Электронный журнал "православный поклонник на святой земле". “Русский национальный характер в произведении Н.С.Лескова “Левша”

Н.С. Лесков: в поисках праведника

«Православная жизнь» - февраль 2011 года

4 февраля исполнилось 180 лет со дня рождения Николая Семеновича Лескова – классика русской литературы девятнадцатого века. Любители классической литературы хорошо знают лесковские повести «Очарованный странник», «Леди Макбет Мценского уезда» и «На краю света», его многочисленные рассказы и «сказы»...(Например, «Левшу».) Известный критик Л.Аннинский заметил, что изюминка лесковского стиля – в «хитросплетении, в том самом затейливом плетении словес, за которое Лесков и взят потомками в вечность». Сам Лесков писал в одном из писем: «Помните, что основное правило всякого писателя – переделывать, перечеркивать, перемарывать, вставлять, сглаживать и снова переделывать. Иначе ничего не выйдет...»
О Н.С.Лескове сохранилось совсем немного воспоминаний или мемуарных свидетельств. Почти все гранды мемуаристики девятнадцатого века обошли вниманием лесковское имя. Современники часто его недолюбливали, долгое время не признавали в нем большого писателя, относились к Н.С.Лескову или с предубеждением, или с опасением нарваться на безжалостную лесковскую насмешку. Лесков вызывал у окружающих огромный интерес как увлекательный собеседник, разносторонне образованная личность, хотя далеко не все могли выдержать его чрезвычайно темпераментный характер. Но вспыльчивый и иногда нетерпимый Лесков в целом любил окружающих, интересовался их проблемами, стараясь помочь. Тем не менее он обладал редкостным «талантом» настраивать против себя многих людей, даже если вначале они и испытывали к нему искренние симпатии.
Дед писателя по отцовской линии был священником, а о своем отце Семене Дмитриевиче Н.С.Лесков отзывался как о «человеке очень хорошо богословски образованном и истинно религиозном, с прекрасным умом, честностью и твердостью убеждений (...)». Когда двадцатилетний Лесков жил в Киеве и занимал чиновничью должность, он участвовал в работе религиозно-философского кружка студентов-медиков. Именно там будущий писатель начал систематически изучать христианскую литературу различной направленности. Киевское пространство давало возможность познакомиться с религиозными паломниками, стекавшимися в Киев со всей России. Лесков был увлечен реставрацией софийских фресок 11 века, проводившейся под руководством академика Ф.Г.Солнцева, работой иконописцев Киево-Печерской лавры. И впоследствии Н.С.Лесков испытывал неослабевающий интерес к различным феноменам православной культуры. Например, в 1872 году писатель посетил Валаам, который он назвал «незыблемой твердыней русского иночества, пребывающего здесь во всей чистоте древней христианской общины» в своих вскоре опубликованных путевых заметках «Монашеские о-ва на Ладожском озере».
Н.С.Лесков был великолепным знатоком жизни русского духовенства и религиозной литературы, и поэтому многократно выступал в печати по вопросам религии. Он писал об истории Церкви, рецензировал религиозные сочинения и художественные произведения из жизни духовенства, сотрудничал в журналах «Православное обозрение», «Странник», «Церковно-общественный вестник», выпустил целый ряд книг христианско-этического содержания: «Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Пророчества о Мессии», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания»... В своих произведениях Лесков сочувственно изображал жизнь бедного приходского духовенства.
Вместе с тем в лесковском творчестве встречались тексты, едко высмеивающие недостатки церковной жизни. Более того, цензура в свое время запретила выход шестого тома Собрания сочинений Лескова, охарактеризовав книгу как «дерзкий памфлет и на церковное управление в России, и на растление нравов нашего духовенства». Но следует помнить, что Лесков оценивал критически самые различные стороны русской жизни. Церковная жизнь не стала исключением, и писатель так охарактеризовал свое мироощущение: «Более чем когда-либо верю в великое значение Церкви, но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя».
В 1880-ые годы Лесков широко использует в своем творчестве материал религиозных сказаний, патериков и притч для собственной нравственной проповеди. Большинство подобных текстов Лескова связано с эпохой раннего христианства: «Сказание о Феодоре-христианине и Абраме-жидовине», «Легенда о совестном Даниле», «Лев старца Герасима» и т.д.
В Евангелии Лесков видел в первую очередь всеобщий моральный кодекс, а христианский гуманизм называл естественной практической философией русского народа. Гуманизм необходим во всем. Так, Лескову чужда неприязнь к людям нехристианских верований. Отец Кириак (герой лесковской повести «На краю света») убежден, что «мы все на единый пир идем, как христиане, так и иноверцы». Предсмертная молитва о.Кириака – за всех людей, и в лесковском тексте упомянут призыв Кирилла Туровского молиться не только за своих (христиан), но и за чужих (иноверных). Лесков неоднократно говорил, что в свете христианской этики «нет различия между эллином и иудеем, варваром и скифом, мужчиной и женщиной, рабом и свободным».
По мнению М.Горького, Н.С.Лесков «как бы поставил целью (...) ободрить, воодушевить Русь» и для этого начал «создавать для России иконостас ее святых и праведников – (...) маленьких великих людей». Лесков действительно создал множество повестей и рассказов о праведниках и так вспоминал о рождении своего масштабного замысла: «Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью (...), и пошел я искать праведных (...), но куда я ни обращался, кого ни спрашивал – все отвечали (...), что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей (...) знавали. Я и стал это записывать». Лесковские праведники не только несут в мир добро, но и показывают, каким может быть человек уже сегодня, а не в отдаленном будущем. Писатель находит праведников в самых различных слоях русского общества: среди крестьян и духовенства, дворян и простолюдинов. Он говорил, что «такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения (...), сильнее других делают историю». Свое понимание праведничества Лесков объяснил в статье «О героях и праведниках» (1881). Писатель верил, что добрые усилия отдельных людей, объединенные вместе, способны изменить мир к лучшему. Поэтому через показ галереи праведников Лесков обращался к своим современникам с призывом «всеми (...) средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя».
Лесковские тексты привлекают внимание не только богатым духовным содержанием, но и исключительно богатым языком. М.Горький, считавший Н.С.Лескова своим литературным учителем, писал: «Лесков – волшебник слова, он (...) рассказывал и в этом искусстве не имел равного себе. Его рассказ – одухотворенная песнь, простые, чисто великорусские слова, снизываясь одно с другим в затейливые строки, то задумчиво, то смешливо звонки, и всегда в них слышна трепетная любовь к людям, прикрыто нежная, почти женская; чистая любовь, она немножко стыдится себя самой».

Рецензии

Геннадий, очень интересно было узнать о религиозной стороне Лескова. Один из самых русских, глубинных писателей. Его очерки - это настоящие портреты, писанные словом. Весьма колоритны и индивидуальны. Спасибо за любимого писателя!
С уважением, Виктор.

Выполнил Трубников Евгений,

ученик 9 “А” класса

лицея №369

Научный руководитель

Епишова Светлана Фёдоровна,

учитель русского языка и литературы

Санкт-Петербург 2011

Введение

1. Русский национальный характер

2. Описание Левши

3. Русский национальный характер Левши, героя сказа Н.С.Лескова

Заключение

Список используемой литературы

Введение

Загадочная русская душа... Она, предмет восторгов и проклятий, Бывает кулака мужского сжатей, Бетонные препятствия круша. А то вдруг станет тоньше лепестка, Прозрачнее осенней паутины. А то летит, как в первый день путины Отчаянная горная река. (Е. Долматовский)

Существует такое понятие, как русский национальный характер. Времена меняются, меняются цари, вожди, президенты, меняется сама наша страна, а черты русского национального характера остаются неизменными. И зарубежные, и русские мыслители постоянно обращались к тайне “загадочной русской души”, потому что эта тема всегда оставалась и будет оставаться актуальной и интересной.

Для раскрытия этой темы в своей работе я выбрал произведение Н.С.Лескова “Левша”, потому что он, используя форму сказа, рассказывает нам историю человека, который олицетворяет собой всех русских людей. "Там, где стоит "левша", надо читать "русский народ" – говорил сам Лесков.

“Сказ - вид литературно-художественного повествования, построенного как рассказ лица, позиция и речевая манера которого отличны от точки зрения и стиля самого автора. Столкновение и взаимодействие этих смысловых и речевых позиций лежит в основе художественного эффекта сказа”*. Сказ подразумевает повествование от первого лица, причем речь сказителя должна быть мерной, напевной, выдержанной в характерной для данного человека манере. Рассказчика как такового “Левше” нет, но по остальным пунктам произведение вполне может быть названо сказом. “Выговор” автора создает впечатление, что рассказ ведет какой-то деревенский житель, простой, но в то же время (судя по рассуждениям) образованный и мудрый. Со сказками “Левшу” роднит подтекст, ведь часто в них присутствует ненавязчивая, часто добродушно-снисходительная насмешка над “власть имущими”.

1. Русский национальный характер

Среди всех черт, присущих русскому национальному характеру, можно выделить некоторые, которые, на мой взгляд, являются основными: трудолюбие и одарённость, сила воли и доброта, терпение и стойкость, мужество и смелость, свободолюбие и патриотизм, религиозность. Я посчитал нужным процитировать высказывания некоторых иностранцев, затрагивавших темы русского национального характера, ведь они видят нас со стороны и оценивают непредвзято.

· Трудолюбие, одаренность.

“Русский человек обладает множеством талантов и способностей практически во всех областях общественной жизни. Ему свойственна наблюдательность, теоретический и практический ум, природная смекалка, изобретательность, творчество. Русский народ – большой труженик, созидатель и творец”. Сметливый практический ум русского человека является источником разнообразного опыта и различных способностей. Отсюда – богатое развитие духа и обилие дарований. Одаренность русского человека проявилась в весьма успешном развитии науки и технических изобретениях, а любовь к красоте и дар творческого воображения содействуют высокому развитию русского искусства.

· Свободолюбие

“Для русского народа свобода превыше всего.
Русскому сердцу ближе слово “воля”, понимаемое как независимость,

свобода в проявлении чувств и в совершении поступков, а не свобода как осознанная необходимость, то есть как возможность проявления человеком своей воли на основе осознания закона”*.

По мнению философа Н.О. Лосского к числу первичных свойств русского народа, вместе с религиозностью, исканием абсолютного добра и силой воли относят и любовь к свободе и высшее выражение ее – свободу духа. Тот, кто обладает свободой духа, склонен подвергать испытанию всякую ценность, не только мыслью, но даже и на опыте. Это свойство связано с исканием абсолютного добра. В реальном мире его нет, следовательно, каждый человек делает для себя самостоятельный выбор наилучшего способа действия, собственного пути.

Свобода духа, широта натуры, искание совершенного добра и связанное с этим испытание ценностей мыслью и опытом привело к тому, что у русского народа выработались самые разнообразные, а иногда и противоположные, формы и способы. Искание абсолютного добра выработало у русского народа признание высокой ценности каждой личности.

· Сила воли, мужество и смелость

Русскому народу пришлось перенести немало испытаний за свою нелегкую историю, и в каждом из них он проявлял отвагу и мужество. К числу первичных основных свойств русского народа принадлежит могучая сила воли. Чем выше ценность, тем более сильные чувства и энергичную активность вызывает она у людей, обладающих сильной волей. Отсюда понятна страстность русских людей, проявляемая в политической жизни, и еще большая страстность в жизни религиозной. Сила воли русского народа, как пишет Н.О. Лосский, обнаруживается еще и в том, что русский человек, заметив какой-либо свой недостаток и нравственно осудив его, повинуясь чувству долга, преодолевает его и вырабатывает в совершенстве противоположное ему качество.

· Доброта

Часто русские люди помогают тем, кого должны были ненавидеть всей душой, с кем у них, по идее, не могут складываться добропорядочные отношения. Вот, например, австрийский немец Отто Бергер, бывший в России в плену в 1944 – 1949 гг., в своей книге писал, что живя в России, пленные поняли “какой особый народ русский. Все рабочие, а особенно женщины, относились к нам как к несчастным, нуждающимся в помощи и покровительстве. Иногда женщины забирали нашу одежду, наше белье и возвращали все это выглаженным, выстиранным, починенным. Самое удивительное было в том, что сами русские жили в чудовищной нужде, которая должна была бы убивать в них желание помогать нам, их вчерашним врагам” . С мнением иностранца соглашается наш русский писатель Фёдор Достоевский: “Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют” - писал он про русскую доброту.

Доброта русского народа во всех слоях его выражается в отсутствии злопамятности. “Нередко русский человек, будучи страстным и склонным к максимализму, испытывает сильное чувство отталкивания от другого человека, однако при встрече с ним, в случае необходимости конкретного общения, сердце у него смягчается и он как-то невольно начинает проявлять к нему свою душевную мягкость, даже иногда осуждая себя за это, если считает, что данное лицо не заслуживает доброго отношения к нему.”*

· Патриотизм

Русский народ всегда отличался своим патриотизмом. Русские люди могли между собой оставаться недовольными Россией, но как только нужно было отстоять её, защитить честь Родины, они объединялись и вместе давали отпор врагу или просто не допускали насмешек над ней.

· Терпение и стойкость

“Русские обладают безграничным терпением, удивительной способностью переносить трудности, лишения и страдания. В русской культуре терпение и умение переносить страдания – это способность к существованию, способность ответить на внешние обстоятельства, это основа личности”*

· Религиозность

Религиозность – та черта русского национального характера, которая практически определила весь русский менталитет. По моему мнению, если бы русский народ не был столь религиозен, то, скорее всего, его история сложилась бы иначе. Ведь очень многие определяющие черты русского национального характера сложились именно благодаря ей. В своей книге «Характер русского народа» русский философ Н.О. Лосский основной и наиболее глубокой чертой русского народа считает его религиозность и связанное с ней искание абсолютной правды. “Русские могут беседовать о религии шесть часов подряд. Русская идея – христианская идея; на первом плане в ней – любовь к страдающим, жалость, внимание к индивидуальной личности…”- пишет Н.О. Лосский в своей книге.

2. Описание Левши

Отличительные свойства прозы Н.С. Лескова – сказочные мотивы, сплетение комического и трагического, неоднозначность авторских оценок персонажей – в полной мере проявились в одном из самых известных произведений писателя “Левше”.

Знакомя нас с главным героем, автор не демонстрирует его привлекательность, всего несколько деталей: “косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны”. Однако Левша – искусный тульский мастеровой, один из тех тульских оружейников, которым удалось подковать английскую “нимфозорию” и, тем самым, превзойти английских мастеров.

При встрече с самим царём Левша не пугается, а “идет в чем был: в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегаются, порастеряны, а шиворот разорван; но ничего, не конфузится ”. Левша, неказистый мужичок, не боится идти к государю, так как уверен в своей правоте, в качестве своей работы. Действительно, здесь есть чему подивиться – умельцы не только не испортили диковину, но и по мастерству обошли англичан: подковали стальную блоху и написали свои имена на подковках. Это такая миниатюрная работа, что увидеть результат можно в «мелкоскоп», увеличивающий в несколько сотен раз, а мастера по причине бедности делали всю деликатную работу без «мелкоскопа», потому что у них «так глаз пристрелявши». Однако имени Левши на подковах не было, так как он считал себя недостойным этого. По его мнению, ничего особенного он не сделал, ведь работал с деталями меньше подковок: выковывал гвоздики, чтобы их прибить.

Никола́й Семёнович Леско́в (4 (16) февраля 1831, село Горохово Орловской губернии, ныне Орловской области - 21 февраля (5 марта) 1895, Петербург) - великий русский писатель.

Его называли самым национальным из писателей России: «Лескова русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть» (Д. П. Святополк-Мирский, 1926). В его духовном формировании немалую роль сыграла украинская культура, которая стала ему близка за восемь лет киевской жизни в юные годы, и английская, которую он освоил благодаря многолетнему тесному общению со старшим родственником со стороны жены А. Скоттом.

В 1880-х годах изменилось отношение Н. С. Лескова к церкви. В 1883 году, в письме Л. И. Веселитской о «Соборянах» он писал: «Теперь я не стал бы их писать, но я охотно написал бы «Записки расстриги»… Клятвы разрешать; ножи благословлять; отъём через силу освящать; браки разводить; детей закрепощать; выдавать тайны; держать языческий обычай пожирания тела и крови; прощать обиды, сделанные другому; оказывать протекции у Создателя или проклинать и делать еще тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицируя все заповеди и просьбы «повешенного на кресте праведника», - вот что я хотел бы показать людям… Но это небось называется «толстовство», а то, нимало не сходное с учением Христа, называется «православие»… Я не спорю, когда его называют этим именем, но оно не христианство»

На отношении Лескова к церкви сказалось влияние Льва Толстого, с которым он сблизился в конце 1880-х годов. «Я всегда с ним в согласии и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума», - писал Лесков о Толстом в одном из писем В. Г. Черткову.

Возможно, самым заметным антицерковным произведением Лескова стала повесть «Полунощники», завершённая осенью 1890 годаи напечатанная в двух последних номерах 1891 года журнала «Вестник Европы». Автору пришлось преодолеть немалые трудности, прежде чем его работа увидела свет. «Повесть свою буду держать в столе. Её, по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет», писал Н. С. Лесков Л. Н. Толстому 8 января 1891 года.

Скандал вызвал и очерк Н. С. Лескова «Поповская чехарда и приходская прихоть» (1883). Высмеиванию пороков священнослужителей был посвящен предполагавшийся цикл очерков и рассказов «Заметки неизвестного» (1884), но работа над ним была прекращена под давлением цензуры. Более того, за эти произведения Н. С. Лесков был уволен из Министерства народного просвещения. Писатель вновь оказался в духовной изоляции: «правые» теперь видели в нём опасного радикала, а «либералы» (как отмечал Б. Я. Бухштаб), прежде «<трактовавшие> Лескова как писателя реакционного, теперь <боялись> печатать его произведения из-за их политической резкости»

Серов В.А. Н.С. Лесков 1894.

Ф.М. Достоевский и Н.С Лесков

Говоря о русских писателях-классиках Ф.М.Достоевском и Н.С.Лескове в названном качестве, сразу хочется подчеркнуть, что они были не просто очевидцами евангельского пробуждения в Санкт-Петербурге, но, более того, его летописцами и критиками. В своих трудах они не только запечатлели интересующие нас события, но и дали им свою оценку.

В то же время их письменные труды (статьи, дневники, письма), являющиеся сокровищницей первичного материала, малоизвестны и недостаточно проработаны современными церковными историками. Поэтому исследование их богатого наследия поможет в восстановлении более полной и детальной исторической картины евангельского движения в Санкт-Петербурге.

Достойно внимания, что тема вызывает интерес не только церковных историков, но и светских литературоведов, что существенно расширяет источниковую базу, позволяет взглянуть на вопрос с разных ракурсов и прийти к более обоснованным выводам.

Настоящий реферат ставит задачей дать краткий обзор поднятой темы, познакомить с некоторыми полученными результатами и наметить пути дальнейших исследований.

Литературные круги и лорд Редсток

Так было угодно Богу, что с самого начала миссионерская деятельность английского проповедника лорда Редстока в Санкт-Петербурге получила широкую известность благодаря публикациям в периодической печати. Тема освещалась многими газетами и журналами, особенно активно такими изданиями, как «Гражданин», «Голос», «Церковно-общественный вестник», «Русский мир», «Православное обозрение», «Новое время», «Современность», «Церковный вестник», «Новости и биржевая газета» и другими.

Лорд Редсток

Писатель Лесков считал, что пресса сделала больше для известности Редстока, чем его последователи, которые, по его же свидетельству, «восхищались им втихомолку» (Лесков, Н.С. Великосветский раскол, с.2-3). Это высказывание Лескова можно оспаривать, но, несомненно, что тема оказалась интересной для многих писателей и литераторов.

Среди писавших о Редстоке были: князь В. П. Мещерский, священник И. С. Беллюстин, граф Л. Н. Толстой, ректор СПб Духовной академии Иоанн Янышев, епископ Феофан Затворник, историк и публицист А. С. Пругавин, государственные деятели К.П.Победоносцев, Ф. Г. Тернер и А. А. Половцов.

Более же всех о нем в течение многих лет писал Н.С.Лесков. Кроме него, нужно выделить Ф.М.Достоевского, первым привлекшего внимание общества к фигуре Редстока и возбудившего о нем дискуссию в прессе.

Все литераторы в своем отношении к Редстоку разделились на два лагеря: критиков и сочувствующих. Достоевский принадлежал к первому лагерю, Лесков, с некоторыми оговорками, — ко второму.

Юлия Денисовна Засецкая

В знакомстве наших классиков с лордом Редстоком ключевую роль сыграла Ю.Д. Засецкая — литератор, переводчица, евангелистка, благотворитель и друг Достоевского и Лескова, с которыми она регулярно встречалась и вела переписку. Из писем видно, что эти отношения ценились обоюдно. Засецкая не раз излагала им суть евангельского вероучения и причины, побудившие ее выйти из православия, пыталась убедить своих оппонентов в истинности евангельской веры. Писатели же, отдавая должное уму и личным качествам женщины, достаточно активно с ней полемизировали.

Юлия с братом

Знакомство Засецкой с лордом Редстоком состоялось в Англии и произвело в ней духовный переворот. Она сблизилась с семьей лорда настолько, что позднее писала Н.С. Лескову: «Я в их семействе, включая его недавно умершую мать и его сестру, проводила дни, я у них бывала как у себя» (Лесков А., с.339).

Вернувшись в Россию, Засецкая вложила значительную сумму своих денег в устройство и открытие в Петербурге первого ночлежного приюта для бездомных.

Вот, что писала Анна Григорьевна Достоевская, жена писателя:

«К 1873 году относится знакомство Федора Михайловича с Юлией Денисовной Засецкой, дочерью партизана Дениса Давыдова. Она только что основала тогда первый в Петербурге ночлежный дом (по 2-й роте Измайловского полка) и чрез секретаря редакции «Гражданина» пригласила Федора Михайловича в назначенный день осмотреть устроенное ею убежище для бездомных. Ю. Д. Засецкая была редстокистка, и Федор Михайлович, по ее приглашению, несколько раз присутствовал при духовных беседах лорда Редстока и других выдающихся проповедников этого учения. Федор Михайлович очень ценил ум и необычайную доброту Ю. Д. Засецкой, часто ее навещал и с нею переписывался» (Достоевская А. Г., с.278).

Не меньшее расположение к Юлии Денисовне проявлял и Лесков, писавший: «Я любил и уважал эту добрую даму, как и покойный Достоевский» (Лесков Н.С. Новозаветные евреи, с.77).

В 1881 году Засецкая навсегда уехала из России в Париж, где прожила недолго и скончалась 27 декабря 1882 года.

Первая публикация Достоевского о Редстоке

В 1873-1874 годах Достоевский являлся редактором-издателем журнала-еженедельника «Гражданин». 24 февраля 1874 года он получил записку от тогдашнего секретаря редакции этого журнала В. Ф. Пуцыковича со словами: «По поручению Ю. Д. Засецкой препровождаю к Вам (...) прилагаемый при сем билетик». Это было приглашение писателя на проповедь лорда Редстока (Летопись жизни и творчества Ф.М.Достоевского, с.459-460).

На следующий день «Гражданин» первым познакомил общественность с фигурой Редстока. Из пространной передовицы под названием «Новый апостол в петербургском большом свете» приведем лишь небольшую цитату:

«Почтенный лорд прибыл на днях в Петербург. На другой же день весь большой свет встрепенулся. По десяти и двадцати приглашений в день получает лорд Редсток от дам большого света приехать беседовать о Христе. Он говорит в американской кирке - все русские дамы туда съезжаются и слушают проповедь на английском языке; в частных домах устраиваются беседы; все туда рвутся, все жаждут познать Христа из уст лорда Редстока! (…) Говорит он хорошо. Дамы слушают в восторженном благоговении; вид их напоминает язычниц времен апостола Павла, с горящими глазами, прикованными к лицу проповедника, и впервые узнающими Христово имя и Его учение! И вот после такой проповеди текут ручьи слез из глаз этих великосветских княгинь и графинь; они благодарят лорда Редстока за то, что он открыл им Христа» (Гражданин, № 8, 25.02.1874, с.217-218).

По мнению большинства литературоведов, статья эта, подписанная псевдонимом «N.», была написана владельцем журнала князем В.Мещерским. Однако, на наш взгляд, учитывая посещение Достоевским беседы Редстока и его статус редактора-издателя, нельзя исключить, как минимум, его соавторства.

Эта критичная по отношению к Редстоку статья спровоцировала полемику в двух противоположных по реакции письмах, помещенных в следующем номере «Гражданина». Под первым письмом стояла подпись: «княгиня Д-я (мать пятерых детей)», под вторым: «Одна из слушательниц бесед». «Слушательница» (скорее всего, Засецкая) умно защищала Редстока.

Помещенный под ее письмом ответ редакции, озаглавленный «Вот наш ответ анониму», по принятому в академических кругах мнению, принадлежит перу Достоевского, и вот что увидел писатель:

«Красивая зала, хорошо меблированная, с изящной публикой, где (...) я его (Редстока) слышал; он не очень-то красноречив, делает довольно грубые ошибки и довольно плохо знает сердце человеческое (именно в теме веры и добрых дел). Это господин, который объявляет, что несет нам «драгоценную жидкость»; но в то же время настаивает, что ее надо нести без стакана и уж конечно желал бы стакан разбить. Формы он отвергает, даже молитвы сам сочиняет»; (…) он «говорил у г(оспо)жи Зас(ец)кой в зале, где было до 100 приглашенных по печатным запискам» (Достоевский Ф.М. ПСС в 30 т., Л., 1990, т.30, кн.2, с.22-24, 80-83).

Эта статья заканчивалась словами:

«Нет, Mesdames, для вас придумано, в большом же вашем свете, одно превосходное словцо, название, в обличение и назидание. Именно вас назвали: «безпоповщиною большого света». Лучше и придумать нельзя. N.» (Гражданин, № 9, 04.03.1874, с.247-248).

Через десять дней в газете «Русский мир» был напечатан принадлежащий перу Лескова «Дневник Меркула Праотцева», содержащий отклик на эту статью. Лесков описывает визит к себе двух кузин, слушательниц проповеди лорда Редстока, обиженных этим выступлением Достоевского: «Он назвал нас «светскою беспоповщиною». Это невежливо, это грубо» (Русский мир, № 70, 14.03.1874).

Лесков, в то время болезненно полемизировавший с Достоевским, в запале пишет:

«Достоевский обидел их в „Гражданине” и назвал „светскою беспоповщиной”. Что делать? Простите. Он не сообразил, что людей, крещенных в церкви и исполняющих ее таинства и обряды, нельзя назвать беспоповщиной. Это с ним хроническое: всякий раз, когда он заговорит о чем-нибудь, касающемся религии, он непременно всегда выскажется так, что за него только остается молиться: „Отче, отпусти ему!”» (Летопись жизни и творчества Ф.М.Достоевского. Т.2, СПб, 1999, с.466).

Достоевский о Редстоке и Пашкове

Особенно важна для понимания позиции Достоевского глава «Лорд Редсток» из «Дневника писателя» за март 1876 года. Узнав о новом приезде английского проповедника в столицу, Достоевский пишет:

«Мне случилось его тогда (прим. авт. - в 1874 г.) слышать в одной „зале”, на проповеди, и, помню, я не нашел в нем ничего особенного: он говорил ни особенно умно, ни особенно скучно. А между тем он делает чудеса над сердцами людей; к нему льнут; многие поражены: ищут бедных, чтоб поскорей облагодетельствовать их, и почти хотят раздать свое имение. (…) Он производит чрезвычайные обращения и возбуждает в сердцах последователей великодушные чувства. Впрочем, так и должно быть: если он в самом деле искренен и проповедует новую веру, то, конечно, и одержим всем духом и жаром основателя секты. Повторяю, тут плачевное наше обособление, наше неведение народа, наш разрыв с национальностью, а во главе всего — слабое, ничтожное понятие о православии» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя, с.189-190).

В.А Пашков

Об отношении Достоевского к преемнику Редстока полковнику В.А. Пашкову мы узнаем из отклика писателя на две статьи о пашковцах, как стали называть редстокистов. Эти статьи были напечатаны одна за другой в газете «Новое время» 11 и 13 мая 1880 года. Короткий текст второй заметки приведем полностью:

«В «Церк(овном). Вестн(ике).» приводится изложение «вероучения» известного г. Пашкова по его письмам к о.И.Янышеву. Сообщая в этих письмах, что он «богословских познаний не имеет никаких», а действует по вдохновению, г. Пашков между прочим говорит: Господь определил меня на служение Ему - на служение, которому я и предаюсь с радостью вот уже скоро пять лет; оно состоит в том, чтобы свидетельствовать людям о Нем, о Его беспредельной любви, которую Он ежедневно дает испытывать. И по нашему мнению, г. Пашков хорошо делает».

Эта сочувственная к проповеди Пашкова заметка вызвала болезненную реакцию Достоевского. Писатель тут же написал издателю газеты А.С.Суворину:

«14 мая 1880. Старая Русса. Многоуважаемый Алексей Сергеевич, благодарю Вас за Ваше любезное письмо. (…) Зачем Вы хвалите Пашкова и зачем Вы написали (сейчас прочел в № от 13 мая), что Пашков хорошо делает, что проповедует? И кто это духовное лицо, которое дня три тому назад напечатало у Вас статью в защиту пашковцев. Неприглядная это статья. Извините, пожалуйста, за эту откровенность. Мне именно потому и досадно, что всё это является в "Новом времени" — в газете, которую я люблю. Искренно Вас уважающий Ф. Достоевский» (Достоевский Ф.М. ПСС в 30 тт.; т.30, кн.1, с.336).

Итак, с одной стороны, Достоевский признавал успех Редстока, с другой стороны, он не симпатизировал ни Редстоку, ни его преемнику Пашкову, считая, что успех их проповеди обусловлен одним лишь незнанием православия и отрывом от него части великосветского общества.

О простом же русском народе писатель был лучшего мнения. В своем последнем «Дневнике писателя» (1880, август) Достоевский повторяет важную для себя мысль:

«Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, — но это возражение пустое: всё знает, всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса».

Идеализация народа и православия была идеей фикс писателя. Впрочем, есть у него высказывания, которые охотно разделят с ним и евангельские христиане. Например, Достоевский устами старца Зосимы говорит:

«На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом».

Разве не прав писатель, утверждая, что лишь Господь сдерживает умножение зла в мире, и лишь образ Христа может вывести человечество из состояния духовного тупика, подобного состоянию людей перед Ноевым потопом?!

Николай Семенович Лесков

Из русских писателей более всех писал о Редстоке и результатах его проповеди Н.С. Лесков. Впрочем, как мы уже видели, внимание Лескова к этой теме возникло не без участия Достоевского и редактируемого им журнала «Гражданин».

Затем, уже после ухода в апреле 1874 года Достоевского с должности редактора, этот журнал в 1875-1876 годах сделал лорда Редстока постоянной мишенью своей критики. Скандальные публикации принадлежали перу князя В.П. Мещерского.

Апофеозом нелепости, почти пасквилем, оказался пространный его роман «Лорд-апостол в петербургском большом свете» (Гражданин, №№ 17-29, 31-43, 1875), в котором «лорд-апостол Хитчик» (читай: Редсток) предстал отпетым аферистом и похотливым бонвиваном, умело маскирующимся под маской религиозности и добродетели и проповедующим, что «грешить совсем не так страшно, как кажется» (Ипатова, с.417-418).

Откровенная клевета возмутила даже Достоевского: «Ну, уж до чего дописался князь Мещерский в своем „Лорде-апостоле”, так это ужас», — писал он жене 15 июня 1875 года. Не менее резко высказался о Мещерском Лесков в письме к И.С.Аксакову в марте 1875 года: «Он пишет, пишет, и за что не возьмется, все опошлит» (Неизданный Лесков, кн.2, с.216).

Кроме того, писал Лесков, журнал «Гражданин» в течение трех зим ретиво выслеживал, где обращался Редсток, и всюду слал ему «резкие укоризны за совращение наших великосветских людей из православия в свой особенный, редстоковский раскол или ересь; но о самой этой ереси, о ее существе и задачах это наблюдательное издание ничего не открыло» (Лесков Н.С. Великосветский раскол, с.3-4). Таким образом, сознательно искаженное Мещерским карикатурное изображение лорда Редстока, который совсем не был легкомысленным Дон Жуаном, и одновременно недостаток объективной информации о лорде и о существе его веры, заставили Лескова взяться за серьезное исследование темы.

Была к тому и личная причина. К этому времени вполне выявилось разочарование писателя в православии, в котором его возмущало многое: застой, чиновничество, фарисейство, отсутствие учительности, «корысть и глупость» (Дунаев, с.424, 456). И он стал искать собственного прочтения Евангелия, которое удовлетворило бы его, и потому внимательно наблюдал за жизнью старообрядцев и евангельских верующих.

Личность Редстока особенно заинтересовала его. В июне 1876 года Лесков входит в переписку с Засецкой, прося ее предоставить как можно больше сведений о лорде. Она охотно откликается. Этому способствует то обстоятельство, что Лесков вместе с сыном-подростком Андреем находится в это время в Пикруках (под Выборгом) на даче Засецкой, дружески пригласившей и устроившей летний отдых писателя (Лесков Н.С. Собр. Соч. т. XI, М., 1958, с.815).

«Ваша телеграмма очень меня обрадовала, добрейший Николай Семенович! Я ничего не поняла, исключая того, что вы бы мне не предложили ничего, кроме хорошего. (…) Я не то что затрудняюсь писать подробно о всех воззрениях Р/едсто/ка, но не могу себе уяснить вполне, имею ли я на то право, так как многое было сказано мне, но не публике. Я в их семействе, включая его недавно умершую мать и его сестру, проводила дни, я у них бывала как у себя, часто затрагивала вопросы, о которых он не говорит никогда, и, бывало, он мне скажет: понимаете — я это говорю вам, другие могут ложно перетолковать мои мысли. — Рассудите сами. Впрочем, вот что я сделаю. Напишу вам все, вроде письма, и что мне покажется опасным для него и неделикатным с моей стороны, отмечу крестиком…»

Однако в разгаре работы писатель уже не был в состоянии считаться с какими-нибудь ограничительными условностями и “крестиками” Засецкой. В творческом увлечении темпераментный публицист думает об одном: дать более яркие картины, сочные диалоги, колоритные образы, хотя бы и немного карикатурные, но хорошо запоминающиеся и впечатляющие» (Лесков А., с. 339).

В сентябре в журнале «Православное обозрение» начинается публикация лесковского очерка «Великосветский раскол: лорд Редсток и его последователи».

В этом очерке писатель создает зримую картину евангельского движения, вобравшего в себя многих представителей высшего света, жаждавших подлинной христианской жизни. Ничего не найдя в бездушном формализме и скуке государственной церкви, эти ищущие Бога души оказались в положении овец без пастыря. Им легче оказалось обратиться к Богу через учителя веры из Англии, чем удовлетворить духовную жажду в общении с православными пастырями. И вот вывод писателя: разочаровавшись в собственном духовенстве, столкнувшись лишь с фарисейством, эти добрые и благонамеренные русские люди нашли в протестантской приходской жизни пример и руководство, которые им захотелось ввести в церкви русской (Лесков, Зеркало жизни, с.113-115).

Очень важна концовка очерка, где Лесков задается вопросом: является ли начавшееся религиозное движение расколом? Нет, — убежден писатель. — Пока это лишь разномыслие с православной церковью. Еще ничего не сформировано. Редстокисты ратуют за обновление церкви, за истинное православие.

Но при этом писатель видит опасность в том, что потребность редстокистов в «живой учительности в храмах и непосредственном участии в церковной приходской деятельности» может не состояться, что и оттолкнет их от церкви. Лесков опасается и опасается не зря, что невосприимчивость клира к духовному пробуждению, которое хотели внести в приходскую жизнь редстокисты, рано или поздно приведет к расколу. «Только виноват в этом будет отнюдь не лорд Редсток и его поклонницы, а слишком долговременная отсрочка исполнения этих добрых и справедливых желаний», — заключает писатель (Там же, с.119-121).

Иными словами, Лесков предвидел, что православная церковь может оказаться не готовой принять под свое крыло духовное пробуждение и разрешить мирянам проповедь Евангелия, евангельские чтения по домам, дела милосердия и другие формы социального служения. В лютеранстве подобная форма обновления церковной жизни за счет активности мирян была известна с XVII века и получила имя пиетизма. Несмотря на исторически возникавшие трения и сложности между пасторами и паствой, пиетизм укладывался в рамки лютеранства и не приводил там к болезненным расколам.

Итак, мы видим, что Лесков предвидел опасность для церкви, и внимательное прочтение его книги архиереями могло спасти ситуацию, но этого не произошло. Церковные меха оказались ветхими, и новое вино духовного пробуждения прорвало их…

Две трети очерка «Великосветский раскол» были посвящены биографии Редстока, его богословским взглядам, манере излагать Писание, причинам успеха его проповеди в русском обществе. Сложный образ английского проповедника оказался открытым не только для похвалы, но и для критики. Более того, местами писатель осмеял своего героя.

Друзья и искренние последователи Редстока были возмущены. Засецкая убита: она виновата в безумышленном предании на поругание того, кого она так чтит и ценит! Ее утешают тем, что она не более как жертва писательского вероломства. Это не смягчает ее угрызений. Подавленная, она пишет:

«Николай Семенович!

Евангелие учит нас воздавать добром за зло и прощать обиды. Вас не стану упрекать…

Учителя нашего, Сына Божия, называл мир сатаной и помешанным — чего же должны ожидать Его последователи? Если кто вас и не знает, но судит вас обоих по вашим писаниям, достаточно может убедиться, что: «вы от мира и говорите по-мирски, и мир слушает вас». Удивительно ли, что вы насмехаетесь над теми, которые вовсе не от мира, и над тем, что для вас пока недосягаемо».

Лесков, оправдываясь, ссылается на широкое одобрение его «очерка» прессой, на что получает как бы заключительное отпущение:

«Николай Семенович, я получила вашу приписку и вырезку из журнала. Но могу вас уверить, что я журнальные мнения не признаю за авторитет и позволяю себе иметь личные воззрения. Совершенно согласна, что вы могли бы описать в тысячу раз хуже человека, которого я ставлю в нравственном отношении выше всех мне известных людей. Разве Мещерский не описал его как последнего мерзавца? Когда цель книги позабавить публику, а главное, дать успех книге во что бы то ни стало, литераторы, вероятно, без сожаления жертвуют всем: дружбой, мнением и доверенностью таких скромных личностей, как я. Виновата я, что вообразила, что вы ко мне питаете некоторое чувство дружбы, которое не дозволит вам осмеять (и для этого еще избрать меня орудием) человека, которого я безгранично уважаю. От избытка ли воображения, но я до глупости доверчива.

Вас же можно поздравить: цель ваша вполне достигнута. Я нимало не сердита на вас, я ошиблась, и это сознание на некоторое время уничтожает меня в собственных глазах.

Опять кончу словами, которые когда-то вам писала: «Вы от мира и говорите по-мирски, и мир слушает вас».

Помоги вам Бог прозреть вовремя…» (Лесков А., с.340-341).

Правда, не всех редстокистов книга Лескова возмутила. Бобринский, Тернер, да и сам Редсток восприняли ее благожелательно (Лесков Н.С. Собр.соч., т. 10, 1958, с.457). Сохранилось свидетельство, что Редсток не только не обиделся, но даже чрезвычайно полюбил эту книгу (Шляпкин И.А., с.213).

Сближение Лескова с редстокистами

Чувствуя вину и дорожа дружбой с Засецкой, а также желая лучше понять Редстока и его последователей, Лесков входит в более тесные отношения с редстокистами, бывает в их домах, слушает проповеди Редстока и Пашкова. Интерес писателя к английскому проповеднику достигает максимума, несмотря на то, что «Великосветский раскол» уже напечатан. Зимой 1877-78 годов он, по его собственному свидетельству, «прослушал полный курс науки лорда» (Лесков Н.С. Чудеса и знамения//ЦОВ, № 28, с.5).

К весне 1878 года взгляды Лескова на Редстока претерпевают существенные изменения. Он открыто признает, что его критика английского проповедника была в прошлом поспешной и во многом неверной, и новый литературный портрет на страницах «Церковно-общественного вестника» был выписан Лесковым в значительно более благоприятном свете (Лесков Н.С. Чудеса и знамения// ЦОВ, № 40, 02.04.1878, с.3-5).

Зимой 1878-79 годов Лесков сближается и становится постоянным посетителем вечеров семьи Пейкер (Лесков А., с.341). Мать Мария Григорьевна и дочь Александра Ивановна издавали журнал «Русский рабочий», который Лесков прежде, в 1876 году, подверг серьезной критике, отчасти справедливой (Лесков Н.С. Сентиментальное благочестие). Теперь он становится их консультантом.

В 1879 году помощь Лескова выражается в редактировании ряда номеров «Русского рабочего», куда вошли и несколько его статей. Позднее он опубликовал их отдельно под заглавием «Изборник отеческих мнений о важности Священного писания» (1881). Участие Лескова в издании и его профессиональные советы способствовали заметному росту популярности журнала, ежемесячный тираж которого достиг 3000 экземпляров (Хейер, с.80-82).

Мария Григорьевна вскоре, 27 февраля 1881 года, ушла из жизни. Лесков симпатизировал этой, по его словам, «очень приятного, тонкого ума даме» (Лесков Н.С. Новозаветные евреи, с.84) «и притом сильно убежденной христианке» (Новое время, 1 марта 1881, № 1798).

После всего сказанного, неудивительно, что на вторую половину 1870-х годов пришелся апогей писательского интереса к Редстоку и его последователям, что нашло отражение в петербургской периодике. В одной только газете «Новое Время» Лесковым было напечатано несколько десятков заметок и статей о пашковцах (Майорова О.Е., с.161-185). К примеру, 9 апреля 1880 года эта газета сообщила о прекращении проповеди «великосветских проповедников» в нескольких домах Петербурга по настоянию испуганных домохозяев, «которые не захотели дозволить продолжение больших сборищ детей и подростков». Приведем выдержку из этой лесковской заметки:

«Добрые дамы переносят это первое «гонение за веру» не только не без радости, но с восторгом. Кто бы ни был их Диоклетиан, но он не мог думать сколько прибавил им отваги и энергии. Выбитые домовладельцами из своей домашней колеи, они устремились в окрестности столицы, - в Колпино и другие места, где есть много рабочего, мастерового народа. Это конечно значительно хлопотнее, но кипучая энергия, одушевляющая проповедниц, все преодолевает. Всякий день на вокзале николаевской железной дороги можно видеть несколько этих «черных дам», предпринимающих их спасительные «пилиринажи» (pelerinage (фр.) - паломничество, странствование), с целию убедить русских рабочих в коварно сокрытой от них истине, что они «спасенные» и для усвоения этого спасения им ничего более не нужно, как только «уверовать в это». (…) Кроме рабочих колпинских, они также спасают рабочих Кумберга и наметили произвести спасение густого мастерового населения сестрорецкого оружейного завода. (…)

Все это кому смешно, кому не смешно, а однако достойно внимания и интересно. Как в самом деле, - в наше не только практическое, но даже жадное и алчное время возникает такой бескорыстный религиозный порыв и при том порыв стойкий и ни мало не охладевающий. Выживут проповедниц из приютов, - они проникают на фабрики и в мастерские, вытеснят их оттуда - они являются в бани и тюрьмы; там их выпроводят, они открывают д л я к а ж д о г о свои квартиры. В этом их наконец стесняют, они весенними ласточками понеслись за город, - по селам и приселкам… (…) Даже угоняться за ними, как видно нелегко, так быстро они порхают то тут, то там, и все везде поют свои стишки, и «возвещают спасение»… Этак они чего доброго, до того обеспокоят все русское духовенство, что оно в самом деле решится учредить по всем церквам не только одно богослужение, но и у ч и т е л ь н о с т ь, которой так давно и так вотще (устар. - тщетно) жаждет народ, отбегающий во всякие «учительные» секты, где есть «вумственное разумление». Как бы эти религиозные ласточки в самом деле не принесли с собою хотя некоторое подобие весны. А тогда о них пожалуй придется сказать, что о н и к о е - ч т о с д е л а л и… (…)» (Новое время, № 1478, 09.04.1880, с.2-3).

Писатель пишет о дамах-благовестницах, этих «весенних ласточках», с явной симпатией, хотя и не без иронии. Лесковские строки воссоздают живую картину прошлого, зримо перенося нас в XIX век.

И еще благодаря его публикациям постепенно стираются «белые пятна» нашей истории. Так, в книге православного автора Терлецкого «Секта пашковцев» (1891) можно прочитать, что с 1880 года Пашкову не так свободно жилось в Петербурге, ему было запрещено устраивать воскресные беседы, и потому проповедь пашковцев стала распространяться на окраинах столицы, где меньше было полицейского надзора. Терлецкий не указывает названий пригородов, а из заметки Лескова мы узнаем, что благовестие тогда было начато в Колпино и Сестрорецке. К слову, знаменитый лесковский «Левша» (1881) был написан под впечатлением от посещения Сестрорецкого оружейного завода, а толчок к той поездке писатель получил через интерес к деятельности пашковцев.

Столкновение Лескова с Пашковым

В 1880-е годы происходит постепенное отдаление Лескова от пашковцев. Он так и не принял библейское учение об искуплении греха кровью Иисуса Христа. Он не согласился с тем, что для спасения ничего другого не надо, как принять этот дар верой и из любви к Христу угождать Ему, исполняя Его волю и творя добрые дела (Фаресов, Умственные переломы, с.794). Тем не менее, долгое общение с редстокистами оказало на него влияние. В его литературных произведениях критики стали обнаруживать «влияние протестантского духа» (Там же, с.800).

В 1884 году происходит столкновение Лескова с Пашковым при следующих обстоятельствах. В журнале «Гражданин» князь Мещерский обвинил пашковцев в том, что они распространяют штундизм и уводят крестьян от православной церкви (Гражданин, № 36, 2.09.1884, стр. 23).

Вступив в полемику с Мещерским, Лесков написал статью «Княжьи наветы». Однако то, что задумывалось им как защита пашковцев, на деле обернулось их критикой. Лесков назвал их «туманным мистическим обществом», которое держится за счет самого Пашкова и его денег, и что их доктрина оправдания верой не принесет положительных результатов в России.

Неоднозначность Лескова вызвала противоречивую реакцию. Большинство газет приняли его ответ Мещерскому за страстную защиту пашковцев. Однако самого Пашкова многие высказывания Лескова возмутили, и он из-за границы, где находился в изгнании, ответил на критику писателя хорошо аргументированным письмом, в котором были и такие слова: «Невыразимо жалко мне, что вы, сердце которого отзывалось когда-то на все истинное и хорошее, теперь насмехаетесь (…) над тем, чему учили, от имени Христа Сына Божия, Его же апостолы» (Фаресов, Умственные переломы, с.795-796).

Удивленный такому истолкованию своих слов, Лесков ответил Пашкову, что его целью было сказать правду, а не оскорбить. Но примирительные слова писателя приобрели в конце письма обвинительный тон. Он предостерегал опасаться какой-либо группы людей, заявляющей, что ими найден единственно верный путь к спасению (Хейер, 83-84).

После 1884 года Лесков перестает вести активный диалог с пашковцами, его публикации о них в прессе становятся эпизодическими. Причин несколько: отошли в вечность наиболее близкие ему редстокистки (Ю.Д. Засецкая, М.Г. Пейкер); после высылки Пашкова и Корфа деятельность евангельских верующих приняла конспиративный непубличный характер; наконец, государство усилило духовную цензуру. Писать о пашковцах в новых условиях стало для писателя затруднительно.

Последние годы жизни Лескова

Впрочем, размышления о «пашковской вере» до конца жизни не оставляют его. В записной книжке, начатой в 1893 году, он пишет: «В пашковской вере всё хорошо, только для чего гусиный жир в лампад пущают» (Неизданный Лесков, кн.2, стр.589). Спустя год, снова в записной книжке, похожие слова: «В пашковском согласии гусиный жир в лампад пущают» (там же, стр.590). Что за навязчивая мысль не отпускала писателя? Литературоведы оставили эти высказывания без комментариев, но нужно попытаться их понять.

Известно, что в последние годы жизни Лесков выступал с резкой критикой православия. В письме к А.С. Суворину от 9 марта 1888 года, защищая гонимых штундистов, он писал, становясь в четкую оппозицию к взглядам Достоевского:

«В том-то и дело, что верить по-православному нельзя, если человек не дурак; а по штундистки, т. е. по евангельски верить можно. (…) Хуже всего та каверза, которая выдумала, что «русскую нацию связует православие», и что «неправославный не может быть русским». Отсюда мне кажется идет раздражение против хороших, искренних людей русских, не способных кривить верою… (…) Не нападайте на штунду: это дело Божие и Дух Святой с ними, — «не угашайте духа» (…) (63 письма Н.С.Лескова, с.454).

Еще в 1883 году Лесков писал, что из редстокистов одна Засецкая имела чистосердечие и отвагу публично признаться, что православие ей не нравится, что она оставила его и перешла в протестантизм. По той же причине она завещала не перевозить ее тело в Россию, чтобы ее не погребли как православную. Остальные же редстокисты лукавят, считал Лесков, участвуя в православной исповеди и причастии, хотя с их взглядами на православные таинства, обряды и священство, нельзя приходить к православному потиру и говорить «верую и исповедую»… (Лесков Н.С. Вероисповедная реестровка, с.2).

Очевидно, Лесков до конца жизни сочувствовал и столичным пашковцам, и штундистам Малороссии, ставя их благочестие выше православного. Для него более всего важна была нравственная, практическая сторона веры, и потому он порицал пашковцев именно за неполный разрыв с православием. В пользу такого объяснения может говорить упомянутая лампада, зажигаемая перед иконами. Однако сложность заключается в том, что пашковцы, как известно, не держали в доме икон и лампад. Поэтому слова Лескова, если наше предположение верно, нужно понимать не буквально, а образно.

По мнению православного автора М.М. Дунаева, Лесков, хотя и не примкнул к протестантизму редстоковского толка, но был близок к нему по духу (Дунаев, с.425, 459). Схожую мысль высказал литературовед Фаресов: Лескова «сильно поддерживали многие лица против Редстока. (…) Чем более, однако, Лесков боролся с редстокистами (…), тем яснее ему становились его враги, и многое в них перестало отталкивать его» (Фаресов А. Умственные переломы, с.799).

Итак, внутренние силы притяжения и отталкивания, испытываемые писателем по отношению к пашковцам, объясняют ту раздвоенность и противоречивость суждений Лескова об их вере на протяжении всей его жизни. Что же всё-таки отталкивало писателя от евангельских верующих, которым он во многом симпатизировал?

Во второй половине 1880-х годов Лесков сближается с Львом Толстым. За два года до смерти (4.01.1893), серьезно болея, он пишет Толстому письмо исповедального характера, в котором упоминаются и его былые отношения с редстокистами:

«Достоуважаемый Лев Николаевич! (...) Вы знаете, какое Вы мне сделали добро: я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры, и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное ("Соборяне", "Запечатленный ангел", "Однодум" и "Мелочи архиерейской жизни" и т.п.), но я все путался и довольствовался тем, что "разгребаю сор у святилища", но я не знал — с чем идти во святилище. На меня были напоры церковников и Редстока (Засецкой, Пашкова и Ал. П. Бобринского), но от этого мне становилось только хуже: я сам подходил к тому, что увидал у Вас, но сам с собою я все боялся, что это ошибка, потому что хотя у меня светилось в сознании то же самое, что я узнал у Вас, но у меня все было в хаосе — смутно и неясно, и я на себя не полагался; а когда услыхал Ваши разъяснения, логичные и сильные, — я все понял, будто как "припомнив", и мне своего стало не надо, а я стал жить в свете, который увидал от Вас и который был мне приятнее, потому что он несравненно сильнее и ярче того, в каком я копался своими силами. С этих пор Вы для меня имеете значение, которое пройти не может, ибо я с ним надеюсь перейти в другое существование, и потому нет никого иного, кроме Вас, кто бы был мне дорог и памятен, как Вы. Думаю, что Вы чувствуете, что я говорю правду» (Лесков Н.С. Собр.соч, т.3, 1993, с.371).

Итак, Лесков заканчивает жизнь последователем Льва Толстого. Толстовство как этическое учение находилось в плену у господствовавшей в XIX веке философии рационализма. Толстой возвысил человеческий разум над Писанием, перекроил Евангелие на свой лад, что привело к отрицанию им божественной природы Иисуса Христа и Его искупительной жертвы, принесенной за грех мира. Между толстовством, сохранившим лишь нравственное учение Христа, и подлинным Евангелием благодати пролегла непреодолимая пропасть, которая не позволила ни Толстому, ни Лескову присоединиться к евангельским верующим, несмотря на обоюдные человеческие симпатии и многолетнее общение обоих писателей с ними.

Выводы

1) Несмотря на преобладавший дух критики, многочисленные писатели и журналисты своими публикациями возбуждали интерес к фигуре Редстока, делая его известным в широких петербургских кругах. По мнению Лескова, журнал «Гражданин» «посвятил Редстоку так много внимания, что значение этого человека сразу возвысилось» (Лесков Н.С. Великосветский раскол, СПб, 1877, с.3). В результате к освещению темы подключались всё новые авторы, расширялся спектр газет и журналов, что способствовало известности английского проповедника и росту пробуждения.

2) На наш взгляд, Бог использовал таланты Достоевского и Лескова, сделав их своего рода «несторами-летописцами» петербургского пробуждения. Сегодня написанные ими статьи (особенно многочисленные у Лескова), наряду с архивными документами, служат богатым кладезем первичного материала. Исследование этого наследия поможет в восстановлении более полной и детальной исторической картины пробуждения.

Из уже полученных результатов хочется подчеркнуть, что публикации Достоевского в качестве редактора-издателя журнала «Гражданин» помогли уточнить время начала пробуждения. Можно считать установленным, что Редсток прибыл в Петербург не позднее первой недели Великого поста (10-17 февраля 1874 года) (Гражданин, № 8, 25.02.1874, с.218).

3) В настоящее время существенную помощь евангельским историкам оказывают труды ученых-литературоведов, занимающихся всесторонним изучением жизни и творчества писателей-классиков, в том числе и их отношения к евангельскому пробуждению и к отдельным его представителям (Редстоку, Пашкову, Засецкой, Пейкер и др.). В этой связи весьма полезными являются исследования Фаресова, Дунаева, Майоровой, Ипатовой, Ильинской и др.

В качестве примера можно назвать содержательную статью О.Е. Майоровой «Лесков в суворинском «Новом Времени» (1876-1880)», которая является ценным вкладом в историографию пробуждения и содержит многочисленные ссылки на малоизвестные первоисточники (Неизданный Лесков, кн. 2, с.161-185). Эта статья помогла установить, что гонение на пашковцев в столице в 1880 году способствовало началу благовестия в Колпино и Сестрорецке, что является ценным историческим фактом для современных евангельских церквей этих городов-спутников Санкт-Петербурга.

4) Личные отношения Лескова и Достоевского с пашковцами, обоюдное влияние их мировоззрений и талантов, представляют самостоятельный интерес и требуют отдельного изучения. Как было показано, творчество Лескова невозможно правильно понять, без учета его многолетних отношений с пашковцами.

5) Диалог, который вели участники петербургского пробуждения (Редсток, Засецкая, Пашков, Пейкер) с нашими классиками (Лесковым, Достоевским, Львом Толстым), демонстрирует глубокую укорененность евангельских христиан (пашковцев) в русской истории и культуре. Зная интерес в российском обществе к теме жизни и творчества наших литературных гениев, дальнейшее изучение и популяризация предложенной темы может иметь широкий общественный интерес, далеко выходящий за рамки чисто конфессиональной истории.

Использованная литература

Гражданин, № 8, 25.02.1874; № 9, 04.03.1874.

Гражданин, №№ 17-29, 31-43, 1875.

Гражданин, № 36, 2.09.1884.

Достоевская, А. Г. Воспоминания, 1987.

Достоевский, Ф.М. Дневник писателя, СПб, 1999.

Достоевский, Ф.М. ПСС в 30 т., Л., 1990.

Дунаев, М.М. Православие и русская литература. Ч. IV. М., 1998.

Ильинская, Т.Б. Русское разноверие в творчестве Н.С.Лескова, СПб, Изд-во Невского ин-та языка и культуры, 2010.

Ипатова, С.А. Достоевский, Лесков и Ю.Д.Засецкая: спор о редстокизме: (Письма Ю.Д.Засецкой к Достоевскому) // Достоевский: Материалы и исследования, СПб., 2001. — Т. 16. — С. 409-436.

Колесова, О.С. Сейте разумное, доброе, вечное, СПб, 2003.

Лесков, А. Жизнь Николая Лескова, М., 1954.

Лесков, Н.С. Великосветский раскол, СПб, 1877.

Лесков, Н.С. Вероисповедная реестровка//Новости и биржевая газета, 1-е изд., 1883, № 65, 7 июня.

Лесков, Н.С. Зеркало жизни (вкл. Великосветский раскол), СПб, 1999.

Лесков Н.С. Изборник отеческих мнений о важности Священного писания, СПб, 1881.

Лесков Н.С. Новозаветные евреи//Новь, № 1, 1.11.1884.

Лесков Н.С. Сентиментальное благочестие//Православное обозрение, март 1876, с.526-551.

Лесков, Н.С. Собрание сочинений в 11 томах, М., 1956-1958.

Лесков, Н.С. Собрание сочинений в 6 томах, М., 1993.

Лесков Н.С. Чудеса и знамения//Церковно-общественный вестник, № 28, 05.03.1878, с.3-6.

Лесков Н.С. Чудеса и знамения//Церковно-общественный вестник, № 40, 02.04.1878, с.3-5.

Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского, т.2, СПб, 1999.

Майорова О.Е. Лесков в суворинском «Новом Времени» (1876-1880)//Неизданный Лесков, М., 2000, с.161-185. — (Литературное наследство, т.101, кн. 2).

Новое время, № 1478, 09.04.1880; № 1510, 13.05.1880.

Новое время, № 1798, 01.03.1881.

Русский мир, № 70, 14.03.1874.

Терлецкий Г. Секта пашковцев, СПб, 1891.

Тихомиров, Б. Н. С Достоевским по Невскому проспекту, СПб, 2012.

Фаресов, А. Материалы для характеристики Н.С.Лескова//Живописное обозрение, апрель 1900, том II, с.30-58.

Фаресов, А. Умственные переломы в деятельности Н.С.Лескова//Исторический вестник, 1916, март, с.786-819.

Хейер, Эдмунд. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860-1900 годы, М., 2002.

Шляпкин И.А. К биографии Н.С.Лескова//Русская старина, 1895, № 12, с.205-215.

Из сборника: Материалы научно-исторических конференций "Феномер российского протестантизма" (СПб.: Гамма, 2016)

Майя Кучерская - писатель, литературовед и литературный критик, литературный обозреватель газеты «Ведомости». Кандидат филологических наук (МГУ, 1997), Ph.D. (UCLA, 1999). Доцент, заместитель заведующего кафедрой словесности ГУ ВШЭ. Лауреат Бунинской премии (2006), Студенческого Букера (2007).

Спасибо, что вы пришли в этот ненастный вечерок подумать вместе о Лескове. Дело в том, что я Лесковым занимаюсь уже много лет, но никогда не рассматривала его специально с этой позиции. Сегодняшнюю свою лекцию я бы скорее назвала «Лесков и христианство», чем «Христианство в творчестве Лескова». Наверное, уточненное название так и должно звучать – «Лесков и христианство».

Поскольку я филолог (помимо всего прочего, что я делаю в жизни), то для меня самое любопытное в Лескове – это его тексты, и лишь во вторую очередь его взгляды. Это, конечно, связано одно с другим, но я больше анализирую тексты, я смотрю, что в них происходит, я просто другого ничего не умею. Нас на филологическом факультете этому учили, я этим и занимаюсь.

Для меня эта тема – вызов, встряска. Очень полезная встряска, потому что те итоги, к которым я пришла после своих поверхностных размышлений о Лескове и христианстве, очень похожи на то, к чему я пришла, анализируя его тексты с точки зрения их устройства, образов, языка и прочего.

То, чему мне сегодня хотелось бы посвятить нашу встречу, – это вопрос о том, в чем же суть проповеди Лескова. Мы не будем сегодня говорить о том, чего в этой проповеди нет, хотя я знаю, что всегда есть немалое количество заинтересованных читателей, которым интересно смотреть на писателя с христианской точки зрения, с православной точки зрения.

Тем, кому важен этот аспект в Лескове, тех я отсылаю к замечательному исследованию Михаила Дунаева «Православие и литература», там есть большая глава, посвященная Лескову. Эта глава представляет собой критику лесковского мировоззрения и лесковской прозы с точки зрения ортодоксального православного христианства. Это вполне убедительная критика, но это работа, которую я просто не умею выполнять, потому что у меня другой инструментарий.

Мне всегда было важно, что мне хотят сказать, я хочу услышать то, что мне хочет сказать писатель. Критики Лескова с позиции правильного православного христианства сегодня не будет. Кроме того, это еще связано с тем, что я ни в коем случае не религиовед, не богослов, я не знаю, что такое правильное православное христианство, и не смею туда ступать.

Вообще Лескову не очень повезло. Сначала он был маргиналом, стал им уже при жизни, и на него смотрели с прищуром и говорили о нем сквозь зубы, начиная с начала 1860-х годов, почти сразу после того, как он вступил на литературное поприще, потому что он неудачно выступил с двумя статьями о пожарах и его обвинили в политическом доносе. Это не был донос, это была такая невинность начинающего, он не знал, как в газетах надо писать.

Он, начинающий литератор, приехал из Киева, и когда в Петербурге в 1862- м году летом началась серия пожаров, он написал в «Северной пчеле» несколько статей, суть которых сводилась к тому, что он призывал полицию выяснить, кто устроил эти поджоги, кто в этом виноват, действительно ли в этом виноваты студенты, как говорят об этом слухи. Он таким образом легализовал слухи, назвал возможных виновников, призвал полицию разобраться. Вся радикально настроенная молодежь и литераторы от него отвернулись, потому что он был не свой.

Он обиделся, уехал в Париж, написал антинигилистический роман «Некуда» – и пошло-поехало. Он навсегда остался маргиналом в литературной среде, он навсегда стал не своим для тех, кто тогда был законодателем мод. Из этого было печальное довольно следствие, что в советское время на него тоже не очень-то внимание обращали, потому что он был «не свой» тем, кто для советской власти стал своим, кого она считала радикалом. Он критиковал Чернышевского и Добролюбова, и это не могло понравиться советским издателям.

Его религиозные взгляды вовсе не изучались, это была совсем уж запретная тема. Единственное, на что можно было посмотреть в Лескове, – это на язык, на стиль, на сказ. Для этой позиции было хорошее оправдание: с этой позиции в нем можно было увидеть народного писателя, а если это народный писатель, то о нем можно говорить и его можно обсуждать. В области же Лескова и христианства(в нашей сегодняшней теме) почти полная пустота.

В этой пустоте стоит одна книга, одно дерево растет – это замечательное исследование (оно вышло совсем недавно) Татьяны Ильинской, называется оно «Русское разноверие в творчестве Лескова». Книга вышла в Петербурге в 2010-м году, в интернете есть выжимка из нее. Тех, кому интересна наша сегодняшняя тема с исследовательской точки зрения, я отсылаю туда, к этой книге. Там сказано очень много нового, учитывая, что об этом вообще почти ничего не сказано.

Я рассматриваю нашу сегодняшнюю встречу, как чтение Николая Семеновича, я буду зачитывать какие-то важные фрагменты и чуть-чуть их комментировать. Вот так мы и проведем, я надеюсь, приятно это время.

Вот первый фрагмент, это из самого Лескова, из его автобиографического сочинения, где он описывает много чего, рассказывает про свою жизнь, в частности про свои отношения с религией:

«Религиозность во мне была с детства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала мирить во мне веру с рассудком. Я думаю, что и тут многим обязан отцу. Матушка была тоже религиозна, но чисто церковным образом – она читала дома акафисты и каждое первое число служила молебны и наблюдала, какие это имеет последствия в обстоятельствах жизни».

Я думаю, что здесь вы слышите иронию Лескова, но дальше она исчезнет:

«Отец ей не мешал верить, как она хочет, но сам ездил в церковь редко и не исполнял никаких обрядов, кроме исповеди и святого причастия, о котором я, однако, знал, что он думал. Кажется, что он «творил сие в его (Христа) воспоминание». Ко всем прочим обрядам он относился с нетерпеливостью и, умирая, завещал «не служить по нему панихид». Вообще он не верил в адвокатуру ни живых, ни умерших и, при желании матери ездить на поклонение чудотворным иконам и мощам, относился ко всему этому пренебрежительно. Чудес не любил и разговоры о них считал пустыми и вредными, но подолгу маливался ночью перед греческого письма иконою Спаса Нерукотворенного и, гуляя, любил петь: «Помощник и покровитель» и «Волною морскою». Он несомненно был верующий и христианин, но если бы его взять поэкзаменовать по катехизису Филарета, то едва ли можно было его признать православным, и он, я думаю, этого бы не испугался и не стал бы оспаривать».

Насколько отец оказал огромное влияние на взгляды Лескова, мы сможем убедиться сегодня по мере нашего разговора, потому что этот тоже не самый цитируемый фрагмент довольно много раскрывает в Лескове, а не только в его отце. Это фрагмент первый, мы еще вернемся к отцу и к этой теме, а вот фрагмент второй.

Лесков уже взрослый, о нем уже вспоминают как об известном писателе. Это мемуары литератора Пильского, потом эмигрировавшего, которому написал другой литератор и критик Измайлов, писавший о Лескове, написавший большую книгу, но не закончивший.

«Измайлов посещал уже очень немолодого Лескова и рассказывал следующее. На столе у него был прекрасный крест на слоновой кости, чудесной работы, вывезенный из Иерусалима, вызвавший невольный вздох восхищения. Однажды в минуту откровенности Лесков, шутя, обратил внимание Измайлова на сделанное в скрещении кругленькое стеклышко, а приблизив крест к своим плохо видевшим глазам, Измайлов оторопел – там, за стеклышком, была вставлена совершенно неприличная картинка».

Мемуарист продолжает и рассказывает другую историю со слов Измайлова:

«Раз, зайдя к Лескову невзначай, Измайлов тихо переступил порог кабинета и увидел хозяина в неожиданном положении – Лесков стоял на коленях и отбивал поклоны. Измайлов осторожно кашлянул. Лесков быстро оглянулся, заерзал по ковру и растерянно быстро заговорил, как бы оправдываясь: «Оторвалась пуговица, знаете, все ищу, ищу и никак не могу найти», – и для вида стал шарить рукой по ковру, будто и в самом деле что-то искал».

Эта сцена описывается разными мемуаристами, которые вспоминают о Лескове, это уже 80-90-е годы, он уже пожилой человек. По-моему, эти два фрагмента прекрасно и точно обозначают два полюса. С одной стороны, религиозность и легкое примирение веры и рассудка, отец, который, может быть, и не очень церковен, но поет «Помощник и покровитель» и принимает причастие. С другой стороны, очень странный крест, скепсис и отрицание, но все-таки молитва на коленях перед иконами. Мы обозначим эти два полюса и будем между ними двигаться. Сейчас давайте снова обратимся к фигуре отца.

Семья Лесковых пережила страшную драму. Как известно, дедом Лескова был священник, его звали отец Дмитрий, он служил в селе Лески, это Брянский уезд. Село было довольно бедное, у отца Дмитрия было трое детей, один из них – отец Лескова, еще один сын и еще одна дочь. Как было положено, мальчики отправились в семинарию, они ее благополучно закончили… Один закончил, а другой нет. Одного брата убили в потасовке, поскольку нравы в семинарии были жесткие, было право кулака – кто самый сильный, тот и самый успешный.

Когда Семен Дмитриевич, единственный уже сын отца Дмитрия, вернулся домой из семинарии, первое, что он сообщил отцу, было, что он не пойдет в попы. Со слов Лескова: «Отец отказался идти в попы по неотвратимому отвращению к грязи». Какие страшные слова! Где он успел это отвращение в себе вырастить? Можно себе представить, что когда твоего брата убивают, может быть, на твоих глазах, то это не очень приятно, но дело не в этом. Вообще все, что мы читаем о семинарии тех лет… Это начало XIX-го века, 1810-е годы, осталось немало мемуаров семинаристов (не только «Очерки бурсы» Помяловского, но и другие).

Эти мемуары читать без ужаса и слез невозможно, потому что все описывают – угадайте что? Что описывают все? Как их били, разумеется. Главное событие семинариста – это розги. Били все время, били всегда, за провинности и не за провинности, особо изощренные преподаватели требовали, чтобы старшие били младших, и так далее. Они учились в этом кошмаре, нравы были жестокие. Судя по интонации этих воспоминаний, к этому привыкнуть было невозможно.

Этот кошмар продолжался даже до зрелых лет, до старших классов, пока наконец не кончался. О какой христианской любви тут может идти речь, о каком христианстве на практике? Ни о каком. Впрочем, справедливости ради, знаю одно исключение. Я много этих воспоминаний прочла, мне было интересно, кто были одноклассники отца Лескова Семена Дмитриевича, и одного нашла известного. Это его тезка Семен Раич, он поменял свою фамилию и стал Амфитеатров, и брат его Филарет был Амфитеатров (герой Лескова, между прочим, положительный герой).

Семен Раич был поэтом в душе, и он тепло вспоминал о той же самой Севской семинарии, где учился и Семен. Тепло он вспоминал, в первую очередь, об уроках латинского языка, там были хорошие преподаватели. И мы знаем еще о Семене Дмитриевиче, что он всю жизнь любил латынь, переводил Горация на русский язык, это служило утешением для него в тяжелые дни. Хорошие учителя встречались в семинариях, но общая атмосфера была не для нежных душ.

Словом, идти в попы Семен Дмитриевич отказался. Почему это было катастрофой, а не гибель брата? Потому что приход передавался из поколения в поколения, потому что выйти из сословия священнического было чрезвычайно трудно, это требовало оправданий, это была сложная процедура. Где родился, там и пригодился. Не принято было выходить.

Это случалось время от времени. Тот же Раич не стал священником, но по другим причинам: он слишком любил литературу, слишком любил поэзию, хотел этим заниматься. Ему выйти из сословия было крайне сложно, мы знаем, сколько он процедур прошел, в том числе он должен был вынужден прибегнуть к обману и сказать, что он болен, иначе бы не отпустили. Словом, приход остается без наследника, отец остается без сына-священника.

Отец Дмитрий был горячим человеком. По воспоминаниям, он немедленно выгнал сына. Тот не успел даже переночевать, выдохнуть после семинарских харчей. По семейному преданию, он ушел с сорока копейками меди, которые успела сунуть ему уже у ворот мать. Он не пропал, потому что науки в семинаристов вбивались крепко. Он обладал довольно широкими познаниями в самых разных областях. Конечно, он знал древние языки, конечно, он знал историю, немного словесность. И, естественно, он мог стать кем? Преподавателем, репетитором, кем он и стал. Потом он стал чиновником и прочее. Вот это семинарское учение, видимо, забыто не было никогда.

Вот эта нелюбовь к попам, о которой Лесков пишет, видимо, тоже осталась с ним навсегда. При этом эта была нелюбовь к попам во множественном числе. Среди друзей Семена Дмитриевича был Евфимий Остромысленский. Это священник, который преподавал Закон Божий самому Лескову. Они приятельствовали. То есть когда речь шла о конкретных людях, то любовь могла появиться и вернуться. Такой был отец.

Перейдем теперь к детству Лескова, к его юности, и к теме разноверия. С самого начала Николай Семенович был окружен разными изводами христианства, в первую очередь старообрядчеством. Старообрядцев и раскольников вокруг было очень много, он сам писал, что «Гостомельские хутора, на которых я родился и вырос, со всех сторон окружены большими раскольничьими селениями». И дальше он вспоминает, как он тайком бегал на их тайные службы, его пускали, но, конечно, скрывал это от родителей, потому что это было страшной тайной.

Раскольники – это важная часть жизни всего XIX-го века, а именно в 1860-е годы, когда Лесков сформировался как литератор, эта тема стала одной из самых обсуждаемых в публицистике и журналистике. Почему? Потому что 60-е годы XIX-го века – это время либерализации, время освобождения во всех областях. В частности, заговорили об освобождении женщины, освободили крестьян и стали активно обсуждать гражданские права старообрядцев, потому что они были в этих правах поражены. Словом, интерес к раскольникам и старообрядцам очень рано начался и сопровождал Лескова всю жизнь.

Лесков испытывал интерес не только (сразу, забегая вперед, скажу) к старообрядцам, но и к самым разным видам ответвлений христианства. Такое ощущение, что он все время ходил с металлоискателем и искал клад: где правда, где золото, где это лежит? Подносит металлоискатель к старообрядчеству: есть здесь? Есть, безусловно. Те работы, которые он написал о старообрядцах, выдают его огромную симпатию к раскольникам. Почему? Это не значит, что он был слеп и не видел их ограниченности, догматизма, часто жестокости по отношению к окружающим (жестокие посты, телесные наказания). Все это описывается в «Печерских антиках», в частности, и не только. «Запечатленного ангела» я даже не упоминаю, потому что это известное классическое произведение Лескова о жизни старообрядческой общины.

Он все видел, но он видел в них и их невероятную искренность, их бескомпромиссность, их желание жить по слову Божию, их ревность, он не мог это не оценить. В 1863-м году по поручению министра народного просвещения Головнина он отправился в Псков и Ригу, где изучал старообрядческие школы. Ему нужно было составить записку для министерства о раскольниках, о раскольничьих школах, но в итоге…

Записки о раскольниках он составил, они были написаны, но в итоге это оказались работы гораздо более широкие, чем то, что от него требовалось. Суть их, если свести в некоторый концентрат, заключается в том, что Лесков всячески протестует против ограничения гражданских прав раскольников, подчеркивает, что это ни в коем случае не сектанты, а часть нашего общего христианского русского мира, и говорит о том, что присоединяться к православию раскольники должны добровольно, не нужно их заставлять.

Вот это то, на чем он настаивал всегда, начиная с ранних лет: никакого насилия в вере, это свободный выбор каждого. В этом смысле он тоже проповедовал крайне немодную позицию по отношению не только к официальной Церкви, что понятно, но и к радикально настроенным кругам тоже, потому что они предпочитали в старообрядцах видеть оппозиционеров власти, им это было в них приятно. Лесков же всячески подчеркивал, что они к власти были лояльны и тем более к ним надо относиться милостиво.

Если это и заблуждение, то надо им дать возможность прожить и пережить его самостоятельно. На мой взгляд, очень выразительно иллюстрирует отношение к старообрядчеству Лескова сцена в «Печерских антиках». Там есть эпизод приезда государя в Киев. Киев тоже был очень разноплеменным и разноверческим городом, в том числе там были и старообрядцы.

Вот как Лесков описывает старца Малахию, который ждал, что когда государь взойдет на новопостроенный мост (он ради этого моста во многом и приехал, это было огромное и важное событие в жизни города), то он повернется к реке, покажет два перста и скажет, что вот какое должно быть истинное исповедание. При этом старец Малахия был уверен, что это не фантазия, а правда. Вот что случилось из этого всего. Во-первых, Лесков описывает, как он был одет:

«Одеян он был благочестивым предковским обычаем, в синей широкой суконной чуйке, сшитой совсем как старинный охабень и отороченной по рукавам, по вороту и по правой поле каким-то дрянным подлезлым мехом. Одежде отвечала и обувь: на ногах у старца были сапоги рыжие с мягкою козловою холявою, а в руках долгий крашеный костыль; но что у него было на голове посажено, тому действительно и описания не сделаешь. Это была шляпа, но кто её делал и откуда она могла быть в наш век добыта, того никакой многобывалый человек определить бы не мог. Историческая полнота сведений требует, однако, сказать, что штука эта была добыта почитателями старца Малахии в Киеве, а до того содержалась в тайниках магазина Козловского, где и обретена была случайно приказчиком его.

Скрипченком при перевозе редкостей моды с Печерска на Крещатик. Шляпа представляла собою превысокий плюшевый цилиндр, с самым смелым перехватом на середине и с широкими, совершенно ровными полями, без малейшего загиба ни на боках, ни сзади, ни спереди. Сидела она на голове словно рожон, точно как будто она не хотела иметь ни с чем ничего общего».

Когда появляется государь на мосту и вдруг останавливается посередине, старец впадает в неистовство, падает на колени.

«Он буквально был вне себя: «огонь горел в его очах, и шерсть на нём щетиной зрилась». Правая рука его с крепко стиснутым двуперстным крестом была прямо поднята вверх над головою, и он кричал (да, не говорил, а во всю мочь, громко кричал):

– Так, батюшка, так! Вот этак вот, родненький, совершай! Сложи, как надо, два пальчика! Дай всей земле одно небесное исповедание.

И в это время, как он кричал, горячие слёзы обильными ручьями лились по его покрытым седым мохом щекам и прятались в бороду… Волнение старца было так сильно, что он не выстоял на ногах, голос его оборвался, он зашатался и рухнул на лицо своё и замер… Можно бы подумать, что он даже умер, но тому мешала его правая рука, которую он всё-таки выправил, поднял кверху и все махал ею государю двуперстным сложением… Бедняк, очевидно, опасался, чтобы государь не ошибся, как надо показать «небесное исповедание».

Я не могу передать, как это выходило трогательно! Во всю мою жизнь после этого я не видал серьёзного и сильного духом человека в положении более трагическом, восторженном и в то же время жалком».

Вот эта картинка отлично иллюстрирует отношение Лескова к старообрядчеству. Серьезный, сильный духом человек, но трагический и жалкий. Лескова занимали не только старообрядцы, интересовали его и скопцы, и молокане, но особую симпатию он испытывал к штундистам (это такая протестантская ветвь, возникшая на юге России, преимущественно в Малороссии). Непонятно до конца ее происхождение.

Название «штундизм» связано с немецким корнем «штунде», означающим не просто «час», но и «час молитвы». Штундисты были протестантами, они не признавали священство, не признавали они и таинства в нашем понимании, но у них было две важные ценности.

Во-первых – Библия, читали они ее постоянно, изучали ее, независимо от сословия. Во-вторых, они проповедовали практическое христианство. Они считали, что главное – жить по Евангелию и делать христианские дела. И то, и другое было Лескову очень близко. И то, и другое он считал достойным подражания. И того, и другого ему очень недоставало в православии. Он посвятил штундистам немало своих публицистических работ, где тоже без всякого страха выражал им всяческое уважение.

Штундизм – это тема, которая появляется в самых разных его рассказах. Вот «Некрещеный поп», тоже очень показательный для Лескова рассказ. Оказывается, что совсем необязательно быть крещенным, чтобы стать священником, не это главное. Правда, потом его герой признан все-таки крещенным, если вы помните по сюжету. Лесков не настаивает на том, что это таинство свершилось, это ничему не помешало, его герой стал одним из самых лучших и любимых пастырей своей паствы.

Завершая этот круг хождения по разным верам вместе с Лесковым, коснемся еще и толстовства. Толстым Лесков был очарован без меры. Это было уже в поздние годы. После того, как Лесков прочитал ключевые работы позднего Толстого, где тот рассказывает, в чем его вера, Лесков, кажется, в Толстого просто влюбился. Все, что говорил Толстой, ему было близко. Он настаивал на встрече, они встретились, и это была довольно удачная встреча, судя по всему. Почему? Потому что Толстой потом записал про него, что он очень умный человек. Лесков уже в этой своей любви остановиться не мог, закидывал Толстого письмами бесконечной длины.

Лесков написал Толстому десятки писем, а Толстой написал ему шесть. Некоторые из них очень короткие. Словом, не то, чтобы не было взаимности, но, конечно, снизу вверх смотрел Николай Семенович на Льва Николаевича, хотя, любя его, во многом разделяя его взгляды на Церковь, он не любил толстовцев. Чем дальше, тем больше. Уже в самом конце своей жизни говорил: «Льва Николаевича Толстого люблю, а толстовцев нет» .

Можно представить, как его раздражала важное для толстовцев и для их жизненных практик обращение, когда они шли и занимались столярным делом, пытались сблизиться с народом. Лесков это воспринимал как маскарад, называл их ряжеными. Он слишком изнутри народ знал, в отличие даже от Льва Николаевича. Лесков совсем к другим кругам принадлежал, и он видел в этом фальшь. Толстовцев не любил, но все-таки с Толстым до конца жизни сохранил самые почтительные отношения.

На этом мы завершаем эту часть, из которой можем заключать, что искал Лесков правду повсюду. Искал в разных направлениях и все-таки настойчивее всего и дольше всего в православии. Вот об этом мы и поговорим. Конечно, я сегодня не успею и не смогу рассказать обо всех его рассказах и романах, где так и иначе эта тема присутствует. Остановлюсь на самых ключевых.

Тут мы не можем обойти стороной роман «Соборяне» – единственный роман в русской литературе, где главными героями являются священники, других таких романов мы не знаем, только Николай Семенович нам это подарил. Есть, конечно, «Братья Карамазовы», где появляется старец Зосима.

Есть «Рассказ отца Алексея» Тургенева. Но роман, в центре которого – протоиерей Савелий Туберозов, тихий, кроткий священник Захария Бенефактов и дьякон Ахилла Десницын, – такой роман один. Он уникальный. Лесков его бесконечно переписывал. Сохранилось множество черновиков. Первая редакция романа называлась «Чающие движения воды».

Публикация была приостановлена Лесковым – он не мог стерпеть сокращений, которые Краевский делал в романе в «Отечественных записках», оборвал публикацию. Вскоре она возобновилась в другом журнале – «Литературная библиотека», уже под названием «Соборяне», и опять оборвалась, журнал закрылся. Наконец, роман был закончен и вышел. Его очень трудно читать.

Я знаю, что у него есть некий круг поклонников, но не признаться себе в том, что это трудное чтение, не может никто. Там нет сквозного сюжета, там нет таких ярких и интересных приключений, за которыми можно было бы следить, что удерживало бы наше внимание. Это роман, которому Лесков дал подзаголовок «Романическая хроника». Здесь, таким образом, как бы нет ярко выраженных завязки, кульминации и развязки, то есть они есть все равно, но их надо прочувствовать и видишь их не с первого чтения.

Этот роман – подарок Лескова нам. Во-первых, здесь выведено духовенство. Во-вторых, Лесков не просто описал двух священников и одного дьякона: он сумел уловить типы. Это невероятно трудная вещь. У меня часто спрашивают на разных читательских встречах: «Кто сейчас герой нашего времени? Есть ли герой нашего времени?» Хороший вопрос.

Ответы я разные придумываю, один я придумала только вчера. У нас нет Лермонтова, чтобы увидеть героя нашего времени. Чтобы увидеть героя нашего времени, нужно обладать очень высокой степенью зоркости и чуткостью к истории, к сегодняшнему дню, к веяниям. Ей обладал не только Лермонтов, ей обладал, например, Тургенев. Тогда это возможно – в этой толпе современников увидеть того, кто может стать представителем времени, и увидеть его как представителя целого поколения и таким образом сразу описать тип.

Лесков тоже сделал невозможное: он описал несколько типов священников. Его Савелий Туберозов – это тип пылкого священника, который горит. Его ближайший родственник в литературе – протопоп Аввакум, к слову о старообрядцах. Написано немало замечательных работ (в частности Ольгой Майоровой), которые показывают, что Лесков пользовался житием протопопа Аввакума, когда сочинял этот роман, то есть он лепил своего персонажа во многом с Аввакума. Это раз.

Два – богатырь дьякон Ахилла, он немножко не интеллектуал, прямо скажем, не слишком, может быть, начитан и умен, но у него очень доброе сердце, он уверен, что многие проблемы можно решить с помощью просто физических сил. Жизнь его в этом разочаровывает. Третий – Захария Бенефактов, кроткий и тихий священник, который принимает последнюю исповедь Савелия.

Каждый из них – это типаж. То, что Лесков сумел их описать, говорит о его писательской глубине и зрелости. О чем «Соборяне»? Конечно, я не буду пересказывать (впрочем, отсутствующий) сюжет этой книги. Замечательно про «Соборян» написал критик Волынский. Настолько замечательно, что я прочитаю его мнение об этом.

«Лесков таинственно отвлекает внимание читателей от подробностей к чему-то высокому и важному. Ни на минуту мы не перестаем следить за развитием одной большой, сверхчувственной правды, которая как-то невидимо приближается к нам и неслышно овладевает душой».

Вы знаете, лучше об этом романе не скажешь, потому что невидимая и неслышная правда этого произведения – это и есть главное в нем. Савелий Туберозов ищет, где эта правда скрыта. Очень нежно описана Лесковым матушка Туберозова, это такая идеальная патриархальная пара, у них нет детей, и это представляет предмет его горя и скорби.

Но главное для него не это, а тот застой, который его окружает: все омертвело. Никто движения воды не чает, в том-то и дело. В конце концов, пройдя очень долгий путь, Савелий Туберозов произносит проповедь, которая и становится началом его конца. Он произносит в церкви проповедь, которую даже нам Лесков не дает возможность услышать, мы только читаем конспект этой проповеди.

Как Савелий ее произносил – мы не знаем. О чем эта проповедь? Ее фрагменты раскиданы по разным дневниковым записям Савелия, и поэтому я не буду цитировать только проповедь, я процитирую некоторые его дневниковые записи. Вот одна, часть которой стала очень знаменитой и все время цитируется. Он пишет в своем дневнике:

«Домик свой учреждал да занимался чтением отцов церкви и историков. Вывел два заключения, и оба желаю признавать ошибочными. Первое из них, что христианство на Руси еще не проповедано; а второе, что события повторяются и их можно предсказывать. О первом заключении говорил раз с довольно умным коллегой своим, отцом Николаем, и был удивлен, как он это внял и согласился. «Да, - сказал он, - сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся». Значит, не я один сие вижу, и другие видят, но отчего же им всем это смешно, а моя утроба сим до кровей возмущается».

В этом состоит его главная боль, и проповедь, с которой он выходит к своей пастве, – об этом, о том, что все оглохли, ослепли и не желают во Христа облечься, а только крестятся формально. Еще одна сторона этой проповеди вот в чем состоит. Савелий Туберозов попадает в грозу – это одна из самых ярких сцен романа. Гроза грозит ему смертью, он выживает, когда гроза заканчивается, но он видит, что дерево, которое рядом с ним стояло, подрублено, как на корню, и оно придавило ворона. Ворон хотел спрятаться в ветвях дерева, но погиб. Савелий Туберозов пишет:

«Сколь поучителен мне этот ворон. Там ли спасение, где его чаем, – там ли спасенье, где оной боимся?»

Вот куда движется его мысль. В том ли направлении мы смотрим? В проповеди же, говоря об этом, он еще и следующее произносит:

«Следуя Его божественному примеру, я порицаю и осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу пред собой во Храме. Церкви противна сия наемничья молитва».

Таким образом, против чего протестует Савелий вместе со своим автором? Против унижения духовенства, против равнодушия и невежества паствы, против ослабления связи между пастырем и паствой, против церковной лжи. Все это – изобретения Николая Семеновича. Все это активно обсуждалось тогда, в 1860-е годы, в церковной публицистике. Исследователи даже смотрели рукописи и видели, что некоторые газетные вырезки приклеены к рукописям Лескова, это то, что его питало и чем он так болел. Последние слова Савелия:

«…они здесь…божие живое дело губят…».

Он погибает совершенно ни за что, лишь в последнюю секунду ему привозят прощение и его можно отпеть в облачении, потому что за его смелую проповедь он был запрещен в служении и вскоре после этого умер. Здесь мы уже видим постепенный отход Лескова от Церкви, но он состоится еще не сразу и еще не скоро. На мой взгляд, ключевой рассказ для нашей темы – это рассказ «На краю света».

Прямо скажем, это один из моих любимых текстов. Я напомню в двух словах сюжет. Этот рассказ будет в центре сегодняшней беседы, потому что в нем все сошлось и в нем мы слышим выстраданную позицию Лескова по отношению к христианству, Евангелию и прочее. Это история о том, как православный епископ отправился в качестве миссионера на русский север и желал обратить в православие как можно больше дикарей. Кончилось все тем, что один из этих дикарей преподал ему такой урок, из которого он заключил, что, оказывается, свет Христов сияет вовсе не только в христианах и он не обязательно скрыт в крещении, а вот в этом простом дикаре, спасшем ему жизнь, он тоже присутствует.

Лесков эту мысль очень красиво доказывает. Собственно, рассказ начинается с беседы епископа, которого слушают несколько человек, они говорят о разных изображениях Христа, и заканчивается этот рассказ следующими словами, это уже самый финал:

«Поцените же вы, господа, хоть святую скромность православия и поймите, что верно оно дух Христов содержит, если терпит все, что Богу терпеть угодно. Право, одно его смирение похвалы стоит; а живучести его надо подивиться и за нее Бога прославить.

Мы все без уговора невольно отвечали:

- Аминь».

Вот здесь, мне кажется, самое главное слово – «Аминь». Все, что рассказал епископ о своих страшных приключениях, в которых он чуть не погиб, воспринято слушателем как проповедь. Лесков, безусловно, это подает как проповедь. Это, конечно, не только проповедь героя рассказа, а это проповедь самого Лескова.

Что же нам Николай Семенович здесь хочет сказать? Первое, что бросается в глаза в этом рассказе, – это огромное количество источников, на которые он ссылается. Я просто перечислю то, что он здесь цитирует: Книга Бытия, книга Исхода, книги ветхозаветных пророков, Евангелие, Откровение Иоанна Богослова, Деяния апостолов. Тут все понятно, все канонично.

Дальше он обращается к отцам Церкви, к проповедникам и использует не только молитву Кирилла Туровского, например, или поучение Кирилла Иерусалимского, или Исаака Сирина, но и ссылается на Тертуллиана, еретика, и на немецкого философа и мистика Карла Эккартсгаузена, и на античную и буддистскую мифологию, и на фольклор. Количество того, что он цитирует, – бесконечно. За этим, конечно, стоит идеологическая картина мира Лескова: последней правды, может, и нет, ее могут спеть все только хором.

Самым неожиданным в этом списке источников становится ссылка на Вергилия. Она звучит в одном из кульминационных мест рассказа. Уже епископ спасен, ему его дикарь, с которым они попали в страшную бурю и чуть не погибли, уже принес еды. Он смотрит вокруг, и вот что он видит:

«И в этом раздумье не заметил я, как небо вдруг вспыхнуло, загорелось и облило нас волшебным светом: все приняло опять огромные, фантастические размеры, и мой спящий избавитель представлялся мне очарованным могучим сказочным богатырем. Прости меня, блаженный Августин, а я и тогда разномыслил с тобою и сейчас с тобою не согласен, что будто «самые добродетели языческие суть только скрытые пороки». Нет; сей, спасший жизнь мою, сделал это не по чему иному, как по добродетели, самоотверженному состраданию и благородству; он, не зная апостольского завета Петра, «мужался ради меня (своего недруга) и предавал душу свою в благотворение». Авва, отче, сообщай себя любящему тебя, а не испытующему, и пребудь благословен до века таким, каким ты по благости своей дозволил и мне, и ему, и каждому по-своему постигать волю твою. Нет больше смятения в сердце моем: верю, что ты открыл ему себя, сколько ему надо, и он знает тебя, как и все тебя знает:

Largior hic campos aether et lumine vestit

Purpureo, solemque suum, sua sidera norunt! –

{Пышнее здесь эфир одевает пространства в убранство пурпурного света, и познают люди здешние солнце свое и звезды свои! (лат.)}

подсказал моей памяти старый Вергилий, – и я поклонился у изголовья моего дикаря лицом донизу, и, став на колени, благословил его, и, покрыв его мерзлую голову своею полою, спал с ним рядом так, как бы я спал, обнявшись с пустынным ангелом».

Здесь очень много любопытного. Здесь, как кажется, епископ и Лесков ссылаются на слова апостола Павла из Деяний апостольских о жертвеннике. Из Вергилия он цитирует открыто. Почему здесь Вергилий появляется? Можно для себя это понять и вообразить. Потому что Вергилий на особом счету в христианской культуре. Мы знаем, что он написал четвертую эклогу, которая христианскими комментаторами была интерпретирована, как предсказание рождения Христа. Это эклога, входящая в большую книгу Вергилия «Буколики», где описывается приход божественного младенца, который принесет благоденствие миру.

Более скептические исследователи говорят о том, что эта эклога посвящена рождению наследника в императорском доме и видеть здесь предсказание прихода Христа невозможно. Интересно, что эта эклога пишется на самой заре новой эры.

Я не буду сейчас в это погружаться, говорить о том, что на самом деле имел в виду Вергилий, потому что важна его репутация в культуре. Она такова, что Вергилий – это языческий поэт, который сумел увидеть что-то, что не может увидеть языческий поэт. Поэтому Данте взял его в свои проводники, и именно Вергилий вел Данте по кругам ада. Другого сопровождающего для христианского поэта Данте не нашлось.

Так же, как Вергилий приблизился к пониманию, что есть Христос, так и язычник, в понимании Лескова, может приблизиться к познанию Бога. Наверное, здесь параллель эта не случайна. Пустынный ангел здесь появляется, да? Здесь это тоже не какая-то оговорка, а явная проекция на изображение Иоанна Предтечи, на котором в виде ангела в звериных шкурах изображается Иоанн Креститель. Опять самая неожиданная проекция, потому что Иоанн Креститель спроецирован на дикаря, которого надо крестить.

Как это возможно вообще? Это возможно, потому что это происходит в рассказе Лескова. Получается, что в каком-то смысле крестит дикарь епископа, а не наоборот. Наверное, я не буду погружаться в другие нюансы этого замечательного рассказа и лишь добавлю одну деталь. Чуть раньше, до той сцены, которую я прочитала, есть еще одна, которая много объясняет в отношении Лескова к христианству и к миссионерству. Вот как видит епископ своего спасителя. Он уже заждался и уже распрощался с жизнью, а тот уже появился на горизонте:

«Опишу его вам как умею: ко мне плыла крылатая гигантская фигура, которая вся с головы до пят была облечена в хитон серебряной парчи и вся искрилась; на голове огромнейший, казалось, чуть ли не в сажень вышины, убор, который горел, как будто весь сплошь усыпан был бриллиантами или точно это цельная бриллиантовая митра… Все это точно у богато убранного индийского идола, и, в довершение сего сходства с идолом и с фантастическим его явлением, из-под ног моего дивного гостя брызжут искры серебристой пыли, по которой он точно несется на легком облаке, по меньшей мере как сказочный Гермес».

Вы видите, здесь все собрались, да? Здесь собрались и языческий бог Гермес, и индийский идол, здесь дикарь выглядит, как митрополит в бриллиантовой митре, – это все и есть смысл той проповеди, которую произносит владыка перед своими слушателями, а Лесков перед нами. Гармонический мир для Лескова тогдашнего, Лескова 1870-х – это мир, вмещающий в себя разные культуры, разные языки и взгляды. Высшее начало, которое может объединить и примирить все это, – вне зависимости от того, какую религию исповедует в данный момент человек и на каком языке он говорит.

Обращаясь к сюжету, в котором сталкиваются разные языки и культуры, Лесков декларирует существование вневременных универсальных истин, для выражения которых нужны средства большие, чем может дать один язык и одна культура. Понятно, что рассказ об этих истинах неизбежно должен включать в себя заимствования из разных языков и разных культур. По сути это рассказ еще ведь и о миссионерстве. Лесков таким образом говорит еще и о многоязычии, о том, что апостол должен говорить на всех языках, в зависимости от того, с кем он сейчас говорит.

Хотелось бы на этом остановиться, но не могу, потому что потом отношения Лескова и Церкви и православия менялись… Все-таки рассказ «На краю света» явно православию не противоречит, недаром он продается в церковных лавках, хотя, если вчитаться… Затем Лесков уходил от Церкви все дальше, в 1875-м году, два года спустя после рассказа, он замечательно написал своему знакомому в письме:

«Зато меня подергивает теперь написать русского еретика - умного, начитанного и свободомысленного духовного христианина, прошедшего все колебания ради искания истины Христовой и нашедшего ее только в одной душе своей».

Это желание написать роман о еретике так и не осуществилось, но поиски Лескова продолжались и продолжались все-таки за пределами Церкви. Куда он пошел дальше искать истину? Он стал искать человека.

Последний сюжет сегодня – это сюжет, связанный с поиском праведников. Конечно, он искал их гораздо раньше. Тот же Савелий Туберозов, все главные герои «Соборян» и герои «На краю света» – это уже вполне праведники, но где-то в 1880-е годы Лесков осознал это как задачу – искать этих людей и описывать. Он сам очень смешно и очень язвительно рассказал об обстоятельствах того, как ему эта идея пришла в голову, в предисловии к сборнику, который так и назывался «Три праведника», он вышел в 1886-м году. Он пишет в предисловии:

«При мне в сорок восьмой раз умирал один большой русский писатель. Он и теперь живет, как жил после сорока семи своих прежних кончин, наблюдавшихся другими людьми и при другой обстановке».

Дальше он рассказывает о той беседе, которая состоялась между ним и этим писателем (речь идет о Писемском, он его не называет). Говорят они о следующем. Писатель говорит, что его пьеса запрещена, а Лесков ему объясняет, что всем понятно, что он тут над всеми насмеялся, всех высмеял, что же он теперь хочет?

«- За то, что вы, зная наши театральные порядки, описали в своей пьесе всех титулованных лиц и всех их представили одно другого хуже и пошлее.

- Да-а; так вот каково ваше утешение. По-вашему небось все надо хороших писать, а я, брат, что вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости.

- Это у вас болезнь зрения.

- Может быть, - отвечал, совсем обозлясь, умирающий, - но только что же мне делать, когда я ни в своей, ни в твоей душе ничего, кроме мерзости, не вижу, и за то суще мне господь бог и поможет теперь от себя отворотиться к стене и заснуть со спокойной совестью, а завтра уехать, презирая всю мою родину и твои утешения.

И молитва страдальца была услышана: он «суще» прекрасно выспался, и на другой день я проводил его на станцию; но зато самим мною овладело от его слов лютое беспокойство.

«Как, - думал я, - неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни? Неужто все доброе и хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, - одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и твоей душе, мой читатель?»

Мне это было и ужасно, и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», но куда я ни обращался, кого ни спрашивал - все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот, и другой знавали. Я и стал это записывать. Праведны они, думаю себе, или неправедны - все это надо собрать и потом разобрать: что тут возвышается над чертою простой нравственности и потому «свято господу».

И вот кое-что из моих записей».

Дальше читатель переживает некоторое потрясение, потому что в этот сборник праведников Лесков включил не только рассказы, которые не вызывают вопросов, кто там праведник (например, «Инженеры-бессребреники» – это история о прекрасных людях, или истории о учителях, преподавателях, или «Кадетский монастырь»), но и «Очарованного странника» и «Левшу».

Если вы помните содержание «Очарованного странника», который убил трех людей, среди прочего, то возникает вопрос: какой же он праведник? В «Левше» тоже непонятно, кто праведник: левша? Он же алкоголик, во всяком случае, пьяница. В общем, лесковские праведники, как всегда у Лескова, очень неоднозначны.

Я уже произнесла слово «неоднозначность» – это то, на чем Лесков всегда настаивает, в том числе при разговоре о христианстве, о праведнике, о вере. Невозможно выставить оценки явлениям, событиям, людям. Невозможно их оценить с одной точки зрения, их надо оценивать со многих точек зрения. Его праведники, действительно, – странные люди, совершенно не обязательно симпатичные.

Как правило, Лесков опять оказывается очень глубок в их описании. Отсылаю вас, например, к рассказу «Однодум», где описывается человек безупречный, квартальный, он честно выполняет свою службу, он читает Библию, он знает ее наизусть. Когда приезжает губернатор и тому кажется, что губернатор недостаточно благоговейно вошел в храм, то он наклоняет в поклон этого губернатора и призывает его быть более смиренным. Губернатор его потом вызвал, поговорил с ним и понял, что это человек особенный.

Тем не менее, один из критиков написал об этом герое: «От него веет холодом», – в этом есть правда тоже. Этот абсолютно правильный человек, конечно, не слишком думает о тех, кто вокруг, и так истово служит истине, что в итоге опять никаких акцентов Лесков тут не ставит. В итоге по его вине умирает его мать, потому что он праведник, потому что ему говорят: «Твоя мать не должна стоять на базаре и продавать пирожки», – это был ее смысл жизни, она пекла пирожки и их продавала.

Сначала это был способ просто питаться, а затем и смысл жизни. «У тебя не должна стоять мать на базаре», – как это аргументировали, мы не знаем, но он ее убрал с базара, и она вскоре умерла – смысл жизни исчез. Так вот, лесковские праведники тоже очень неоднозначны, как и все у него.

Подытоживая, скажу еще вот о чем. Являясь проповедником любви, действенного добра, практического служения людям и считая, что подлинный писатель рожден для того, чтобы ускорить наступления Царства Божия на земле, Лесков, конечно, во многом шел путем Гоголя, Гоголь тоже всегда так хотел сделать.

Для Лескова, помимо Толстого, в поздние годы всегда был важен опыт Гоголя и его «Переписка с друзьями», которую Гоголь написал, чтобы Россию просветить. Некоторые единомышленники у Лескова были, но поиски его были все же уникальными. Мы ни у кого больше не найдем такого истового желания изобразить хорошего человека, доброго и светлого. Князь Мышкин у Достоевского, Алеша Карамазов у Достоевского, Платон Каратаев у Толстого, да, но это не осознано как главная задача.

Лесков же видел в этом свою цель. Он никогда не мог от христианской темы отойти, он никогда ее не оставлял. В конце жизни он продолжал об этом писать. Все его истории, которые он аранжировал, все о том же: не обязательно быть крещеным, не обязательно быть правоверным, истина Христова может воссиять в любом сердце и в любой момент.

Таким образом, перед нами очень, я бы сказала, современный писатель-мыслитель, потому что он проповедует вещи, которые для нашего уха сегодня звучат нормально и привычно, а тогда это было не так. Вера в терпимость, в бесконечную свободу, в право каждого верить так, как он считает нужным. Нетерпимость к форме, приоритет духа над буквой и неоднозначность.

Смысл его проповеди в том, чтобы мы все время сомневались, чтобы думали, верили Христу и не всегда верили людям, верили Евангелию, а не его интерпретациям и задавали себе тот же вопрос, что и Савелий Туберозов: там ли спасение, где его чаем?

Вопросы аудитории

– Мне кажется, что одна из главных ваших тем – это протест против формализма в понимании веры, против формализма в Церкви. Я хотела у вас спросить, вы лучше знаете современную литературу: есть ли в современной литературе кто-то, кто эту тему тоже развивает, кого можно тоже почитать?

– Я думаю и ничего придумать не могу, потому что у нас людей, пишущих на православную тему, очень мало. Мало писателей, в этом глубоко заинтересованных. Я не скажу, что у нас мало верующих писателей, но писателей, которым, как для Лескова, христианство – это воздух…
Его можно осуждать, вот Михаил Дунаев написал разоблачительн

ую статью. Хорошо, может быть, в чем-то Лесков был неправ перед православным христианством, но он был так горячо заинтересован в этом! Сегодня таких просто нет, я смело говорю: их нет.

У нас есть авторы, которые пишут на православные темы, но их книги все-таки очень осторожные, как правило. Лесков бесстрашно шел по буреломам, не оглядывался никогда и ни на что. Я сегодня не нахожу никого, кто вот так бы свободно мыслил, в том числе и об этом – о формализме в Церкви.

Есть замечательный роман Евгения Водолазкина «Лавр», это история о святом, вышедшая в прошлом году, всем ее очень рекомендую. Эта книга уникальна. Это жизнеописание средневекового святого, написанное современным языком, написанное совершенно бесстрашно, потому что под ногами этого святого иногда начинают скрипеть пластмассовые бутылки из XXI-го века, но это не воспринимается как какой-то диссонанс, а воспринимается как то, что времени нет и не будет. Я бы не сказала, что там вопрос стоит о форме и о свободе, это просто аромат свободы и все. Это творческая иллюстрация такой свободы и свободного отношения к христианству. Вот так я отвечу.

– Помните, у Лескова есть небольшой рассказ «Чертогон»? Я не поняла: это стеб или это искреннее восхищение сильным покаянием? Что это?

– Спасибо вам за напоминание об этом рассказе, это замечательный рассказ. По-моему, это тоже такой (возьму смелость на себя это сказать) автопортрет Николая Семеновича. Сейчас напомню вам его сюжет. Это история о том, как один очень состоятельный купец сначала всю ночь гуляет по полной, а потом идет и кается перед иконой, кается так же страстно, как он гулял.

Рассказчик в растерянности – и то, и другое. Это Лесков, он сам был все время раздвоен. По-моему, то, что я прочитала в начале, очень это хорошо иллюстрирует. Он страстно верил, и жил, и молился.

Я бы не сказала, что это сатира, это рассказ про русского человека. Что такое вера у русского человека? Это безмерность! Широк русский человек. Наверное, если на первом месте у меня рассказ «На краю света», то на втором у меня рассказ «Чертогон». Я его обожаю. Он абсолютно неоднозначен, опять же ничего не понятно. Плохо, что он гулял всю ночь? Да не плохо, просто это так!

– Расскажите об отношении Лескова к Иоанну Кронштадтскому.

Раздражал он его, вот и все! Даже не сам Иоанн Кронштадтский, а атмосфера. Лесков к чудесам, вслед за своим отцом, относился с большим скепсисом. Не то чтобы он в них совсем не верил, но он считал, что их гораздо меньше, чем людям этого хочется. То, что должен явиться Иоанн Кронштадтский и совершить чудо, – это его сердило.

Да, мы здесь встречаемся с таким интересным случаем: невстреча двух современников – Иоанна Кронштадтского и Лескова – и такое глубинное непонимание. Все-таки, кажется, хоть я и избегаю говорить, что Лесков что-то там не понял, но тут приходится признать, что увидеть святого в Иоанне Кронштадтском, как в священнике, он не смог.

Дмитрий Брянчанинов хорош до того момента, пока он не стал монахом; когда он стал Игнатием – все, для Лескова его больше не существует. В «Полуночниках» речь идет уже об Иоанне Кронштадтском, да, он такой там. В «Полуночниках» не просто карикатура появляется, а есть и признание некоторых его достоинств, но явно многое Лесков в Иоанне Кронштадтском не увидел.

Спасибо большое! Надеюсь, что мы не зря провели это время вместе. Всем желаю почитать Лескова, всего доброго!

Майя Кучерская. Просветительский портала «Православие и мир»