Двенадцать стульев (роман). Илья ильф - двенадцать стульев

Судьба литературного содружества Ильфа и Петрова необычна. Она трогает и волнует. Они работали вместе недолго, всего десять лет, но в истории советской литературы оставили глубокий, неизгладимый след. Память о них не меркнет, и любовь читателей к их книгам не слабеет.

Широкой известностью пользуются романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». В новых исторических условиях, на материале нашей современности, Ильф и Петров не только возродили старый, классический жанр сатирического романа, но и придали ему принципиально новый характер.

Мы называем прежде всего два эти романа, потому что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» действительно вершины творчества Ильфа и Петрова. Но романы эти возвышаются над целым литературным массивом, который составляют произведения самых различных жанров. Обозревая литературное наследие Ильфа и Петрова, не только произведения, написанные ими вместе, но и каждым в отдельности, нельзя не подивиться широте творческих возможностей писателей, литературному блеску фельетонов, очерков, комедий. Талант сатириков бил ключом. Впереди перед авторами открывалась широкая дорога. Они вынашивали множество замыслов, планов, тем. Сатира в произведениях писателей становилась все глубже. К сожалению, конец их содружества был трагичен. Жизнь Ильфа оборвалась слишком рано. А через несколько лет, тоже в расцвете таланта, погиб Петров.

Вся их недолгая совместная литературная деятельность тесно, неразрывно связана с первыми десятилетиями существования советской власти. Они не просто были современниками своей великой эпохи, но и активными участниками социалистического строительства, борцами на переднем крае. Смех был их литературным оружием, и они не сложили это оружие до конца своих дней.

Знакомясь с наследием Ильфа и Петрова, читатель поймет, какой большой потерей для советской литературы была их преждевременная гибель.

Мы вспоминаем первые годы Великой Октябрьской социалистической революции. Они исполнены живого, революционного драматизма. Народ ведет самоотверженную борьбу против всех старых общественных сил. Героическое время рождает героические натуры.

В эти годы народ разрушает основы капитализма и закладывает фундамент социалистического строя. Буржуазия оказывает бешеное сопротивление. Борьба идет во всех областях жизни – в промышленности, в сельском хозяйстве, в культуре, в быту. Это многосторонняя борьба. Народ творит дело революции не только с великой страстью, с энтузиазмом, с романтическим подъемом, но и с бодрой энергией, со светлой надеждой.

Люди терпели тогда неимоверные лишения. Революционные годы были и голодными годами. Однако очень часто народ переносил свои страдания со смехом, с улыбками, с шутками. В этом проявилась огромная моральная сила победителей. Дело разрушения гнилых стен и заборов старого социального строя – дело приятное и веселое.

От того времени дошли до нас народные песни, частушки, прибаутки, проникнутые подлинным юмором. Смех играл серьезную роль. «Смешное убивает», – говорят французы. Это верно. Народ бил своих врагов горячим и холодным оружием и добивал смехом.

Какую богатую пищу для сатиры и юмора дала, например, фигура нэпмана. В своеобразных условиях возникла эта особая разновидность частного собственника, приобретателя. Нэпман – тип капиталиста без капитализма. Он не имел уже сколько-нибудь глубоких корней в классовой почве. Это был сорняк, кое-где разросшийся довольно буйно, но лишенный социальной силы. Командные позиции прочно находились в руках рабочего класса. Народ был хозяином страны. А нэпман чувствовал, что он гость, чужак, пришелец, выходец с того света, и он торопился, жадно глотал, давясь кусками, пока не прогнали, пока не уничтожили. Нэпман был отвратителен, его курбеты смешны. Он сам издевался над собой, глумился с наглостью и цинизмом.

Все это были по существу своему мелочи, детали, пыль и сор, поднятые революционным вихрем. Это вскоре стало проходить. Многое исчезло, не оставив после, себя даже следов. Но в этом причудливом и порой комическом смешении старого и нового, когда нелегко было разобраться, где разрушается прошлое, где возникает будущее, были свои характерные черты.

Советская художественная литература в точности отразила эти процессы. В те годы создавались героические поэмы и эпопеи, лирические произведения, проникнутые высоким революционным пафосом, оптимистические трагедии. И вместе с тем громко звучал смех. Сатирическая и юмористическая литература расцвела, распустилась пышно и ярко, как-то сразу, словно давно дожидалась этого момента.

В журналах и газетах того времени были представлены самые разнообразные жанры комической литературы: юмористические стихи, басни, частушки, раешники. По-новому звучал смех на театральных подмостках. Веселый юмор проникал в музыку.

Всякие оттенки были в этом смехе. Иные смеялись с тоской по старому, злорадно радуясь и частным неудачам нового. В этом смехе, двусмысленном, неискреннем, не было никакой веры в будущее, сквозил гнилой скептицизм, смех переходил в глумление над всем окружающим. Но скептический смешок постепенно замирал под напором подлинной и меткой революционной сатиры. Демьян Бедный и Маяковский задавали тон сатирической литературе того времени. Они смеялись весело и зло, с глубокой верой в полное торжество нового общественного строя. Это был смех, идущий от здорового и сильного революционного чувства, смех передовой, новой силы над отжившим свое время общественным гнильем.

По задумке Валентина Катаева, друзьям предстояло работать над романом втроем. Такое поступательное совместное творчество в чем-то напоминало опыты немецких романтиков начала XIX века и деятелей русского «Арзамаса», которые устраивали коллективные творческие «симпосии». Собираясь вместе, писатели читали фрагменты из своих произведений, после чего обычно происходили оживленные дискуссии на тему услышанного, во время которых авторские тексты не только обсуждались и критиковались, но и писались совместными усилиями, превращаясь тем самым в намеренно создаваемое коллективное произведение искусства. Литературным плодом подобных совместных встреч и креативных бдений стал, к примеру, роман Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья». Название этого произведения в 1920-е годы в Советской России было использовано группой молодых литераторов (в их число входили Зощенко и Каверин), пытавшихся перенести принципы романтической иронии в изображении действительности на реалии молодого пролетарского государства. По сути, творческие и художественные принципы «Серапионов», в особенности Зощенко, легли в основу стиля и манеры изложения «Двенадцати стульев».

Благодаря НЭПу крестьяне получили возможность торговать излишками произведенной продукции

Предполагалось, что черновик романа будет написан Ильфом и Петровым, а Катаеву отводилась роль маститого литературного редактора, чья популярность была залогом коммерческого успеха произведения. Прочитав первую редакцию романа в сентябре 1927 года, Катаев, однако, отказывается от соавторства — предполагаемые «литературные негры» сами прекрасно справились с поставленной задачей. Получив одобрительную рецензию именитого коллеги, Ильф и Петров с удвоенной энергией берутся за работу, пишут и днем, и ночью — уже с января главы «12 стульев» начинают публиковаться в иллюстрированном журнале «Тридцать дней». Своеобразная игра в «литературного отца» романа — стратегия, прочно укрепившаяся в русской литературной традиции. Не случайно в воспоминаниях Петрова история о сюжете-«подарке» связана с одним из псевдонимов Катаева — Старик Собакин (Старик Саббакин). Петров таким образом напомнил читателям о расхожей пушкинской строке: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил», которая подвергалась постоянным ироническим обыгрываниям в 1920-е. Посвящением Катаеву открывалось и первое издание «12 стульев».

Сюжет «12 стульев» был предложен писателем Валентином Катаевым

Уже в начале публикации роман обрел невиданную популярность и сразу же разошелся на цитаты — небывалый случай в советской литературе. Однако, критика долгое время пребывала в растерянности, не понимая, как следует политически грамотно отреагировать на изданное произведение. В итоге, советские литературоведы условились считать объектом сатиры Ильфа и Петрова «отдельные недостатки», а не весь «советский образ жизни»: очень удобная формулировка как для поклонников, так и для оппонентов авторов «12 стульев». Стоит отметить, что действие в романе начинается весной и завершается осенью 1927 года — как раз накануне юбилея прихода к власти партии большевиков, десятилетия Советского государства. На это же время пришелся решающий этап открытой полемики официального партийного руководства с «левой оппозицией» — Л. Д. Троцким и его единомышленниками. Именно в контексте антитроцкистской полемики роман был необычайно актуален, тем более, что его сюжет строился на тезисах официальной пропаганды.

Частное предпринимательство в 1920-е годы

«12 стульев» можно со всей основательностью назвать «энциклопедией» советской жизни 1920-х годов. Не только главные герои романа, Остап Бендер и Киса Воробьянинов, но и эпизодические персонажи, созданные с помощью гротескного преувеличения, фельетонной гиперболизации, вышли со страниц романа и превратились в практически нарицательные типажи и даже своеобразные литературные «шаблоны».

Действие «12 стульев» начинается в 1927 году

Роман-путешествие бывшего уездного предводителя дворянства по своей структуре напоминает и авантюрные странствия Дон-Кихота, и масштабные картины русской действительности у Гоголя в «Мертвых душах». Путь Воробьянинова начинается в уездном городе N, откуда Ипполит Матвеевич отправляется в Старгород — туда же направляется и Остап Бендер. Их встреча стала некой «точкой бифуркации» для сюжетной канвы романа, а дальнейший совместный маршрут включает в себя тысячи километров пути. Зачин романа — «В уездном городе N…» — подчеркнуто традиционен и даже сказочен, нарочито связан с обыгрыванием и цитированием мотивов других литературных произведений. Образ провинциального городка создаётся с помощью изобразительных нюансов, растиражированных советской литературой 1920-х годов: безлюдные пространства в городской черте, животные наравне с развлекательными плакатами и афишами, единственный в уезде автомобиль.

Беспризорники в общежитии у приемника слушают радио

Описания советской столицы начинаются с небольшого лирического очерка о девяти вокзалах, через которые в Москву ежедневно входят тридцать тысяч приезжих. С Рязанского вокзала (ныне — Казанский) компаньоны направляются к общежитию имени Бертольда Шварца. В машинописную рукопись романа была включена фраза: «Когда проезжали Лубянскую площадь, Ипполит Матвеевич забеспокоился», — в журнальной же версии эту фразу решили убрать из политических соображений. Охотный Ряд описывается авторами как место, где царит суматоха; пресса тех лет, в том числе зарубежная, постоянно обращала внимание на беспорядочную уличную торговлю и борьбу милиции с несанкционированными «беспатентными» продавцами. Скелет — собственность студента Иванопуло — был куплен на Сухаревке, где находился большой стихийный рынок, а люди продавали фамильные ценности.

Кстати, описание «общежитного» быта практически полностью совпадает с реальными обстоятельствами жизни Ильфа, который, устроившись в 1923 году на работу в газету «Гудок», поселился в примыкающей к типографии комнате. Вся обстановка нехитрого быта состояла из матраса и стула, а вместо стен, как писал впоследствии Евгений Петров, стояли три фанерные ширмы. Это помещение стало прототипом комнаты-«пенала», в которой ютятся Коля и Лиза — обитатели общежития имени Бертольда Шварца. Обособление от коллективных реалий раннего советского общества и стремление к автономному, независимому существованию напоминает квартиру профессора Преображенского в калабуховском доме и «нехорошую квартиру» Воланда на Большой Садовой, 302-бис.

Москва 1920-х годов

Одной из ярких примет советского быта 1920-х годов стала предпринимательская активность, показанная в романе на примере торговых «проектов» отца Федора: собаководство, изготовление мраморного стирочного мыла, разведение кроликов и организация домашних обедов. Современники отмечали, что объявления о частных кухнях были распространённым явлением: такого рода услуги нередко оказывали интеллигентные семьи, оказавшиеся в сложном финансовом положении. В момент встречи конкурентов в коридоре старгородской гостиницы «Сорбонна» Бендер обращается к отцу Фёдору со словами: «Старые вещи покупаем, новые крадём!». По воспоминаниям легендарного певца Леонида Утёсова, первая часть этой фразы была известна всем одесситам, а в послереволюционную пору и москвичам — так обозначали своё появление старьевщики, торговавшие во дворах подержанными вещами. Из их лексикона была взята и другая реплика Бендера, адресованная священнику: «Мне угодно продать вам старые брюки».

Частная торговля на улицах Москвы

В главе «Муза дальних странствий», где повествуется о приезде в Старгород сначала отца Фёдора, а затем Воробьянинова, присутствует панорамная зарисовка о поведении путешественников в дороге. Фраза «Пассажир очень много ест» совпадает с наблюдениями современников Ильфа и Петрова — тема продуктового изобилия в поездах зачастую становилась объектом газетных очерков: «Все пьют, обложившись продовольствием — огромными хлебами, огромным количеством ветчины, огромными колбасами, огромными сырами».

Ироничное отношение к вагонным кушаньям соседствовало в прессе с критикой в адрес тех, кто отличался «жадностью к мясу». Лозунг «Мясо — вредно», предложенный Альхеном во 2-м доме Старсобеса, таким образом, полностью соответствовал идеологическим установкам того времени. Похожую фразу («Какая-нибудь свиная котлета отнимает у человека неделю жизни!») произносит в разговоре с Лизой и Коля Калачов, а упоминаемые в диалоге мужа и жены монастырский борщ, фальшивый заяц и морковное жаркое входили, вероятно, в меню недорогих студенческих столовых. Название вегетарианского заведения «Не укради», в котором питаются супруги, — вымышленное, однако в Москве действительно существовал трактир с названием «Дай взойду» и диетические столовые «Я никого не ем», «Примирись» и «Гигиена».

Карикатура на типичных «нэпманов» в журнале «Крокодил», 1922 год

Менялась политическая и идеологическая обстановка в стране, а с ней — и отношение к роману Ильфа и Петрова. После очередного издания в 1948 году было вынесено специальное постановление секретариата Союза писателей, в котором публикация «12 стульев» называлась «грубой политической ошибкой», сам роман объявлялся «вредным», а авторы, не сразу поняв направлений общественного развития в СССР, «преувеличили место и значение нэпманских элементов».

Роман Ильфа и Петрова изобилует реалиями советского быта 1920-х годов

Шедевр Ильфа и Петрова попал под цензурный запрет, который продолжался с 1949 по 1956 годы. Однако и с наступлением оттепели, позволившей «реабилитировать» роман, тысячи тиражей «12 стульев» непременно должны были сопровождаться пояснительными комментариями, которые, с одной стороны, восхваляли сатирические достоинства манеры Ильфа и Петрова, а с другой — представляли их, по словам писателя Константина Симонова, «людьми, глубоко верившими в победу светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма».

Едва «12 стульев» вышли в свет, как у Ильфа появились и новые брюки, и слава, и деньги, и отдельная квартира со старинной мебелью, украшенной геральдическими львами.

13 апреля 1937 года в Москве скончался популярный советский писатель Илья Ильф. Родившийся в 1897 году в Одессе, Илья Арнольдович долгое время работал бухгалтером, журналистом и редактором в юмористическом журнале. В 1923 году Ильф переехал в Москву, где он стал сотрудником газеты «Гудок». Во время работы началось творческое сотрудничество Ильи Ильфа и Евгения Петрова, который также работал в «Гудке». В 1928 году Ильф и Петров выпустили роман «Двенадцать стульев», который стал невероятно популярным среди читателей, был экранизирован огромное количество раз в разных странах, а главный персонаж произведения — комбинатор Остап Бендер — стал народным любимцем. Спустя три года Ильф и Петров выпустили продолжение романа о приключениях Бендера — «Золотой теленок», который также стал отечественным хитом. В материале рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о карьере, жизни и любви популярного писателя Ильи Ильфа.

В первом издании «12 стульев» иллюстратор придал Остапу Бендеру черты известного писателя Валентина Катаева — весельчака и любителя авантюр. Однако у Ильи Ильфа был один знакомый, куда больше годившийся на роль Великого комбинатора…

Из своей богатой событиями биографии Митя Ширмахер охотно сообщал только одно: «Я — внебрачный сын турецкоподданного». На вопрос: «Кто вы по профессии?» — гордо отвечал: «Комбинатор!» Во всей Одессе не было вторых таких френча и галифе, как у Мити: ярко-желтые, блестящие (он сшил их из ресторанных портьер). При этом Митя сильно хромал, носил ортопедический ботинок, а глаза у него были разными: один зеленый, другой желтый.

Ильф познакомился с этим колоритным человеком, которого литературоведы потом запишут в прототипы Остапа Бендера, в 1920 году в одесском «Коллективе поэтов». Отношение к поэзии Митя имел весьма отдаленное, зато вел бурную окололитературную деятельность. Например, выбил у одесского горсовета помещение и деньги на открытие литературного кафе, которое почему-то называлось «Пэон четвертый». За бесплатный ужин там читали свои произведения Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Юрий Олеша. Кафе пользовалось немалой популярностью. А в чей карман шел доход — догадаться нетрудно. Митя Ширмахер умел обделывать дела! В то время как во всей Одессе шло «уплотнение» и получить комнату в 10 метров для семьи из пяти человек почиталось за счастье, Митя один ухитрился занять обширную трехкомнатную квартиру, обставленную старинной мебелью, с кузнецовским фарфором, столовым серебром и беккеровским роялем.

В этой квартире проводил веселые вечера весь «Коллектив поэтов». Ильф любил сидеть на подоконнике, иронично улыбаясь негритянского склада губами. Время от времени он изрекал что-нибудь глубокомысленное: «Комнату моей жизни я оклеил мыслями о ней» или «Вот девушки высокие и блестящие, как гусарские ботфорты». Молодой, элегантный, значительный. Даже самая обычная кепка с рынка на его голове приобретала аристократический вид. Что уж говорить о длинном узком пальто и непременном пестром шелковом шарфе, повязанном с элегантной небрежностью! Друзья называли Ильфа «наш лорд». Сходство усугубляла вечная пенковая трубка и Бог знает где раздобытое английское пенсне.

Как-то раз одной знакомой, собравшейся переезжать из Одессы, понадобилось распродать вещи на толкучке. Ильф вызвался помочь. Со скучающим видом подошел к ней, стал прицениваться, нарочито коверкая слова. Перекупщики встрепенулись: раз иностранец готов купить, значит, вещи-то хорошие! Оттеснив Ильфа, они в считаные минуты раскупили все. «И этот сын — артист», — сокрушенно вздыхал отец Ильфа, узнав об этой истории.

10-летний Иехиэль-Лейб (справа) с семьей. 1907 г. Фото: РГБИ

Неудачные сыновья Арье Файнзильберга

Отец, Арье Файнзильберг, был мелким служащим в Сибирском торговом банке. Сыновей у него было четверо (Илья, а вернее Иехиэль-Лейб, был третьим). Арье и не мечтал дать приличное образование всем, но уж старшего-то, Саула, он видел в мечтах солидным бухгалтером. Сколько денег ушло на обучение в гимназии, затем в коммерческом училище — все напрасно! Саул стал художником, переименовавшись в Сандро Фазини (он писал в кубистической манере, со временем уехал во Францию, выставлялся там в модных салонах. А в 1944 году вместе с семьей погиб в Освенциме). Старик Файнзильберг, еле оправившись от разочарования, принялся за второго сына, Мойше-Арона: и снова гимназия, и снова коммерческое училище, и снова непомерные для семьи траты… И снова та же история.

Взяв псевдоним Ми-Фа, юноша тоже подался в художники. С третьим сыном Арье Файнзильберг поступил умнее — вместо коммерческого отдал в ремесленное, где не преподавали ничего лишнего и «соблазнительного», вроде рисования. И некоторое время Иехиэль-Лейб радовал своего старика: стремительно переменив множество профессий от токаря до мастера по глиняным головам в кукольной мастерской, юноша в 1919 году сделался-таки бухгалтером.

Его взяли в финсчетотдел Опродкомгуба — Особой губернской продовольственной комиссии по снабжению Красной армии. В «Золотом теленке» Опродкомгуб будет описан как «Геркулес». Это там в кабинетах причудливым образом сочетались конторские столы с никелированными кроватями и золочеными умывальниками, оставшимися от гостиницы, которая прежде располагалась в здании. А люди часами изображали полезную деятельность, втихую проворачивая мелкие и крупные махинации.

А в двадцать три года третий сын вдруг огорошил отца признанием: мол, его призвание — литература, он уже вступил в «Коллектив поэтов», а службу он бросает. Большую часть дня Иехиэль-Лейб лежал теперь на кровати и думал о чем-то, теребя жесткий завиток волос на лбу. Писать ничего не писал — разве что сочинил себе псевдоним: Илья Ильф. Но почему-то все окружающие были уверены: кто-кто, а уж он-то со временем станет действительно большим писателем! И, как известно, ошиблись только наполовину. В том смысле, что Ильф сделался «половиной» великого писателя. Второй «половиной» стал Петров.

Илья Ильф и Евгений Петров Фото: ТАСС

За золотой портсигар

«Томят сомнения — не зачислят ли нас с Женей на довольствие как одного человека?» — шутил Ильф. Они мечтали погибнуть вместе, в катастрофе. Страшно было подумать, что кому-то из них придется остаться один на один с пишущей машинкой.

Будущие соавторы познакомились в 1926 году в Москве. Ильф перебрался туда в надежде найти какую-либо литературную работу. Валентин Катаев, товарищ по одесскому «Коллективу поэтов», успевший к тому времени сделать в Москве большую писательскую карьеру, привел его в редакцию газеты «Гудок». «Что он умеет?» — спросил редактор. — «Все и ничего». — «Маловато». В общем, Ильфа взяли правщиком — готовить к печати письма рабочих. Но вместо того чтобы просто исправлять ошибки, он стал переделывать письма в маленькие фельетоны. Скоро его рубрика стала любимой у читателей. А потом тот же Катаев познакомил Ильфа со своим родным братом Евгением, носившим псевдоним Петров.

Совсем мальчишкой Евгений пошел работать в украинский уголовный розыск. Самолично произвел дознание по семнадцати убийствам. Ликвидировал две лихие банды. И голодал вместе со всей Украиной. Говорят, это с него писал своего следователя автор повести «Зеленый фургон». Понятно, что Катаев, живя в спокойной и относительно сытой Москве, с ума сходил от тревоги, по ночам видел страшные сны о брате, сраженном из бандитского обреза, и всячески уговаривал того приехать. В конце концов уговорил, пообещав поспособствовать с устройством в Московский уголовный розыск. Впрочем, вместо этого Валентин хитростью заставил брата написать юмористический рассказ, пробил его в печать и путем невероятных интриг добился весьма высокого гонорара. Так Евгений попался на «литературную удочку». Сдал казенный наган, оделся, пополнел и завел приличных знакомых. Единственное, чего ему не хватало, это уверенности в своих силах. Вот тут-то Катаеву и пришла в голову великолепная мысль — объединить двух начинающих писателей, чтобы вместе набивали руку в качестве «литературных негров». Предполагалось, что они будут разрабатывать для Катаева сюжеты, а он сам потом, отредактировав написанное, на титульном листе поставит свое имя первым. Первый сюжет, который предложил Ильфу с Петровым Катаев, был поиск бриллиантов, спрятанных в стуле.

Впрочем, «литературные негры» очень быстро взбунтовались и заявили Катаеву, что роман ему не отдадут. В качестве отступного обещали золотой портсигар с гонорара. «Смотрите же, братцы, не надуйте», — сказал Катаев. Надуть не надули, но по неопытности купили женский портсигар — маленький, изящный, с бирюзовой кнопочкой. Катаев пробовал было возмущаться, но Ильф сразил его аргументом: «Уговора о том, что портсигар должен быть непременно мужским, не было. Лопайте что дают».

…Ильфу — 29 лет, Петрову — 23. Раньше они жили совсем по-разному, имели разные вкусы и характеры. Но писать вместе у них почему-то получилось гораздо лучше, чем по отдельности. Если слово приходило в голову одновременно обоим, его отбрасывали, признавая банальным. Ни одна фраза не могла остаться в тексте, если кто-то из двоих был ею недоволен. Разногласия вызывали яростные споры и крики. «Женя, вы трясетесь над написанным, как купец над золотом! — обвинял Петрова Ильф. — Не бойтесь вычеркивать! Кто сказал, что сочинять — легкое дело?» Дело оказалось не только нелегким, но и непредсказуемым. Остап Бендер, к примеру, был задуман второстепенным персонажем, но по ходу дела его роль все разрасталась и разрасталась, так что авторы уже не смогли с ним совладать. Они относились к нему как к живому человеку и даже раздражались на его нахальство — потому и решили его «убить» в финале.

Между тем до финала было далеко, а сроки сдачи, оговоренные с журналом «30 дней» (о публикации романа в семи номерах договорился Катаев), поджимали. Петров нервничал, а Ильф, казалось, и в ус не дул. Бывало, что в самый разгар работы он бросал взгляд в окно и непременно заинтересовывался. Его внимание могло привлечь колоратурное сопрано, разносившееся из соседней квартиры, или пролетавший в небе аэроплан, или мальчишки, играющие в волейбол, или просто знакомый, переходивший дорогу. Петров ругался: «Иля, Иля, вы опять ленитесь!» Впрочем, он знал: жизненные сценки, подсмотренные Ильфом, когда он вот так вот лежит животом на подоконнике и, кажется, попросту бездельничает, рано или поздно пригодятся для литературы.

В ход шло все: фамилия мясника, на лавку которого когда-то выходили окна квартиры Ильфа на Малой Арнаутской, — Бендер, воспоминания о путешествии по Волге на пароходе «Герцен» для распространения облигаций государственного крестьянского выигрышного займа (в «12 стульях» «Герцен» превратился в «Скрябин»). Или общежитие типографии в Чернышевском переулке (в романе этот муравейник получил имя монаха Бертольда Шварца), в котором Ильфу, как безнадежно бездомному журналисту, был предоставлен «пенальчик», отгороженный фанерой. Рядом в наружном коридоре жили татары, однажды они привели туда лошадь, и по ночам она немилосердно стучала копытами. У Ильфа была половина окна, матрац на четырех кирпичах и табурет. Когда он женился, к этому добавился примус и немного посуды.

Илья Ильф с женой Марией

Любовь, или квартирный вопрос

Семнадцатилетнюю Марусю Тарасенко он встретил еще в Одессе. Его брат-художник Ми-Фа (его еще звали Рыжий Миша), до того как перебраться в Петроград, преподавал в одесской девичьей живописной школе, и Маруся была одной из его учениц. И, как бывает, сгорала от тайной любви к учителю. Ильфа девушка поначалу воспринимала только как брата Ми-Фы. Но со временем его влюбленные взгляды и чудесные, трогательные письма (в особенности именно письма!) возымели действие. «Я видел только тебя, смотрел в большие глаза и нес чепуху. …Моя девочка с большим сердцем, мы можем видаться каждый день, но до утра далеко, и вот я пишу. Завтра утром я приду к тебе, чтоб отдать письма и взглянуть на тебя». Словом, Маруся забыла Рыжего Мишу, не обращавшего на нее ни малейшего внимания, и полюбила Илью.

Они любили ночами сидеть на подоконнике, смотреть в окно, читать стихи, курить и целоваться. Мечтали о том, как станут жить, когда поженятся. А потом Илья уехал в Москву, потому что в Одессе перспектив не было. И начался двухлетний мучительно-нежный роман в письмах… Он: «Моя девочка, во сне вы целуете меня в губы, и я просыпаюсь от лихорадочного жара. Когда я увижу вас? Писем нет, это я, дурак, думал, что меня помнят… Я люблю вас так, что мне больно. Если разрешите — целую вашу руку». Она: «Я люблю деревья, дождь, грязь и солнце. Люблю Илю. Я здесь одна, а вы там… Иля, родной мой, Господи! Вы в Москве, где столько людей, вам не трудно забыть меня. Я вам не верю, когда вы далеко». Она писала, что боится: вдруг при встрече покажется ему скучной и противной. Он: «Ты не скучная и не противная. Или скучная, но я тебя люблю. И руки люблю, и голос, и нос, нос в особенности, ужасный, даже отвратительный нос. Ничего не поделаешь. Я люблю такой нос. И твои глаза серые и голубые». Она: «Иля, у меня глаза совсем не серые и голубые. Мне очень жаль, что не серые и голубые, но что я могу сделать! Может, у меня волосы синие и черные? Или нет? Не сердитесь, родной. Мне вдруг сделалось очень весело».

Раз в полгода Маруся приезжала к Илье в Москву, и в один из таких приездов они поженились, почти случайно. Просто билеты на поезд стоили дорого, а став женой сотрудника газеты железнодорожников, она получала право на бесплатный проезд. Вскоре Ильф уговорил жену в ожидании разрешения «квартирного вопроса» перебраться в Петроград, к Ми-Фе. Тот и сам писал Марусе: «Мои комнаты, моя мансарда, мои знания, моя лысина, я весь к Вашим услугам. Приезжайте. Игра стоит свеч». Но только ужиться эти двое не смогли: Ми-Фа, который все называл невестку «золотоволосой ясностью», «лунной девочкой», вдруг наговорил ей грубостей: мол, в Марусе нет жизни, нет веселости, она мертвая. Может, просто ревновал ее к брату?..

К счастью, вскоре Ильф смог забрать жену к себе — он получил комнату в Сретенском переулке. Его соседом по квартире стал Юрий Олеша, тоже молодожен. Чтобы хоть как-то обставиться, молодые писатели продали на толкучке почти всю одежду, оставив одни на двоих приличные брюки. Сколько же было горя, когда жены, наводя в квартире порядок, случайно вымыли этими брюками пол!

Впрочем, едва «12 стульев» вышли в свет, как у Ильфа появились и новые брюки, и слава, и деньги, и отдельная квартира со старинной мебелью, украшенной геральдическими львами. И еще — возможность баловать Марусю. С тех пор из домашних обязанностей у нее осталось только руководить домработницей и еще няней, когда на свет появилась дочь Сашенька. Сама же Маруся играла на рояле, рисовала и заказывала мужу подарки. «Браслет, вуали, туфли, костюм, шляпу, сумку, духи, помаду, пудреницу, шарф, папиросы, перчатки, краски, кисти, пояс, пуговицы, украшения» — вот список, который она дала ему в одну из заграничных командировок. А таких командировок у Ильфа с Петровым было множество! Ведь «12 стульев» и «Золотого теленка» растащили на цитаты не только на родине, но и в добром десятке стран…

Илья Ильф с дочкой Сашей. 1936 г. Фото: ГЛМ

Ich sterbe

Работу над «Золотым теленком» Ильф чуть было не завалил. Просто в 1930 году, заняв у Петрова 800 рублей, он купил фотоаппарат «Лейка» и увлекся как мальчишка. Петров жаловался, что теперь у него нет ни денег, ни соавтора. Целыми днями Ильф щелкал затвором, проявлял, печатал. Друзья шутили, что даже консервы он теперь открывает при красном свете, чтобы не засветить. Что он фотографировал? Да все подряд: жену, Олешу, разрушение храма Христа Спасителя, фетровые боты… «Иля, Иля, пойдемте же трудиться!» — тщетно взывал Петров. Издательство чуть было не разорвало с писателями контракт, но тут Ильф, наконец, образумился.

После «Теленка» их популярность удесятерилась! Теперь им приходилось много выступать перед публикой. Ильфа это тяготило, и от волнения он вечно выпивал графин воды. Люди шутили: «Петров читает, а Ильф пьет воду и покашливает, словно у него от чтения пересохло в горле». Они по-прежнему не мыслили жизни друг без друга. Но вот сюжет нового романа все никак не могли найти. Между делом сочинили сценарий «Под куполом цирка». По нему Григорий Александров снял фильм «Цирк», которым Ильф с Петровым остались крайне недовольны, так что даже потребовали снять свои фамилии из титров. Потом, побывав в США, принялись за «Одноэтажную Америку». Дописать ее Ильфу было не суждено…

Первый приступ болезни случился с ним еще в Новом Орлеане. Петров вспоминал: «Ильф был бледен и задумчив. Он один уходил в переулочки, возвращался еще более задумчивый. Вечером сказал, что уже 10 дней болит грудь, днем и ночью, а сегодня, кашлянув, увидел кровь на платке». Это был туберкулез.

Он прожил еще два года, не прекращая работать. В какой-то момент они с Петровым попробовали писать отдельно: Ильф снял дачу в Красково, на песчаной почве, среди сосен, — там ему полегче дышалось. А Петров не смог вырваться из Москвы. В результате каждый написал по несколько глав, и оба нервничали, что другому не понравится. А когда прочли, поняли: получилось так, словно писали вместе. И все равно они решили больше не ставить таких экспериментов: «Разойдемся — погибнет большой писатель!»

Однажды, взяв в руки бутылку шампанского, Ильф грустно пошутил: «Шампанское марки «Ich Sterbe» («Я умираю»), — имея в виду последние слова Чехова, сказанные за бокалом шампанского. Потом проводил Петрова до лифта, сказав: «Завтра в одиннадцать». В ту минуту Петров подумал: «Какая странная у нас дружба… Мы никогда не ведем мужских разговоров, ничего личного, и вечно на «вы»... На следующий день Илья уже не встал. Ему было всего 39 лет…

Когда в апреле 1937 года хоронили Ильфа, Петров сказал, что это и его похороны. Ничего особенно выдающегося в литературе он один не сделал — разве что написал сценарий к фильмам «Музыкальная история» и «Антон Иванович сердится». В войну Петров ушел военкором на фронт и в 1942 году в возрасте 38 лет разбился на самолете под Севастополем. Все остальные пассажиры остались живы.

Потом говорили, что Ильфу с Петровым повезло, что они оба ушли так рано. В 1948 году в специальном постановлении Секретариата Союза писателей их творчество было названо клеветническим и предано анафеме. Впрочем, через восемь лет «12 стульев» реабилитировали и переиздали. Кто знает, что могло бы произойти с писателями и их семьями за эти восемь лет, проживи Ильф и Петров чуть дольше…

Илья Арнольдович Ильф, Евгений Петрович Петров

Двенадцать стульев

Посвящается

Валентину Петровичу

Часть первая

СТАРОГОРОДСКИЙ ЛЕВ

БЕЗЕНЧУК И «НИМФЫ»

В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города N была тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это мешало ей собирать членские взносы.

Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянинова, хотя этими вопросами по роду своей службы он ведал с девяти утра до пяти вечера ежедневно с получасовым перерывом для завтрака.

По утрам, выпив из морозного, с жилкой, стакана свою порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из полутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу имени товарища Губернского. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами угрюмо возлежали дубовые пыльные и скучные гробы гробовых дел мастера Безенчука. Далее «Цирульный мастер Пьер и Константин» обещал своим потребителям «холю ногтей» и «ондулянсион на дому». Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею на большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прислоненную к одиноко торчащим воротам вывеску:

Хотя похоронных дел было множество, но клиентура у них была небогатая. «Милости просим» лопнуло еще за три года до того, как Ипполит Матвеевич осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и даже однажды пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб.

Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше кого бы то ни было, потому что служил в загсе, где ведал столом регистрации смертей и браков.

Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надгробную плиту. Левый угол его был уничтожен крысами. Хилые его ножки тряслись под тяжестью пухлых папок табачного цвета с записями, из которых можно было почерпнуть все сведения о родословных жителей города N и о генеалогических дровах, произросших на скудной уездной почве.

В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с золотой дужкой. Очков он не носил. Однажды, решив, что носить пенсне не гигиенично, Ипполит Матвеевич направился к оптику и купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями. Очки с первого раза ему понравились, но жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук, к очкам привык и носил их с удовольствием.

Бонжур! - пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с постели. «Бонжур» указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром расположении. Сказанное при пробуждении «гут морген» обычно значило, что печень пошаливает, что пятьдесят два года - не шутка и что погода нынче сырая. Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в довоенные штучные брюки, завязал их у щиколоток тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с узкими квадратными носами. Через пять минут на Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой, и переливчатый люстриновый пиджачок. Смахнув со своих седин оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матвеевич зверски пошевелил усами, в нерешительности потрогал рукою шероховатый подбородок, провел щеткой по коротко остриженным алюминиевым волосам и, учтиво улыбаясь, двинулся навстречу входившей в комнату теще - Клавдии Ивановне.

Эпполе-эт, - прогремела она, - сегодня я видела дурной сон.

Слово «сон» было произнесено с французским прононсом.

Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до ста восьмидесяти пяти сантиметров, и с такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще с некоторым пренебрежением. Клавдия Ивановна продолжала:

Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке.

Я очень встревожена. Боюсь, не случилось бы чего.

Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на голове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны. Он сморщил лицо и раздельно сказал:

Ничего не будет, маман. За воду вы уже вносили?

Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были помыты. Ипполит Матвеевич не любил своей тещи. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когданибудь поумнеет. Скупа она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не давала развернуться этому захватывающему чувству. Голос у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце, от крика которого, как известно, приседали кони. И кроме того,- что было самым ужасным,- Клавдия Ивановна видела сны. Она видела их всегда. Ей снились девушки в кушаках, лошади, обшитые желтым драгунским кантом, дворники, играющие на арфах, архангелы в сторожевых тулупах, прогуливающиеся по ночам с колотушками в руках, и вязальные спицы, которые сами собой прыгали по комнате, производя огорчительный звон. Пустая старуха была Клавдия Ивановна. Вдобавок ко всему под носом у нее выросли усы, и каждый ус был похож на кисточку для бритья.

Ипполит Матвеевич, слегка раздраженный, вышел из дому.

У входа в свое потасканное заведение стоял, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, гробовых дел мастер Безенчук. От систематических крахов своих коммерческих начинаний и от долговременного употребления внутрь горячительных напитков глаза мастера были ярко-желтыми, как у кота, и горели неугасимым огнем.

Почет дорогому гостю! - прокричал он скороговоркой, завидев Ипполита Матвеевича. - С добрым утром!

Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнанную касторовую шляпу.

Как здоровье тещеньки, разрешите узнать?

Мр-мр-мр, - неопределенно ответил Ипполит Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал дальше.

Ну, дай бог здоровьичка,- с горечью сказал Безенчук,- одних убытков сколько несем, туды его в качель!

И снова, скрестив руки на груди, прислонился к двери.

У врат похоронного бюро «Нимфа» Ипполита Матвеевича снова попридержали.

Владельцев «Нимфы» было трое. Они враз поклонились Ипполиту Матвеевичу и хором осведомились о здоровье тещи.

Здорова, здорова, - ответил Ипполит Матвеевич, - что ей делается! Сегодня золотую девушку видела, распущенную. Такое ей было видение во сне. Три «нимфа» переглянулись и громко вздохнули. Все эти разговоры задержали Ипполита Матвеевича в пути, и он, против обыкновения, пришел на службу тогда, когда часы, висевшие над лозунгом «Сделал свое дело - и уходи», показывали пять минут десятого.

Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно за усы, прозвали в учреждении Мацистом, хотя у настоящего Мациста никаких усов не было.

Первый роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Двенадцать стульев" вышел в свет в 1927 году. Через четыре года был опубликован "Золотой теленок". Отошло в прошлое многое из того, что осмеяно в этих романах, канули в небытие некоторые из выведенных в них типов, но самые книги Ильфа и Петрова не устарели и не утратили своей силы и прелести. Пользуясь критической терминологией, о них можно сказать, что они прошли проверку временем, а говоря проще-их по-прежнему читают и любят.

Илья Ильф и Евгений Петров писали свой первый роман, засиживаясь по вечерам в редакции газеты "Гудок", где они работали в те годы в качестве литературных сотрудников в отделе читательских писем, рабкоровских заметок и фельетонов.
Сюжет "Двенадцати стульев", конечно, не бесспорен хотя бы уж потому, что он традиционен и весьма условен. Но авторы ни. сколько и не стремились эту условность скрыть. История двух жуликов, которые рыщут по стране в погоне за брильянтами, зашитыми старорежимной дамой в обивку стула, была удобна прежде всего потому, что она позволяла авторам непринужденно и естественно переходить от одной встречи к другой и от другой к третьей, почти в каждой из них острым сатирическим пером расправляясь с проявлениями старого быта. Если бы роман писался просто для того, чтобы поведать читателю историю погони за брильянтами, а находка их двумя проходимцами представляла бы собой счастливый конец, такая книга вряд ли пережила бы в памяти читателей год своего появления в свет. Но сюжет в "Двенадцати стульях", при всем его остроумии и тщательной разработанности, всего лишь нить, скрепляющая сатирические эпизоды, составляющие подлинную суть книги. Если же говорить о счастливом конце, то как нам ни интересно узнать, чем завершатся поиски Бендера и Воробьянинова, однако финал, при котором брильянты мадам Петуховой попали бы в их руки, воспринимался бы нами не как счастливый, а скорее как несчастный. И наоборот, когда потерявший человеческое подобие, перерезавший горла своему компаньону, бывший предводитель дворянства Воробьянинов приходит к новому рабочему клубу и узнает, что клуб построен на найденные стариком сторожем брильянты, этот безусловно несчастный для обоих героев романа конец ощущается читателями как счастливый, как закономерный и даже как символический.
Действие "Двенадцати стульев" развертывается в том же 1927 году, в котором был написан роман. В богатой коллекции отрицательных типов, выведенных в нем, можно найти персонажей с особенно отчетливой печатью того времени. Но рядом с ними есть и такие, которые дожили до наших дней, весьма мало изменившись и самым фактом своего существования подтверждая, что пережитки капитализма не так-то легко победить.

Игорь Горбачев, Дата рождения: 20 октября 1927 года
20 октября, 1927 года – 19 февраля, 2003 года
Горбачев Игорь Олегович – актёр театра и кино, театральный режиссёр. Профессор. Действительный член Петровской академии наук и искусств.
С Ленинградским театром драмы связана практически вся жизнь актера. Здесь он сыграл огромное количество ролей. Самые удачные работы Игоря Олеговича сыграны им в спектаклях классического репертуара: Треплев в "Чайке" А.П. Чехова, Васька Пепел в пьесе М. Горького "На дне", Лаврецкий из Тургеневском "Дворянском гнезде"и др.
С 1975 года Игорь Олегович стал художественным руководителем театра и проработал на этой должности до 1991 года. Кроме того, Игорь Горбачев не раз выступал и в роли режиссера, поставив на сцене Государственного академического театра имени А.С. Пушкина "Женитьбу Бальзаминова" по пьесе Островского, "Фельдмаршала Кутузова" по произведению Соловьева, "Марию Тюдор" по Гюго и многие другие пьесы. Среди своих любимых спектаклей Горбачев называл "Сердца трех", "Годы странствий", "Друзья и годы", "Кутузов", "Пока бьется сердце".

Игорь Горбачёв - первый исполнитель роли Остапа Бендера на советском телевидении в телеспектакле «12 стульев» 1966 года.
Игорь Горбачев преподавал в Театральной академии. Основам актерского мастерства учился у него, например, известный шоумен Николай Фоменко. "Я преклоняюсь перед этим человеком, ибо считаю, все, что во мне есть, - это его заслуга на самом деле, - сказал Николай Фоменко корреспонденту "НГ". - Это человек высочайшей питерской культуры. Я сожалею, что такие мастера театрального искусства не стоят сегодня во главе эшелона".