственно неустанное чтремление к знанию. Это касается и самой музыки, в которой его эрюдиция не знала границ, это касается и других областей художественного творчества, это касается и самой жизни в разных проявлениях.

Будучи одним из основоположников советской школы пианизма, Гольденвейзер олицетворял собой плодотворную связь времен, передавая новым поколениям заветы своих современников и учителей.

Детство… «Свои первые музыкальные впечатления, - вспоминал Гольденвейзер, - я получил от матери. Мать моя обладала выдающимся музыкальным дарованием. В детстве она некоторе время брала в Москве уроки фортепианной игры у небезызвестного Гарраса. Она также много пела. У нее был отличный музыкальный вкус. Она играла Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана, Шрпена, Мендельсона. Отца по вечерам часто не бывало дома, и, оставаясь одна, мать целыми вечерами музицировала. Мы, дети, часто слушали ее, ложась спать, привыкли засыпать под звуки ее музыки».

А позднее – учеба в Московской консерватории, которую он окончил в 1895 году как пианист и в 1897 – как композитор. А.Зилоти и П.Пабст – его учителя по фортепианному классу. Еще в студенческую пору (1896) он дал свой первый сольный концерт в Москве. Композиторским мастерством молодой музыкант овладевал под руководством М.Ипполитова-Иванова, А.Аренского, С.Танеева. каждый из прославленных педагогов так или иначе обогатил художественное сознание Гольденвейзера, но занятия у Танеева и впоследствии близкое личное общение с ним оказали на молодого музыканта наибольшее влияние.

Еще одна знаминательная встреча: «В январе 1896 года счастливый случай ввел меня в дом Л.Н. Толстого. Постепенно я стал близким к нему человеком до самой его смерти. Влияние этой близости на всю жизнь было громадно. Как музыканту, Л.Н. впервые раскрыл мне великую задачу приближения музыкального искусства к широким массам народа». В своей практической деятельности концертанта Гольденвейзер еще в предреволюционный годы стремился быть музыкантом – просветителем, привекая к музыке демократические круги слушателей. Он устраивает концерты для рабочей аудитории, выступая в домах Российского общества трезвости, в Ясной Поляне проводит своеобразные концерты – беседы для крестьян, преподает в Московской народной консерватории.

Более полувека продолжалась его педагогическая деятельность пианиста. Еше в студенческие годы он начал преподавать в Московском сиротском институте, затем был профессором консерватории при Московском филармоническом обществе. Однако в 1906 году Гольденвейзер навсегда связал свою судьбу с Московской консерваторией. Здесь он воспитал более 20 музыкантов. Имена многих его учеников широко известны – С. Фейнберг, Г. Гинзбург, Л. Берман… Как писал Фейнберг, «Гольденвейзер сердечно и внимательно относился к своим ученикам. Он прозорливо провидел судьбу молодого, еще не окрепшего таланта. Сколько раз мы убеждались в его правоте, когда в юном, казалось бы, незаметном проявлении творческой инициативы он угадывал еще не раскрытое большое дарование». Характерно, что воспитанники проходили у Гольденвейзера весь путь профессиональной подготовки – от детских лет до аспирантуры. Так, в частности, сложилась судьба Г. Гинзбурга.

Меткость и лаконизм его замечаний объяснялись тем, что он умел обратить внимание учащихся на главный, решающий момент в работе и вместе с тем исключительно точно подметить все мельчайшие подробности сочинения, оценить значение каждой детали для пониманияи воплощения целого. Отличаясь определенной конкретностью, все замечания Гольденвейзера вели к серьезным и глубокимпринципиальным обобщениям. Отличную школу в классе Гольденвейзера прашли многие другие музыканты, среди которых композиторы С. Евсеев, Д. Кабалевский, В. Фере, органист Л. Ройзман.

И все это время, плоть до середины 50-х годов, он продолжал концертировать. Тут и сольные вечера, и выступления с симфоническим оркестром, и ансамблевое музицирование с Э. Изан, П. Касальсом, Д. Ойстрахом, С. Кнушевицким, Д. Цыгановым, Л. Коганом и другими известными артистами. Как всякий большлй музыкант, Гольденвейзер обладал оригинальным пианистическим почерком. «Мы не ищем в этой игре физической мощи, чувственного обаяния, - отмечал А. Альшванг, - зато мы находим в ней тонкие оттенки, честное отношение к исполняемому автору, доброкачественный труд, большую подлинную культуру – и этого достаточно, чтобы некоторые исполняемые мастера надолго запомнились слушателям. Мы не забываем некоторые интерпретации Моцарта, Бетховена, Шумана под пальцами Гольденвейзера». К этим именам смело можно прибавить Баха, и Скарлатти, Шопена и Чайковского, Скрябина и Рахманинова. «Большой знаток всей классической русской и западной музыкальной литературы, - писал С. Фейнберг, - он обладал чрезвычайно широким репертуаром… Об одной амплитуде мастерства и артистизма Гольденвейзера можно судить по владению самыми разнообразными стилями фортепианной литературф. В равной степени удавался и филигранный моцартовский стиль и поривисто утонченный характер скрябинского творчества».

Как видим, когда речь заходит о Гольденвейзере – исполнителе, одним из первых называется имя Моцарта. Его музыка, действительно, сопровождала пианиста почти всю творческую жизнь. В одной их рецензий 30-х годов читаем: «Моцарт у Гольденвейзера говорит сам за себя, как бы от первого лица, говорит глубоко, убелительно и увлекательно, без ложного пафоса и эстрадной позы… Все просто, естественно и правдиво… Под пальцами Гольденвейзера оживает вся многогранность Моцарта - человека и музыканта, - его солнечность и скорбность, взволнованность и раздумье, дерзость и изящество, мужество и нежность». Мало того, что моцартовское начало специалисты находят и гольденвейзеровских интерпретациях музыки других композиторов.

В программах пианиста весомое место всегда занимали произведения Шопена. «С большим вкусом и прекрасным чувством стиля, - подчеркивает А. Николаев, - Гольденвейзер умеет выделить ритмическое изящество шопеновских мелодий, полифоническую природу его музыкальной ткани. Одной из черт пианизма Гольденвейзера является весьма умеренная педалтзация, некоторая графичность четких контуров музыкального рисунка, подчеркивающая выразительность мелодической линии. Все это придает его исполнению своеобразный колорит, напоминая о связях стиля Шопена с пиагизмом Моцарта».

Все упомянутые композиторы, а вместе с ними и Гайдн, Лист, Глинка, Бородин, были также объектом внимания Гольденвейзера – музыкального редактора. Множество классических произведений, в том числе сонаты Моцарта, Бетховена, весь фортепианный Шуман приходят к исполнителям в образцовой редакции Гольденвейзера.

Наконец, следует упомянуть о сочинениях Гольденвейзера-композитора. Его перу принадлежат три оперы («Пир во время чумы», «Певцы» и «Вешние воды»), оркестровые, камерно-инструментальные и фортепианные пьесы, романсы.

Память о Гольденвейзере, Старике, как мы его называли, для меня священна. Поэтому я обязан описать конкретные события, свидетелями которых был я и десятки, а возможно, и больше людей, живущих по сей день в России или эмиграции.

Из всех музыкантов времен сталинизма самым мужественным, самым прямым был А. Б. Гольденвейзер. У людей старшего поколения осталась стенограмма знаменитого совещания у Жданова - позорный документ, позднее «исчезнувший» из библиотек СССР. В нем - вступительная директивная речь Жданова с призывом создавать «мелодичную, изящную» музыку и выступления издерганных, измученных, перепуганных людей. Исключение составлял лишь А. Б. Гольденвейзер. В качестве примера современной музыки он назвал последние сонаты Скрябина. Говорил об их достоинствах, гордился, что первый исполнял их. И это - после речи Жданова! Есть ли больший антипод музыке «мелодичной, изящной»? Притом Гольденвейзер полностью разделял взгляды Сергея Рахманинова. Он не увлекался современной музыкой и не скрывал этого. Однако в его классе звучали Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович и другие композиторы. Речь Гольденвейзера на совещании Жданов или не понял, или проглотил.

Старик никогда не заигрывал с властями. На похоронах К. Н. Игумнова он стоял с влажными глазами, как бы – уйдя в себя, и крестился. Замечательный пианист, ученик Игумнова Наум Штаркман рассказал мне, что из тюрьмы его вытащил Гольденвейзер, хотя к нему никто не обращался за помощью. Но Старик добился своего.

А вот смешной эпизод, дополняющий образ Гольденвейзера. Учился у нас на факультете чудаковатый студент К. На одном из важных собраний фортепианного факультета консерватории в присутствии всех пианистических знаменитостей и какого-то пришлого начальства, когда утвердили повестку дня и председатель открыл было рот, К. встал и громко, четко сказал: «Товарищи, предлагаю почтить вставанием память одного из ближайших соратников товарища Сталина, лучшего друга и наставника музыкантов Андрея Александровича Жданова». И все мгновенно, как по команде, молча поднялись. Когда сели и председатель собрался начинать, К. снова поднялся и так же громко и четко произнес: «Товарищи, предлагаю почтить вставанием память руководителя московских большевиков, одного из ближайших соратников товарища Сталина товарища Щербакова». У присутствующих не то шок, не то замешательство. Одни поднялись, другие сделали вид, что сейчас поднимутся, но чего-то ждут... Всем ясно: если парня не остановить, дело дойдет до декабристов. Но как? Ведь Сталин жив, и кто предугадает последствия?

Все словно воды в рот набрали. Напряженная тишина... И вдруг послышался писк Гольденвейзера: «Я не понимаю, что происходит?» Сидящий рядом с ним Григорий Гинзбург ответил: «Здесь не спрашивают». Эти слова как бы вывели всех из состояния оцепенения. На парня зашикали, чтобы он умолк. Счастливый председатель сказал: «Приступим к повестке дня». Никто даже не улыбнулся. До смеха ли, когда господствует страх? Смеялись после собрания. К слову, когда Гольденвейзер бывал раздражен, его голос поднимался почти до писка.

Не помню, перед войной или после, в Риме проходил международный толстовский конгресс. Гольденвейзер был ближайшим другом Толстого. Он подписал его завещание. Он не отходил от умиравшего на станции Астапово Толстого и до последней минуты держал его за руку. Кому, как не ему, следовало бы возглавить советскую делегацию. Но Гольденвейзер наотрез отказался ехать в Рим. Па него было оказано большое, очень большое давление. Но не было силы, способной сломить его сопротивление. Он бы охотнее принял смерть, чем стал бы говорить об «ошибках» Толстого, чьи взгляды не соответствовали революционным и постреволюционным настроениям.

Главная заслуга Гольденвейзера - спасение Московской консерватории. Огромный, я бы сказал, исторический подвиг.

Однажды утром мы увидели в газете проект нового здания Московской консерватории на Ново-Арбатской улице. А старое здание на улице Герцена было решено снести. Тогда была мода сносить. Один Бог знает, сколько ценных архитектурных сооружений исчезло по всей стране. Пришел черед консерватории. Газеты пестрели «письмами трудящихся» с благодарностью «за развитие», «только в нашей стране» и т. д. Выражали благодарность и некоторые деятели искусств. Эта «забота» партии и «самого мудрого, великого» глубокой болью отозвалась в сердцах музыкантов, и особенно консерваторцев.

Начались хождения к Старику. Он сам заметно осунулся. Необходимо было принимать срочные меры. Поток писем «трудящихся» не иссякал. Каждый упущенный день мог оказаться роковым. Надежда была только на Гольденвейзера. И он пошел на самый верх с прошением отменить очередную милость. Мне рассказывали, что когда он благополучно возвратился, его сестра прослезилась.

Старик запросил приема у Молотова. Молотов направил его к Жданову. И консерватория была спасена. «Трудящиеся», как по команде, перестали писать благодарственные письма, а консерваторцы от мала до велика облегченно вздохнули. Самые черные дни гонений и травли ученых, литераторов, музыкантов и других так называемых «работников идеологического фронта» пришлись на послевоенные годы. Механизм был прост. Сверху спускались имена жертв, а партийные организации на местах проводили открытое собрание с обязательным присутствием всех и заранее распределяли роли основного громилы и подпевал. Иногда, в порядке личной инициативы, выступали всякие карьеристы-подхалимы. Не было случая, чтобы на таком собрании кто-то встал на защиту избиваемого, - таково общее мнение. Но такой случай был. О нем свидетельствует Д. Папернов своей книге «Записки московского музыканта».

Перескажу коротко. Мутная волна докатилась до Московской консерватории. Выгнали выдающегося музыковеда, профессора Л. А. Мазеля. За ним И. Я. Рыжкина, В. Д. Копен, Б. В. Левика - всех не упомнить. Наконец, на показную экзекуцию собрали пианистов, то есть фортепианный факультет. По заранее подготовленному сценарию на трибуну поднялся «громила». Это был некий Симонов, профессионально - абсолютное ничтожество. Тогда они один за другим процветали на ниве искусств и вершили судьбами людей, были проводниками сталинской партийной линии. Симонов обрушился на старейшего, уважаемого профессора Марию Соломоновну Неменову-Лунц. В студенческие годы она была лучшей ученицей и близким другом Александра Скрябина. Талантливая пианистка (ее имя значится на «Золотой доске» в Малом зале консерватории), она до войны довольно часто выступала на радио. У нее была типично русская внешность, а говорила она с красивым старым московским акцентом. Культуре ее речи мог позавидовать каждый. На студенческих капустниках она иногда рассказывала с эстрады остроумные, смешные прибаутки, которые сопровождались хохотом всего зала. Далеко не все знали, что эти прибаутки сочинялись ею. За всю свою жизнь (а мне уже семьдесят три) я не встречал женщины более блестящего ума, чем Неменова-Лунц. Естественно, что в пору торжества творческих ничтожеств и откровенных бездарностей ей, да еще при отчестве Соломоновна, не было места. Кроме Марии Соломоновны были намечены еще три жертвы. Подготовленные «громилы» ждали своего выхода. Но после Симонова поднялся на трибуну Гольденвейзер. Сказал возмущенно: «Слушая Симонова, я потерял 15 минут...» - и в заключение назвал его «сплетником».

Гром аплодисментов сотряс зал. Очередные «громилы» поджали хвосты. Сценарий провалился. Но Старик знал, что спектакль не окончен, и пошел в Комитет по делам искусств. Как ни парадоксально, сила Гольденвейзера таилась в самой природе Советской власти. Известно, что Сталин по-хамски разговаривал со своими подчиненными, всячески унижал их. Его так называемые соратники в подражание хозяину так же вели себя с министрами и другими руководителями. Но это не распространялось на видных деятелей искусств. Их принимали без хамства, с уважением. Вот типичный пример. Когда Сталин после прослушивания гимнов приказал повысить, и очень существенно, зарплату оркестру Большого театра, возник вопрос о других равноценных оркестрах. После скандала с оперой Мурадели «Великая дружба» главным дирижером Большого театра был назначен Н. С. Голованов, кажется, самим Сталиным. При этом он оставался руководителем Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио. Желая повысить зарплату оркестру, он обратился к председателю Комитета Всесоюзного радиовещания товарищу Месяцеву. Решили идти к Маленкову, второму человеку после Сталина (до войны им был Молотов).

Голованов пригласил И. С. Козловского - для подкрепления. Тот охотно согласился. И вот появились они в приемной Маленкова. Выходит секретарь и говорит: «Георгий Максимилианович приглашает товарищей Голованова и Козловского пройти в кабинет, а Месяцев пусть идет работать». Обычная партийная оплеуха вышестоящего подчиненному.

Итак, Гольденвейзер пошел в Комитет по делам искусств. Он сказал им: «Или вы обещаете не трогать людей, или я пойду выше». Там знали, что Гольденвейзера в верхах примут и выслушают, а им плюнут в физиономию. Поэтому его слова сработали.

В те годы запретили исполнять произведения замечательного русского композитора Николая Метнера, и Гольденвейзер обратился в ЦК партии, чтобы добиться отмены этого запрета. Кажется, это был единственный случай, когда он ушел ни с чем.

В то же время стали исполнять произведения запрещенного в тридцатые годы эмигранта Рахманинова. Советская пропаганда любит мертвых. Мертвые молчат. О каждом из них спокойно можно писать: «Хотя допускал отдельные ошибки, но...» В Союзе не раз печатались мемуары Федора Шаляпина, только в них никогда не входила глава «Под большевиками». Ее как раз и отнесли к разряду «допущенных ошибок». А Метнер еще был жив. Он умер в 1951 году.

В годы так называемой оттепели запрет на произведения Метнера был снят. Эмиль Гилельс сразу же записал на пластинку одну из его сонат. Стали выпускать на зарубежные гастроли ведущих исполнителей, но с сопровождением. Святослава Рихтера сопровождал директор Московской филармонии Белоцерковский, а Гилельса – другой начальник, с дипломом Московской консерватории, некто В. Приходят они в Лондоне к вдове Метнера, чтобы подарить пластинку с записью сонаты ее мужа. Звучит фортепиано, и В. умиленно говорит: «Какая гениальная музыка!» Он, бедняга, думал, что соната занимает всю пластинку, и поставил сторону, на которой была Соната Бетховена до мажор ор. 2. Этот вершитель судеб музыки и музыкантов не смог отличить раннего Бетховена от Метнера...

Гольденвейзер действительно был незаурядной личностью. Женился он на Анне Алексеевне Софиано, дочери генерала царской армии, которую беззаветно любил всю жизнь. В конце двадцатых или начале тридцатых годов она умерла. Ученики старшего поколения, присутствовавшие на отпевании в церкви, рассказывали, что А. Б. был неузнаваем. После смерти жены он прожил более тридцати лет. Каждую неделю он приезжал на ее могилу (рядом было приготовлено место и для него). Все знали, что посещение могилы жены - часть его жизни, как работа, сон или еда. Кстати, как толстовец, он никогда не ел мяса. Самыми дорогими людьми стали для него сестры покойной жены. Веру - дочку одной из них, оставшейся без мужа, он официально удочерил. Был у него и приемный сын, великий пианист Григорий Гинзбург, который воспитывался в семье Гольденвейзера с шести лет. Своих детей у Анны Алексеевны и Александра Борисовича не было.

Одна из сестер Анны Алексеевны вышла замуж за физика Д. Сахарова, по учебнику которого мое поколение изучало в школе физику. Они были родителями будущего академика Андрея Сахарова, чьим крестным отцом стал Гольденвейзер. Об этом я узнал уже здесь, из выступления по радио писателя Льва Копелева, близкого друга покойного академика.

В общении с людьми Гольденвейзер был прост, благожелателен и остроумен. До войны была очень популярна солистка Большого театра Валерия Барсова. Ее муж, появляясь в учреждениях, представлялся; «Я - муж Барсовой». Гольденвейзер спросил как-то: «А что он днем делает?»

После революции Александр Борисович несколько раз был ректором и проректором консерватории. В конце двадцатых годов имена старых большевиков присваивали всему, что попадалось под руку. Консерваторию переименовали в Высшую музыкальную школу имени Феликса Кона. Никакого отношения к музыке Кон не имел. Но он был большевиком. Когда Гольденвейзеру предложили стать проректором этой школы, он ответил: «Я проректором конской школы не буду». И консерватория снова стала консерваторией. И еще одна важная подробность: он никогда не бывал скучным. Я был свидетелем, как он с честью выдержал сравнение с Григорием Коганом. В 1939 или 1940 году оба были оппонентами диссертации о Листе, Обоим предстояло выступление минут на пятнадцать-двадцать. За Коганом утвердилась слава блестящего лектора. Я сидел, переживал, нервничал, не представляя, как будет выглядеть Старик рядом с Коганом. Но вот он заговорил, и тревога исчезла. Все с интересом слушали. Самым скучным оказался диссертант.

Гольденвейзер не пропускал ни одной новой программы цирка, посещал стадионы, прекрасно играл в шахматы. На этой почве и завязалась его дружба с Толстым, Толстой любил шахматы. Старик рассказывал, что вначале он держал в кармане карандаш и бумагу и умудрялся записывать ходы Толстого, но тот заметил и воспротивился. Часто Гольденвейзер играл в шахматы с Ойстрахом и Прокофьевым. К слову, в 1936 году проходил матч «Ойстрах - Прокофьев». Вход был платный, и сборы шли в пользу Дома работников искусств, где и проходил матч (к сожалению, не знаю, чем он закончился).

Певческий голос Инструменты Жанры